Читать книгу Пасисяки Пукк - Максим Малиновский - Страница 3

Пасисяки Пукк жил на полноцветной улице в собственном доме. Домик его был двухэтажным и разноцветным, с добротным чердаком и подвальным помещением (как практически и у всех здешних жителей этой улицы). За домом имелась средних размеров лужайка, на которой были вкопаны металлические качели, и стояла уже покосившаяся и проржавевшая беседка. Дом ограждал небольшой дощатый забор, с которого давно слетела краска. Пасисяки уже который день просыпался с мыслью покрасить его в фиолетовый цвет, но каждый раз ему что-то мешало. Окна передней части дома выходили на мостовую, по которой круглые сутки ходил общественный транспорт, и слонялись жители, любившие иногда поглядывать в эти самые окна, если они не были зашторены.

Недалеко от дома Пасисяки находилась главная площадь городка Токсикотно, которая именовалась Гран-Пляс.

(Местные, приглашавшие друг друга на прогулку, часто спрашивали: «Пустимся в пляс?» – что означало: «Пойдём погуляем на Гран-Пляс?»)

Общественным транспортом в Токсикотно являлся рельсо́бус. Это был небольшой трамвай-электричка – своего рода единый состав из небольших вагончиков, с сидячими местами друг напротив друга (мягкими диванчиками) и поручнями для стоя́щих пассажиров.

Составы передвигались по одному рельсу со скоростью не более тридцати километров в час. Рельсовая дорога была проложена исключительно по широким улицам городка. Когда рельсобус проезжал мимо, то грохот, конечно, стоял знатный.

Остальным транспортом являлись аккумуляторные тележки – небольших размеров самодвижущиеся платформы, управляемые вручную2. Местные использовали эти тележки для перевозки личных вечей, муниципальные службы – для всевозможных грузов, а частные лавочники и владельцы мазазинов доставляли на них товары и продукты на продажу.

Тележки брались напрокат со специальной стоянки, находившейся у депо рельсобусов (там же и подзаряжались). Передвигаться на таких платформах было разрешено только по строго выделенным для этого улицам (которые были искусственно расширены).

Постоянный лязг рельсобуса и уличный шум очень часто намекали Пасисяки, что пора переезжать, но куда и на что – этого пока он понять не мог.

На работу Пасисяки не ходил по причине отсутствия таковой. Нельзя сказать, что он был трутнем или лентяем, скорее, наоборот. Но в последнее время (го́да так три) он всем говорил, что ищет себя в себе, и поэтому работать ему мешают его же собственные мысли. Несмотря на то что в Токсикотно отсутствовала безработица, Пасисяки утверждал, что именно для него работы в городе нет. Хотя в былые времена он трудился не покладая рук: готовил, не жалея себя, бутерброды в закусочной за пятьсот во́ней3 в месяц, чтобы дядя-владелец мог себе третий бассейн выкопать на участке; таскал мешки с кирпичами по пятьдесят килограммов каждый аж на второй этаж, чтобы сосед смог сделать себе хороший ремонт; рисовал чертежи будущих мазазинчиков; красил на заказ игрушки для детей тех самых дядей-владельцев закусочных; писал рассказы в местную роман-газету и ещё выполнял множество-множество подобных работ.

Денег Пасисяки не накопил. Зарплаты хватало лишь на то, чтобы покупать еду и всякую дребедень. Потом эта дребедень оказывалась ненужной, но Пасисяки не хотел себе признавать, что просто так выкинул деньги. Сейчас же он жил на социально-кризисную помощь от мэрии.

В Токсикотно помогали жителям материально, когда они попадали в кризис поиска себя в себе. Правда, те, кто всё-таки оказывался в этом кризисе, очень быстро выходили из него (максимум за три месяца). Но вот ситуация с Пасисяки была особенной. Городская комиссия сперва подозревала его в жульничестве, но после обследования пришла к выводу, что Пасисяки действительно глубоко застрял в кризисе (или кризис застрял в нём), поэтому подписывала документы о ежемесячной выплате ему в виде пяти тысяч воней.

Так и тянулись эти три года.

Воней хватало на еду, но не хватало на все мысли Пасисяки. Засиживаясь допоздна на Гран-Пляс в местном баре «По́ловые клубы», он нередко мог потратить до тысячи воней за графин с соком растений болот и просидеть полночи со своими мыслями, уткнувшись в этот самый графин, заедая всё это любимым салатом с болотным цезарем.

(Надо отдать должное жителям Волшебствони – они не знают, что такое алкоголь и табак. Самое крепкое для них – это дружба или оплеуха. Не заведено у них также употребление в пищу мяса; не ведают местные, что такое пластик, полимеры и т. п.)

Искал себя Пасисяки в разных уголках своей головы. Местами даже находил, и находил ответы на свои странные вопросы, но на следующий день всё это забывал. Шли дни, менялся погодный сезон, не спеша менялась мода, но не менялся только цвет забора у Пасисяки.

Так, однажды, встав не с той ноги, он решил всё-таки его покрасить.

Пасисяки отправился в единственный мазазин красок в городе.

Сам мазазин находился сравнительно недалеко от его дома – в десяти минутах ходьбы – не надо было даже тратиться на рельсобус, так что Пасисяки добрался до него быстро и без особых приключений (не считая того, что входную дверь он поначалу принял за стену).

Убранство мазазина напоминало небольшой склад. Внутри стояли стеллажи со всевозможными видами красок, растворителей; здесь же продавались валики, кисточки, тряпочки и губки4. Работали две кассы. Пасисяки подошёл к стойке с акриловыми красками и стал глазами искать банку с фиолетовым цветом.

«Зелёно-чёрный, красный, жёлтый ненастоящий, прозрачный, болотный… нет, всё не то…»

– Привет, старичок! – послышался сзади голос.

Пасисяки вздрогнул и обернулся – он увидел старого приятеля по имени Лава́ндыш, с которым он познакомился в бытность работы в закусочной.

Лавандыш ему всегда казался ветреным и беспечным, который никогда не волновался ни за настоящее, ни за будущее, ни за что в целом, – что в принципе так и было. Лавандыш был одного возраста с Пасисяки, уже успел нарастить небольшое пузико и по-прежнему красил волосы в лавандовый цвет. По образованию он был то ли художник, то ли дизайнер – никто уже и не помнил.

– О, привет, Лавандыш! – Пасисяки без энтузиазма протянул ему локоть5 и посмотрел на его торчащие словно бурьян лавандового цвета волосы. – Как жизнь лавандовая?

– Не перестаёт удивлять, Пасися́к6, – лениво ответил Лавандыш, – вчера продрых весь день, позавчера чуть не угодил под рельсобус, поскользнувшись на пончике, который сам и уронил, сегодня разную обувь надел – кроссовок, что на улице нашёл, и свой ботинок. Правда, под кроссовок носок забыл надеть, теперь ступня что-то чешется.

Пасисяки, закатив глаза, шмыгнул носом:

– Понятно.

– А ты как поживаешь? Всё ещё пишешь рассказы или что ты там сочинял – стихи-поэмы? – продолжил Лавандыш.

– Не-е, – пискляво протянул Пасисяки, – давно это дело забросил, скучно это всё… А дела идут потихоньку.

– Я помню, мне как-то давали почитать твой небольшой роман в стихах про, кажется, закадычных друзей. Как же он-де назывался?.. А! «Дапё́ся и Февроя́ль»! – весело воскликнул Лавандыш, но тут же сделал виноватый вид. – Старичок, ты уж не обессудь, но я ни грамма вони не понял, о чём там написано, что-то про путешествия… Да, конечно, рифма есть, всё супер, но!.. Непонятно… И если уж честно, то я даже не дочитал твой роман до конца, извиняй…

Тут Лавандыш глупо улыбнулся и развёл руками.

– Не переживай, – чавкнул Пасисяки, – этот роман мало кому понравился и его, так сказать, мало кто понял… Ты сам-то чем сейчас занимаешься?

– Я подрядился у мэрии обновить краской все пешеходные переходы в городе! – гордо выдал Лавандыш.

– В лавандовый цвет?

– Нет конечно! Ну ты скажешь!.. В жёлто-рунный, естественно!

– Молодец! Время зря не теряешь!.. Но надо бы эти самые переходы, как я думаю, в ярко-белый красить, ведь на тёмной мостовой их было бы лучше видно. Глядишь, под рельсобус меньше народу бы попадало. Ты же сам сказал, что чуть не угодил под него!

Лавандыш застыл в одной позе, призадумался и стал таращиться куда-то в потолок. По его лицу было видно, что где-то на задворках его головы запустился мыслительный процесс.

(Со стороны вообще могло показаться, что беседуют только что познакомившиеся местные.)

Перекинувшись ещё парой бесполезных друг для друга фраз, они разошлись по мазазину.

Не найдя нужного цвета краски, Пасисяки решил обратиться к продавщице:

– Простите, пожалуйста, не могли бы Вы мне помочь, есть ли у вас в наличии акриловая краска фиолетового цвета?

– К сожалению, закончилась. Привоз будет только через месяц, – вежливо ответила та.

– Через месяц? А что так долго?

– Мэрия хочет расширять дорогу между городами, поэтому непродовольственные поставки сейчас не в приоритете.

– Занятно… А может, эмалевая фиолетовая есть в наличии?

– Также нет, к сожалению.

– Масляная? – Пасисяки стал хмуриться.

Продавщица отрицательно покачала головой.

– Акварель?

– Нет.

– Гуашь?

– Нет.

– Фломастеры?

– Нет ничего фиолетового цвета, – сказала уже строгим голосом продавщица.

– Понял, спасибо, – Пасисяки зашагал к выходу, но вдруг остановился. Он стал вертеть головой в поисках Лавандыша, не ушёл ли тот. Тот стоял у стеллажей и рассматривал валики, зачем-то прикладывая их к своей причёске.

Пасисяки одним прыжком подскочил к нему:

– Лавандыш, слушай, ты же красишь свои волосы, да? Там, где ты покупаешь краску, не продают, случаем, фиолетовую акриловую или… в крайнем случае эмалевую? В этом мазазине, оказывается, из фиолетового цвета ничего нет и будет, судя по всему, нескоро.

– Старичок, я крашу не эмалевой, – безэмоционально отреагировал Лавандыш на неожиданно подлетевшего к нему Пасисяки.

– Правда? Я удивлён! – скривился тот. – Ну конечно же, ты не красишь эмалью! Это и пню болотному понятно! Там, где ты покупаешь свою… лавандовую краску, имеется акриловая фиолетового цвета, не знаешь?

– Вряд ли. Я крашусь у Ле́ди Потекле́и в её салоне. Но ты можешь зайти к ней спросить.

– Благодарю! Может, и забегу туда. Бывай, лавандовый!

Пасисяки махнул рукой, уже повернувшись к Лавандышу спиной, и направился к выходу.

Выйдя из мазазина, Пасисяки шёл по улице и думал, стоит ли ему ехать в этот салон, ведь в это заведение он ни разу не захаживал, хотя и проходил несколько раз мимо. С одной стороны, ему было жалко времени (которого у него было хоть отбавляй), поскольку придётся ехать на рельсобусе сначала туда, потом обратно, а это шестьдесят воней трат, хотя, с другой стороны, – манило желание наконец покрасить забор. Но могла ли там продаваться нужная ему краска?

Салон красоты, которым владела Леди Потеклея, был на слуху у всего города, его клиентура включала в себя местных жителей разных возрастов. Располагался он недалеко от главного городского фонтана. Именно у этого салона любили собираться главные модники и модницы Токсикотно, которых, кстати, недолюбливал Пасисяки и называл их пингвинами-какаду за их броские одежды и глупую манерность.

Конечно, был ещё муниципальный салон красоты, но местные захаживали туда словно в музей старины – поглазеть на то, что было модным десять лет назад или сделать старомодную причёску для вечеринки в стиле ретро.

Леди Потеклея, дама средних лет, с осиной талией, с круглыми навыкате зелёными глазищами, с довольно красивыми пальца́ми, носом картошкой и с залаченными волосами до состояния высохшего камыша, была всегда в фаворе именитых горожан мужского пола города Токсикотно. Болтали, будто у неё когда-то был муж, но он не смог вынести её «красивого» характера (или запаха лака) и просто растворился.

До Пасисяки доходили слухи, что в подвальном помещении этого салона Леди Потеклея торгует неким нежнейшим нижним бельём, сшитым из редких видов красных болотных камышей, и что носить это бельё – это не просто модно, а ещё и полезно: кожа дышит таким образом, что делает его носителя счастливым и беззаботным. (Местные даже поговаривали, будто за этим товаром приезжают жители аж из других городков страны.)

Так ли это, Пасисяки наверняка не знал, но знал, что использование красного (а также белого) болотного камыша в любом виде – это подсудное дело. Правительство Волшебствони пять лет назад запретило использовать красный (а также белый) болотный камыш где бы то ни было в любых отраслях по той причине, что его занесли в местную Красную книгу.

(Но как выяснится позже, настоящая причина крылась в другом: в красном (а также белом) болотном камыше учёные страны обнаружили невидимых глазу жучков, укус которых у жителей Волшебствони вызывает длительную эйфорию. Учёные страны пока ещё ищут противоядие от так называемого в научных кругах «яда счастья». )

Так и шёл Пасисяки с мыслями ехать в салон или нет.

Проходя мимо лавки со сладостями, он инстинктивно скривился – он с детства ненавидел всё сладкое: конфеты, лимонады, десерты – всё это казалось ему отвратительным на вкус. И теперь, глядя на детвору, которая лизала леденцы, купленные тут же, он мысленно крутил пальцем у виска.

Пройдя ещё какое-то расстояние и остановившись у остановки рельсобуса, Пасисяки вдруг шлёпнул себя ладонью по лбу и воскликнул: «Дед подкрашивал забор всю жизнь, и я что-то не помню, чтобы он каждый раз бегал покупать новую краску! Не тот местный он был! Наверняка у него осталась заначка этой самой краски! Банка или баночка!»

Пасисяки быстрым шагом направился домой.

Дома он сразу же полез на чердак, ибо там хранились все вещи старших поколений Пукков.

Чердак был забит старым хламом, покрывшимся толстым слоем пыли; чердачное окно, выходящее на улицу, пребывало в плачевном состоянии, а по углам висели паутины.

– Где же эта краска может быть? – бубнил Пасисяки, роясь одной рукой в куче барахла, другой – освобождаясь от паутины, намотавшейся ему на голову.

В сторону с грохотом летели поломанный табурет, ржавый молоток, треснувший унитазный бачок, три трухлявых чугунных котелка, шпингалет, топорище, плюшевый филин, толковый словарь по укладке мостовых и много чего другого.

Краски и намёка на неё нигде не наблюдалось.

Почесав лысину, Пасисяки призадумался: «Может, в бабушкином гигантском шкафу что-то есть?»

Поправив очки и кашлянув в кулак, он направился к старому шкафу, который стоял в углу чердака. С трудом открыв его просевшие со временем дверцы, Пасисяки присел, чтобы осмотреть содержимое выдвигающихся ящиков: старые полотенца, скатерти, постельное бельё (сильно изъеденное жучками-бельёедами), газеты, книги. На название одной Пасисяки обратил внимание – «Париж меня не видит».

«Точно не читал и название незнакомое», – подумал он.

Обшарив ещё раз все «внутренности» шкафа, Пасисяки уже было начал отчаиваться, но тут, хвала всем воням, в углу одного из ящиков, у которого уже и ручки-то не было, Пасисяки нащупал стеклянную банку, завёрнутую в газету.

– Ай да дед! Ох и молодец! – сказал в предвкушении лучшего Пасисяки, доставая банку и освобождая её от прилипшего к ней выцветшего газетного номера.

Пятилитровая банка-бутыль из-под сока болотных лопухов была наполнена почти доверху фиолетовой краской. Пасисяки открыл крышку и понюхал.

«Акриловая! То что надо!»

От прилива радости он резко выпрямился во весь рост, да так, что с силой шандарахнулся головой о край открытой дверцы. Из глаз посыпались искры, очки улетели в сторону.

– Твою ж вонь! – выпалил Пасисяки, хватаясь за голову.

Ба-бац!

Не успев опомниться, как Пасисяки почувствовал новый шлепок по почти лысой голове.

– Хрюк! – Распластался он на полу, но банку с краской не выронил.

Открыв глаза и осмотревшись, Пасисяки увидел рядом с собой небольшую книгу. Он зло посмотрел наверх – книга определённо свалилась со шкафа.

– Чтоб тебя! – Он встал на ноги и взял её в руки. Книга была в переплёте жёлтого цвета, весьма увесистая и вся покрытая пылью.

Пасисяки открыл её.

«Ба! Вот те раз! Это же, кажется, бабушкин почерк!» – он стал перелистывать пожелтевшие, а местами позеленевшие страницы.

В книге было много непонятных записей с рисунками и датировками.

«Бабушка вела дневник? – хлопал он глазами. – Кто бы мог подумать!»

Полистав ещё немного, разъединяя слипшиеся страницы, Пасисяки спустился с чердака, умылся, бережно протёр тряпкой бабушкину книгу, затем отложил её в сторону и обратил свой взор на банку с краской.

«Да будет цвет!»

На подготовку к покраске забора ушло несколько часов7. Пасисяки содрал остатки облупившейся краски с досок, вбил обратно вылезшие от времени ржавые гвозди, зачистил шкуркой-наждачкой неровности и заусенцы, а затем загрунтовал весь забор раствором из слюней королевских болотных жаб.

(Очень хорошая грунтовка, кстати говоря! Попала она мне в руки совершенно случайно: наш автор, быв в мазазине красок в Токсикотно, держал её в руках, когда внезапно перенёсся обратно в наш мир. А так как я делал дома ремонт, автор с радостью подарил мне банку этого раствора, так что я мог теперь лично убедиться в её свойствах, применив её на практике. Пахнет эта грунтовка, правда, как наш бензин, и нанюхавшись её, я даже подумал на мгновение, что мне все эти Волшебствони, Пасисяки и наш автор привиделись.)

После того как слюни жаб подсохли, Пасисяки приступил к покраске.

«Поиск себя в кризисе, я считаю, нужно начинать с обновления вещей, которые тебя и окружают, – думал Пасисяки, орудуя старой растрёпанной кисточкой вверх-вниз-влево-вправо, – так как если окружающая тебя реальность довольна, то и ты становишься довольным».

К вечеру, когда уже стемнело, забор был покрашен и сиял фиолетовым оттенком на блике вечерних уличных ламп.

– Ну всё! Забор нашёл себя в своём кризисе! – радостно зевнул Пасисяки.

Сам он весь перемазался краской и заляпал любимую футболку, поэтому пошёл в дом отмываться-отстирываться.

Уже к ночи, лёжа в кровати и думая о том, что он будет делать завтра, Пасисяки вспомнил про бабушкин дневник.

«Ах да! Надо бы глянуть, что там бабуля такого „интересного“ понаписала. Глядишь, почитаю чуть-чуть и засну быстрее», – Пасисяки встал с постели, сходил в другую комнату за книгой, которая днём, спикировав со шкафа, отвесила ему шлепок по голове, лёг обратно в кровать, включил старенький прикроватный светильник и стал читать, потихоньку засыпая.

Поначалу Пасисяки честно пытался вчитаться в мысли бабушки, оставленные на бумаге достаточно высоким стилем, но чуть погодя стал просто листать страницы, не всегда дочитывая их.

Бабушка писала о своих школьных годах, о первой любви, о мировосприятии в период взросления, о местных, об отношениях с мужем, рассуждала об обществе Волшебствони в целом. Затем настроение написанного уходило в скучную полемику о смысле жизни, и когда уже было Пасисяки решил закрыть книгу и окончательно погрузиться в мир снов, его внимание привлёк небольшой заголовок, выведенный красивым почерком посередине очередной страницы – «Путь от себя через отвар».

– Так, через отвар… Гм… – Пасисяки с трудом раскрыл глаза.

«…разбираю рецепт прабабкиного отвара по полочкам… рецепт мною опробован, пока не отравилась, хотя сомнения, безусловно, присутствовали. Пришлось, конечно, попотеть, чтобы разобрать почерк прабабки и её архаизмы… несколько раз понимала её слова неправильно, что приводило к ошибкам в приготовлении… хожу теперь весёлая», – писала бабушка Пасисяки.

– Интересненько… – бубнил он себе под нос, пытаясь прочитать и понять оставленные на полях неизвестные ему слова, которые являлись, по всей видимости, какими-то названиями.

«…если я не могу найти себя, идя к себе, может, стоит пойти от себя? Должно быть, в конце пути на себя и набреду? …изумительно, но с отваром многие вопросы отпали, так как ответы появились в голове сами собой… Не сказать чтобы ответы были исчерпывающими, но всё же…»

– О чём это она? – спросил сам себя Пасисяки.

«…не было возможности опробовать отвар на ком-то ещё, да и передумала этого делать…»

– Отвар-отвар, что за отвар?

«…вкус отвара на удивление приятный…»

«…чихнула раз десять-пятнадцать…»

«…ответы опять появились, да ещё во множестве вариантов… Какой же выбрать?..»

– Ответы на что?

«…полный рецепт составила…»

«…смотреть внизу!»

– Смотреть внизу… – взгляд Пасисяки заскользил по страницам, – ага! вот тут в конце она приводит рецепт! Посмотрим…

«Кора́лловый кусты́шник (что раньше звался у наших предков Хо́ххота – растение болотной почвы) можно найти в болотистом лесу на островках посреди булькающих болот после их отлива. Искать надо лепесток прозрачно-мутного цвета и размером с ладонь ребёнка. Днём заметить его невозможно, но ночью это вполне осуществимо при лунном свете. Растёт Хоххота только под сухим (!) ду́ба-ду́бой8. Лепесток Хоххоты не представляет интереса, а вот его корешки – главный ингредиент в отваре! Выкапывать их нужно только (!) при лунном свете, так как именно он генерирует в это время в корешках Хоххоты особые хоххотогены. Помни! – солнечный свет убивает их в корешках или же в отваре! После бережного выкапывания корешки надо аккуратно очистить от земли и почвенного ила. (Неся домой, я их всегда заворачиваю в светонепроницаемую ткань.)

Отвар: при слабом свете свечи (ставь подальше от отвара), разведи небольшой огонь в печке, в чугунный котелок выложи около десяти средних размеров корешков и залей водой почти до краёв (котелка). Вари на малом огне, слегка помешивая, в течение одного часа (иногда отвар удавалось по каким-то причинам сварить за полчаса, но пока не поняла, почему так происходило). Когда отвар приобретёт фиолетовый цвет – затуши огонь. Дай ему остыть. Процеди отвар через марлю в другую ёмкость. Корешки Хоххоты можно уже выбросить, так как они вскоре начнут дурно пахнуть. Отвар употреблять в прохладном состоянии, не более одной чарки (!) в сутки. Хранить в тёмных (!) местах (я хранила в подвале в мешках со старым бельём, куда муж никогда не заглядывал).

Помни! если солнечный свет попадёт на выкопанные корешки или же на сам отвар – хоххотогены разрушаются!»

Пасисяки потёр раскрасневшиеся глаза и зевнул во весь рот.

«Побочные эффекты от отвара, отмеченные лично мной:

– после выпитой чарки начинается неудержимое чихание (мой рекорд – восемнадцать раз);

– что касается сознания: если выпить больше чарки отвара за один раз, то сильно сводит мышцы лица от постоянных улыбок и смешков; также сводит мышцы живота, появляются сильные колики (призна́юсь честно, в такую минуту думала, что наступили мои последние минуты);

– случаются (не всегда) провалы в памяти;

– что касается котелка: очень часто приходится заменять новым, так как дно зачастую быстро трухлявится».

– Что это вообще такое? – Пасисяки оторвался от книги. – Ощущение будто бабушка под старость лет ударилась в маразм. Корешки какой-то Хоххоты в лунную ночь, котелок, свеча, отвар предков, который заставляет быть весёлым и помогает найти ответы на различные вопросы… А эти бабушкины слова «если я не могу найти себя, идя к себе, может, стоит пойти от себя? Авось в конце пути на себя и набреду?..» Что это за бред?.. Не понимаю, дурь какая-то…

Пасисяки просмотрел книгу до конца. Ничего больше интересного в ней не оказалось, кроме странных и нудных рассказов о каком-то вымышленном мире, по которому путешествует его бабушка. В этом миром правили деньги, предательство, алчность и жестокость.

Пасисяки захлопнул книгу и положил её на прикроватную полку: «Ужас какой-то, а не мир!»

За окном с грохотом проехал ночной рельсобус. По задёрнутым шторам от него пробежали огни.

– И вообще… Я никогда в жизни не видел сухого дуба-дубой, только в школьном учебнике.

Не переставая зевать, Пасисяки выключил светильник, натянул одеяло на голову так, что ступни ног остались непокрытыми, и захрапел во весь нос.

Солнечное и нежаркое утро следующего дня не задалось для Пасисяки с самого начала – проснулся он в отвратительнейшем настроении.

Началось всё с того, что он не выспался из-за, как ему показалось, чересчур сильного шума ночных рельсобусов, которые грохотали каждый раз, проезжая под его окнами, а также из-за снившихся кошмаров вследствие этого. Затем, по пути на кухню, он сообразил, что его холодильник пуст, а хлебцы, неубранные на ночь в хлебницу, испортились, покрывшись плесенной паутиной9. Потом, наливая себе попить из глиняного графина, он не удержал его в руке, и тот упал на пол, разлетевшись на мелкие осколки, залив всё водой. Пока Пасисяки пытался совком замести остатки кувшина, он два раза поскользнулся в образовавшейся лужице и оба раза чуть не упал. Но кульминацией паршивого настроения стало увиденное им через окно зрелище на лужайке дома – забор в тусклых фиолетовых разводах.

Прошлым вечером забор казался Пасисяки изумительно выкрашенным, но утром это представляло жалкую картину: первый слой краски высох, но забор всё равно продолжал выглядеть блёклым с отвратительными разводами, а местами казался и вообще непокрашенным. Это окончательно подкосило Пасисяки.

Голодный, в промокших носках, с выпученными глазами и открытым ртом, с языком на щеке и перекошенной физиономией, он схватил банку с оставшейся краской, дёрнул стоявшую в углу присохшую к полу малярную кисть, да так, что чуть не влетел головой в стену, и выскочил на улицу, где предпринял новую попытку покрасить несчастный забор.

Задубевшая кисть сразу же оказалась непригодной для работы, тогда он сбегал за валиком. Валик тоже был не нов и весьма потрёпан, но работа закипела.

Брызги краски летели во все стороны.

Пасисяки давился слюной, пыхтел, похрюкивал, постоянно подтягивал штаны, будто они были на несколько размеров больше, вытирал пот с лица, поправлял очки, которые предательски слазили на кончик носа каждую минуту, и даже пару раз умудрился споткнуться о свою же ногу и чуть не клюнуть носом в сам забор.

Солнечный свет после второго слоя краски придавал забору уже тот оттенок, который Пасисяки и планировал изначально видеть. Но не тут-то было!

Пасисяки с ужасом посмотрел в практически пустую банку краски, потом перевёл взгляд на покрашенную часть забора, потом нехотя, будто силой заставляя себя, посмотрел на ту часть, которую ещё предстояло покрасить – оставалось чуть больше половины.

– Да как так-то!!! – Запрыгал Пасисяки на месте, при этом одним движением вышвыривая со злостью валик за пределы своего участка. Затем он кинул в сторону дедовскую банку-заначку с оставшейся краской и пнул со всей дури непокрашенную часть забора, что один штакет в результате треснул. – Краску же непонятно, когда привезут, – а то и никогда, зная эту мэрию!!! Какой же я осёл, что не продумал заранее, как красить этот чёртов забор!!! Чтоб ему в болоте провалиться!!!

Так он и прыгал по участку, вопя что-то нечленораздельное, не замечая, как у дверцы его калитки показался силуэт в шляпе, затем дверца открылась и на участок Пасисяки зашёл его сосед по имени Тё́тя Ге́на Арка́дьевич10.

Жил этот сосед в доме, мирно стоящим слева от хозяйства Пасисяки. Был он уже немолодым, седовласым, высокого роста, но довольно прытким, общительным и весёлым малым, который всегда изыскано одевался и поддерживал дружелюбные отношения со всеми соседями. Держал дома кошек, но на улицу никогда гулять их не выпускал, так как очень беспокоился за них.

Пасисяки, заметив соседа, перестал прыгать и развёл руки, дескать, вопрошая, что нужно соседу.

Тётя Гена Аркадьевич запустил глазенапа на забор и присвистнул:

– А я думаю, что за шум стоит у Пукков, а это Пасисяки, оказывается, спортом решил заняться – прыжки в высоту да без шеста! – здесь он разразился громким смехом.

– Тётя Гена, всё это не смешно! Я забор крашу! – крикнул Пасисяки.

– Да и крась на здоровье! Кто тебе мешает? – продолжал смеяться сосед, подходя к Пасисяки. – Только вот шуметь на всю улицу зачем и кидаться валиками?.. Кошек моих напугал опять же! Блажишь?

– Я не шумел! И не блажу… Да и кошки у вас все в доме, как они могли бы испугаться?.. Извините, кстати, за валик…

– Испугались-испугались, – Тётя Гена замахал руками, а потом укоризненно посмотрел на забор. – Молодой Пукк, скажите, пожалуйста, а зачем ты красишь свой забор в этот ужасный вильёлетовый цвет?

– Как зачем? Мой дед всегда красил этим цветом, и нашей семье всегда он нравился, вот и я решил…

– Твой дед терпеть не мог этот цвет! – перебил его Тётя Гена и залился уже хриплым смехом вперемешку с кашлем. – Он всегда мечтал его покрасить в рунный или прозрачный, но твоя бабка постоянно заставляла его красить забор в этот дурацкий вильёлетовый цвет!

– Как это так? – недоумённо произнёс Пасисяки.

– Как это так, как это так! А вот так это так! – Тётя Гена раздул щёки. – Твой дед мне рассказывал, что его жена, ну, бабка твоя, как начнёт сначала чихать, как начнёт потом смеяться и лыбиться весь день, так и начинает его пилить, мол, крась только в вильёлетовый, крась только в вильёлетовый! И зачем-то приговаривала, что это правильный ответ на вопрос о выборе цвета забора. Во как!

– Да не может такого быть! Я же помню, что он всегда с душой красил наш… этот забор! – хмыкнул с обидой на соседа Пасисяки.

– Молодой Пукк, вы тогда были слишком молоды, чтобы что-то понимать в семейной жизни и местных женщинах! – снова засмеялся Тётя Гена. – Бабка у тебя была, конечно, весёлая и озорная, но местами странная, я бы сказал… не всегда мы её понимали, видишь ли.

Пасисяки нахмурился, пытаясь вспомнить «странное» поведение своей бабушки, но ничего такого навскидку не припомнил. Да, любила посмеяться, улыбаться и пошутить, но! чтобы деда пилить!..

– Забор-то будешь докрашивать в этот дурацкий вильёлетовый или как? Хотя по мне – перекрась в рунный и будет тебе счастье! – снова загоготал сосед.

– Ой, Тётя Гена, хватит так громко хохотать и без Вас тошно… – Тут Пасисяки словно подавился воздухом.

В его голове мелькнули странные мысли: «Хоххота, отвар, весёлая и улыбчивая бабушка, которая находит ответы на вопросы… Что это – совпадение?»

– Тётя Гена, мне надо в дом, до свидания! – не дождавшись ответа от соседа, Пасисяки засеменил домой.

– Валик не забудь зайти забрать, Пукк! – крикнул ему вдогонку Тётя Гена Аркадьевич и, насвистывая детскую песенку про котят11, отправился к себе.

Забежав домой, Пасисяки стал искать бабушкину книгу и найдя её там, где вчера оставил – на прикроватном столике – открыл и стал искать записи про вопросы-ответы: «…изумительно, но с отваром многие вопросы отпали, так как ответы появились в голове сами собой… Не сказать чтобы ответы были исчерпывающими, но всё же…»

– Мне бы сейчас не помешал ответ, как докрасить этот забор якобы нелюбимым цветом деда и где взять краску!.. Или ответ, как мне найти себя в себе, – Пасисяки принялся хаотично перелистывать страницы в поисках рецепта отвара. – Так, коралловый кустышник или, как его там… Хоххота… у сухого дуба-дубой… ночью… под лунным светом… корешки… М-да!.. Что-то как-то ночью на болота не прельщает идти. Страшновато и небезопасно – заблудиться можно!

Пасисяки сел на кровать (которая скрипнула, казалось, на весь дом) и стал представлять, как он, с вытаращенными глазами и с глупой гримасой, шныряет по болотистому лесу в темноте в поисках, возможно, выдуманного растения и его корешков.

«Нет! Ночью туда не пойду, попробую сходить днём… Хотя подожди, зачем идти на болота? Недалеко от мэрии есть неплохой мазазинчик трав и растений. Вот куда надо идти! Точно!»

Минул обед.

Направляясь к общественной остановке, Пасисяки закинул в себя на ходу купленную в кафе щавелевую сардельку и запил её витаминным соком, разбавленным дождевой водой.

«Ещё немного и я упал бы в голодный обморок. С утра ничего не ел из-за этого забора!» – думал он, поглядывая на дорогу и пытаясь разглядеть, не едет ли рельсобус.

Подойдя к остановке и сев на лавочку ожидания, Пасисяки вообразил себе картину, что он, купив в мазазине «волшебный» бабушкин куст, выжал его в сок, затем выпил эту жидкость и стал самым счастливым среди местных. Вот он уже получил нужные ответы, сварил из секретных ингредиентов фиолетовую краску, покрасил забор, потом покрасил все улицы, дворы, дома́, весь Токсикотно, а потом вообще стал его мэром. Эх, мечты-мечты!

На тростниковом столбе, что находился на каждой общественной остановке, негромко зазвонил небольшой металлический колокольчик, ознаменовав приближение общественного транспорта. Пасисяки вынырнул из своих мечт и посмотрел на приближающийся состав – это был нужный ему рельсобус.

Зайдя в салон, в котором пахло цветами с болот и маслом от рельса, он сунул тридцать воней в небольшую колбу, висящую на поручне, дождался пока замигает зелёная лампочка на нём (так осуществлялась плата за проезд), затем прошёл вглубь вагона и плюхнулся на первое попавшееся свободное сиденье.

(Вообще, в Токсикотно существовало три маршрута рельсобусов: кольцевая дорога, что шла вокруг города, и два внутренних маршрута, пересекающие крест-накрест центр города.)

Так как было уже за полдень, то пассажиров в рельсобусе практически не было: несколько пожилых местных и две школьницы, которые сидели впереди Пасисяки.

За окном пролетали одновременно одинаковые и одновременно разные домики, разноцветные детские площадки, небольшие парки отдыха, лавки со вкуснейшим мороженым из болотного льна, строительные мазазинчики; а вот мелькнул дом писателей и поэтов, в котором в своё время пытался издать свои рассказики и поэмки Пасисяки.

Рельсобус пересёк Болотный проспект – главный проспект города; Пасисяки проводил его грустным взглядом. Сейчас ему почему-то казалось, что скоро наступит зима, хотя лето было в самом разгаре: на небе тут и там висели холодного цвета облачка, которые практически не двигались со своих мест, а тёплый воздух задорно щекотал носы местных жителей.

– …нет, говорю тебе, мне мама так сказала!

Пасисяки прислушался к писклявым голоскам сидящих впереди школьниц.

Одна с серьёзным видом что-то упорно доказывала другой:

– …она хочет меня перевести в эту новую частную школу, говорю же тебе! Моя мама никогда просто так слов в болото не бросает! Но мне в эту школу совсем не хочется! Представляешь, там будут задавать «домашнее задание», которое я должна делать в своё свободное от школы время, а потом учитель-пилястр12 на уроке будет спрашивать его наизусть!

– Что за ерунду ты говоришь! «Домашнее задание» после школы? Это что за фига такая? – пищала в ответ её подруга.

– Вот так! Теперь никакого свободного времени после школы не будет! Я хочу нарыдать целое болото от этого!..

«Что за чушь они обсуждают? Какое ещё „школьное домашнее задание“? Опять в мэрии что-то учудили новенькое?» – Пасисяки больше прислушиваться не стал, а погрузился в свои мысли, уткнувшись в окно.

Облачка продолжали висеть на небе и местами закрывать собой солнце.

Через пятнадцать минут Пасисяки уже входил в городской мазазин растений и цветов.

В помещении ощущалась большая влажность и противно пахло тухлыми камышами. Пол был мокрым, будто его помыли пять минут назад, выплеснув целое ведро воды, но так и не протерев за собой.

Передвигаться между полками можно было, только пригнувшись или уворачиваясь от всяких слизких веток и влажной листвы. Практически все окна в мазазине были закрыты, и дышать здесь было непросто.

Пасисяки, уколовшись о какую-то ветку и ругаясь про себя, добрался-таки до продавца, что сидел на картонной коробке в дальнем углу мазазина под вентилятором, который шумно, с перебоями, крутил свои небольшие лопасти.

– Добрый влажный день Вам! – поприветствовал хмурого и бледного продавца Пасисяки.

– И вам не иссохнуть! – скучно ответил продавец, поднимаясь с коробки.

– У меня такой вопрос, я ищу растение под названием «коралловый кустышник», правда, почти понятия не имею, как оно выглядит и с чем его едят.

– Как, простите? – продавец нацепил на правый глаз что-то похожее на пенсе и уставился на Пасисяки.

– Ко-рал-ло-вый куст-тыш-ник, – по слогам продекламировал Пасисяки и почесал себе правый локоть.

– Вы знаете… я давно здесь работаю, но такого названия что-то не припомню, – нахмурился продавец, – может быть, Вы имеете в виду… херо́ловый пустырник13?

– Да нет же!.. Ой!.. Апчхи! – чихнул Пасисяки и зашмыгал носом, – хероловый пустырник растёт в саду моего соседа, я знаю, что это за растение… ягоды, правда, на любителя. Меня интересует именно коралловый кустышник… или, подождите, у него ещё другое название есть – Хоххота!

– Что-что?.. Хоххота? – нахмурился продавец и чуть отшатнулся от прилавка. – Нет! О таком названии я даже не слышал. Может быть, Вы опишите это… растэние, да?

– Да, растение. Оно… маленькое… размером, кажется, с ребёнка, мутного цвета, безъягодное, где-то на болотах растёт… – Пасисяки понял, что не может его точно описать.

– Послушайте, у меня здесь продаются сотни видов растэний, цветов, деревьев, кустов, сэмя́н и даже некоторые виды пока ещё не запрещённых камышей… – тут продавец испуганно поглядел по сторонам и, выждав паузу, продолжил, – но то, о чём Вы меня спрашиваете – я не понимаю… А откуда Вы вообще взяли эти названия?

– Названия?.. – тут Пасисяки запнулся, – ну… скажем, в одной старинной фамильной поваренной книге.

– А как давно была написана эта Ваша фамильная книга? – поправил пенсне продавец.

– А вонь его знает! – пожал плечами Пасисяки. – Так точно не могу ответить, но, скорее всего, давненько.

– Тогда… единственное, что я могу Вам посоветовать – так это посетить нашу городскую библивоньте́ку14. Возможно, в отделе болотных растэний что-то есть по… как? пустышнику?

– Кустышнику, – сказал себе под нос Пасисяки. – Хорошо, большое спасибо за совет посетить нашу воньтеку, со школы там не был.

Потратив ещё тридцать воней на проезд и пятнадцать минут на дорогу (а зачастую летом, чтобы износ рельса был минимален, рельсобус едет со скоростью не больше двадцати километров в час) на другой конец города в городскую библивоньтеку, опросив служащих отдела «Растения болот Токсикотно», прождав какое-то время, пока ему выпишут пропуск в отдел «Растения болот Волшебствони», он оббегал с сотрудниками этого отдела почти все стеллажи, пролистал с десяток справочников, журналов, научных заметок и надышался книжной пылью. Выйдя на улицу, Пасисяки чувствовал себя полностью опустошённым – никто не знал, что это такое за растение, о нём не было указано ни в одном справочнике как городском, так и по стране, и кроме этого, сотрудники воньтеки сочли Пасисяки немного сумасшедшим.

«Что если бабушка чиканулась? – размышлял Пасисяки, сидя в рельсобусе по пути домой. – Понапридумывала про эти „растэ́ния“, про отвар, про какие-то ответы!.. вон, в конце её дневника вообще рассказы о каких-то ужасных мирах понаписала. Выдумщица, одним словом! А я тут уши развесил!»

Так он и ехал, уткнувшись в одну точку.

«Деда ещё, как выяснилось, заставляла забор в фиолетовый цвет красить постоянно! Эх!..»

Был уже вечер, когда Пасисяки добрался до своего дома.

На улицах теперь стемнело, включились городские уличные фонарики в виде у́точек, которые тихо гудели и едва слышно потрескивали, засверкали по дворам подсветки крыш и окон домов местных.

Зайдя в дом, Пасисяки небрежно залпом выпил целый графин воды, намочив при этом себе футболку, проглотил, не жуя, купленный у остановки камышовый пончик и плюхнулся в кресло у окна, в котором так любила сидеть его бабушка вечерами.

– Только зря потратил день, – сокрушался Пасисяки, протирая запылённые очки, – а ведь мог вместо этого съездить в салон к Леди Потеклее и спросить про краску, авось бы нашлась для меня. Хотя, наверное, цену бы запросили…

Так он и сидел неподвижно в этом кресле вытянув ноги, пока его взору не попался изуродованный им же недофеолетовый забор.

– Тьфу ты! – словесно плюнул в его сторону Пасисяки и отвернулся.

Тут он посмотрел на настенные часы – через пять минут минует полночь.

В голове у Пасисяки зарождался мысленный огонёк.

Вот он уже стал костром, а вот спустя ещё десять минут – пожаром.