Читать книгу Стратегия Левиафана - Максим Кантор - Страница 32

После столетней мировой войны за лучший сценарий будущего и наиболее действенный способ управления толпой (были пересмотрены варианты военного коммунизма, корпоративного государства, централизованной демократии советского образца, национал-социализм, открытое общество, находящееся в прямой связи с рыночной экономикой, федеративное и конфедеративное государство и т. д.) – ХХ век завершился тем, что понятия «демократия» и «либерализм» утратили значение идеала общественного развития и предстали в своем механическом инструментальном значении.

Еще тридцать лет назад гражданин вкладывал в слово «демократия» смысл, тождественный понятию «свобода», а семьдесят лет назад граждане шли умирать за демократию, полагая, что умирают за свободу – и вдруг граждане обнаружили, что те, с кем они воевали, тоже называли себя свободными и демократичными. Граждане Советского Союза в большинстве своем были уверены, что в СССР – демократия, но и на Западе была демократия; тогда в чем смысл и цель холодной войны? Или демократий бывает несколько – и у каждого народа своя? А может быть, демография переживает фазы развития, и каждая фаза не похожа на предыдущую? Сегодня гражданин вдруг понял, что демократия – это всего лишь метод управления, и ничего идеального в данном методе нет. Черчилль однажды сказал фразу, которую любят цитировать: «У демократии много недостатков, но лучше строя не придумали». И это справедливо ровно настолько же, насколько справедливо магическое выражение Ленина «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Нетрудно заметить, что обе сентенции носят заклинательный характер. Вдруг оказалось, что слово «демократия» – это совсем не заклинание против тоталитаризма, мы увидели, что сама демократия может содержать в себе зерна тоталитаризма и подавлять.

Вполне возможно, что существует некая идеальная демократия (как существует некое идеальное христианство, не повинное в инквизиции и Крестовых походах), но поскольку мы живем здесь и сейчас, то руководствоваться приходится опытом, а не иллюзией. Собственно, весь пафос свержения социализма и состоял в том, что иллюзией реальность не подменить.

Было бы странно отрицать, что начало ХХI века отмечено безверием западного мира, которому надо бы набраться самоуверенности в своем конфликте с верующим Востоком – а вера на исходе. То, что составляло предмет веры западной цивилизации, то, что до известной степени подменило религию, то, что претендовало не просто на социальную модель, но на выражение общечеловеческого гуманизма – наша святая демократия! – вдруг перестала быть святой.

Этот кризис сопоставим с кризисом христианской идеологии во времена Реформации, и сомнение в качестве попавших на рынок демократических индульгенций – вот что составляет сердце кризиса.

Не в том главная беда, что акции «Газпрома» скачут в цене и рынок ценных бумаг волатилен, но в том, что акции основной западной компании «Демократия» вдруг потеряли стоимость. Можно напечатать лишний триллион долларов, и можно даже победить инфляцию. Но как победить идеологическую инфляцию?

Сознание просвещенного гражданина нуждается в комфорте – но что делать, если события последних лет напомнили об анализе демократии, произведенном некогда Платоном. Та античная демократия, которая однажды была представлена миру, эволюционировала в охлократию и тиранию – Сократ был осужден именно демократическим судом. Что касается Римской республики, то динамика превращения республиканского консула в императора слишком хорошо известна, и в сегодняшней России уже принято сравнивать Путина с Августом.

Сегодня оппозиция вдруг пожелала сместить полковника КГБ, представляющего демократию, – но разве это изменит силу вещей, согласно которой полковник ГБ становится президентом демократической страны? И что надо лечить – прыщи или сифилис? Какой результат надобно достичь оппозиционной борьбой?

Сместить Августа, пожалуй что, и можно, но кого вы хотите получить взамен: «солдатских» императоров, наследовавших Августу? Психопата Коммода? Садиста Нерона?

Один бойкий либерал выступил с конструктивным пожеланием: недурно бы найти в России эквивалент Ататюрку – мол, прогрессивный диктатор приведет страну к цивилизации! Десять лет назад мечтали о Пиночете – шелестело по кабинетам: даешь Пиночета! И вот получили аналог, но нет, мало! Желаем теперь не генерала, не полковника – нам подавай главнокомандующего! И как-то в пылу дискуссии стерлось, что Ататюрк был кровопийцей и солдафоном, поддержал армянский геноцид и резал курдов. А проблему нищеты сей благородный муж решал наиболее прогрессивным методом – высылал нищих из страны на все четыре стороны. У нас сегодня все устроилось на диво: полным-полно неблагополучных окраин, куда можно отправить убогих и голодных, дело за Ататюрком.

В наступившем веке инструментальный характер демократической власти заставил посмотреть назад – на ту борьбу, которую человечество вело само с собой, – и спросить себя: что именно было целью данной борьбы?

Если мы боролись именно за капитализм без профсоюзов, за бесконтрольную власть олигархов, за классовое расслоение общества, которого не знал самый бездарный социализм, – тогда все в порядке. Но если цель была иной, то недурно бы ее сформулировать заново и сравнить с реальностью. Собственно этот процесс сравнения замысла и результата и называют некоторые «пересмотр итогов приватизации». Если коррупция имманентна демократии – то все отлично, а если это не так – то почему не существует пересмотра итогов коррупции? Если так надо, чтобы убогий социальный договор, который давал жалкий социализм, был разрушен, а новый общественный договор не создан – то и волноваться незачем. Но если общественный договор предполагается, то огласите, пожалуйста, пункты.

Ведь это простительное любопытство: знать, какое именно общество мы строим. Разве это сложный вопрос: поинтересоваться, у нас будет бесплатная медицина или платная? Общее образование или для некоторых? Бесплатное жилье неимущим или никакого жилья? Или существуют вопросы более злободневные? Скажите, какие именно?

Видимо, декреты «земля – крестьянам», «хлеб – голодным» – устарели. Наверное, придумали что-то лучше? Мы обвиняли в свое время автора этих популистских декретов в лицемерии: дескать, обещал одно, а сделал другое. Но если его вина в лицемерии, значит, декреты сами по себе хороши? Тогда почему мы их забыли? А если декреты плохи, то, видимо, не виноват тот, кто их не воплотил в жизнь. Разъясните казус, пожалуйста!

На месте ответа – пустота; и это пустое место стремительно занимает националистическая идеология. Голос крови – единственный язык, на котором люди еще понимают друг друга.

Сегодня, когда только ленивый не вспомнил Веймарскую республику, всех греет надежда на то, что в отсутствие реального производства – любой кризис условен. Напечатаем еще денег и дальше пойдем. В мире финансового капитализма и символического обмена – фашизму взяться неоткуда.

Нет питательной среды, нет более люмпенизированного класса, который может стать двигателем нового фашизма, – так мы утешаем себя.

И не только люмпенов, класса-гегемона нет тоже. Пролетариат размылился в класс менеджеров, а соответственно, и люмпен-пролетариату взяться неоткуда. Невозможно лишить орудий производства того, кто в них не нуждается. Собственность на орудия труда никого не волнует более, поскольку труд, вынесенный за пределы просвещенной гостиной на дикарскую периферию, уже не составляет содержания цивилизации. Мы уже не интересуемся, как и кем создается продукт, продукт лишь посредник в символическом обмене. Мы обладаем символами – а символы безопасны. В мире символического обмена всегда можно договориться!

Однако класс люмпенов есть, и этот класс определяет течение современной истории – в точности как раньше, столь же властно, как люмпен 30-х годов. Особенность люмпена в том, что его ничего не связывает, он в свободном полете в поисках счастья. Новый люмпен-класс, готовый жертвовать миром, – это люмпенизированная элита.

Первый результат политики глобализации – это образование элиты, не принадлежащей никакой определенной стране, не зависящей даже от режима власти, вставшей над историей, над культурой и над традицией. Если люмпен-пролетариат представлял опасность, идущую снизу, из низовых страт общества, то обособленная от общества люмпен-элита представляет опасность вдвое большую.

Люмпен upper class определился окончательно в ходе текущего кризиса; кризиса, который следует рассматривать как современный инвариант классической «коллективизации». Эта «коллективизация-2», случившаяся сегодня, обладает всеми характерными родовыми чертами коллективизации 30-х годов, случившейся тогда повсеместно, и тоже сопровождавшейся финансовым переделом. И в том, и в другом случае был подавлен средний класс, то есть именно та страта, что будто бы является питательной средой демократии. Богатые стали богаче, бедные стали беднее, и – неизбежное следствие – провалилась середина социума. А серединой, ядром, хребтом социума является общая история. То, что до вчерашнего дня было общей историей и общей целью, прекратило существование. Мы еще по привычке думаем, что живем в том же самом обществе, что и вчера. Но общая память обесценена, цель общую сформулировать трудно, а класс гегемон – люмпенизирован. И самое важное то, что сегодня этот люмпенизированный класс – элита.