Читать книгу Жиль - Максим Обухов - Страница 6

Палата желтела с заходом солнца. Петр, лежа, смотрел в сторону окна. Кругом пустота, на улице, в палате, мыслях. Его пугали слова доктора, что он больше не проснется. Жизнь теряла краски вместе со смыслом. Хотя жить ужасно хотелось. Петр рассматривал длинные кипарисы, что заглядывали в окно, за ними церквушка, далее – город со своими страстями. Еще ему хотелось спать. Это мучительная сонливость стягивала глаза. Приходилось прикладывать все силы, чтобы не уснуть. Если доктор прав и закрыть глаза, то они не откроются! Ужасно хотелась спать.

– Принесите кофе, – кричал он в длинный пустынный коридор.

Никто не откликнулся. Даже эхо забыло про пациента из сто шестой палаты. Петр сел. Теперь этот ужасно бледный человек, пытался найти свой носок. Один весел на тумбочке. Второй дезертировал. Он старался найти его, но ужасный озноб, слабость, тяжесть в ногах приковали его к постели.

В шесть вечера его бросило в жар. В девять поднялась температура. Ночью снился бред. Приходил черный человек, рвал картины, смеялся противным смехом, смотрел прямо в глаза.

– Ты рисуешь безобразие. Как ты посмел подумать, что ты художник? Это, по-твоему, картины! Это убожество, Петя!

Картины трещали в его руках. Он резал их ножом, куски падали на пол. На черном человеке был одет ненавистный Петру синий пиджак. Он стоял в одном носке.

– Зачем ты его одел? – Спрашивал Петя, – Почему из всех вещей ты выбрал этот пиджак?

Петр проснулся ночью. На улице шел сильный дождь, что выбивал по карнизу марш. Голова раскалывалась на мелкие кусочки. Петр охватывал голову руками, пытаясь ее удержать от разрыва. Упал на подушку, смотрел в потолок. Уснул.

Он проснулся утром от скрипа досок и громкого разговора.

– Сейчас приду. Машка приду, говорю. Эх, привет, сонный.

Дверь заскрипела, в комнату ввалилась пухлая Нюра, с висящими боками и розовыми щеками. Она поставила поднос, на котором красовалась каша с огромным куском масла, что тонул в блаженстве. Рядом компот, плотно набитый сухофруктами, что корчили морды от неудобства и булочка свежего хлеба с твердым сыром.

– Молчишь, а вид у тебя нездоровый. Ты че заболел? Я тебе тут поесть принесла, а ты вздумал окочуриться. Давай, давай вставай. В мою смену подыхать нельзя. В любую другую, пожалуйста. Или ты о своей гостье вспоминаешь?

– Ты откуда знаешь?

– Откуда, откуда, ты чего как покраснел?

Петр вскочил и посмотрел на нее

– Говори, что ты знаешь про нее.

– О, – состроила она ему рожу, – говори, говорю, – при этих словах рассмеялась, – чего ты как встрепенулся?

– Ты мне расскажешь или мучить дальше будешь. Я есть, не буду, уноси.

– Гордый ты у нас орел. Знаю про нее не много.

Петр резко посмотрел на нее.

– Ты наверно забыл правила дома. О чем молвят, то не бесплатно. Так что заплатите денюжку, мой дорогой.

– Откуда у художника деньги?

– То и есть правда, откуда у тебя деньги. Ладно, ладно. Ты, поди, чей должен всем.

– Никому я не должен ясно.

Две тысячи- Петьке. Триста рублей- Гришке. Сережке- пятерку. Маринке за обед- рублей сто пятьдесят. Кехе- пилу. Людке – любовь – Дура.

– Нарисуешь мой портрет, я тебе скажу, по рукам?

– Давай, с тебя карандаш и бумага.

– Чтобы нет, – она встала, – сиди и некуда не дергайся, я – мигом.

Она пропала, коридор засосал её без обещания вернуть. Тяжелые шаги раздались в коридоре и пару реплик.

– Машка, карандаш есть. Да нет, не ручку, Да ну тебя. Шаги уходили вдаль.

Через несколько минут ее румяное лицо снова появилось на пороге. Пухлые руки держали скомканный лист и старый карандаш.

– Пойдет, у Жанки стащила, узнает, башку мне оторвет, – сказала Нюрка, протягивая карандаш и несколько вырванных тетрадных листов.

– Пойдет, садись, давай за тумбу. Да сядь, как-нибудь. Вот так да. Давай рассказывай.

– Даже не знаю с чего начать, ты как писать будешь?

– Ты главное начни только не смейся и не шевелись. Вот так, руку положи под голову. На щеку, не крутись. Вот правей нагнись. Да прижми ты руку к лицу. Не улыбайся, смотри в сторону. Вот так вот. Не шевелись говорить можно. Главное не шевелись и не смейся. Хорошо.

Усадить деваху требовалось целое искусство. Она не помещалась в узком помещении. Тумба, перед которой она села на колени трещала, того гляди лопнет. Зато Нюрка сделала важный вид. Выпрямила сгорбленную спину, приподняла нос и походила на птицу гоголь.

Художник взял карандаш и стал набрасывать эскиз. Его взгляд бегал по пухлым щечкам, угольным глазкам и пышным каштановым кудрям.

– Знал бы ты, как Агафья рвет и мечет. Так ее давно ни кто не доводил. Орала, из кабинета все вылетели. Машка пирогом подавилась.

– Что же она мне ничего не сказала?

– Подожди, еще не вечер.

– Расскажи мне про Евангелину.

– Я руку правильно держу?

– Да все верно, говори.

– Девка твоя ненормальная. Я тебе, как баба скажу, брось и даже не думай. Она к нам ложится по – большому блату. За ней все время суетится один мужичок худющий, глаза зеленные, противный. Хотя мужик видный официальный, но я тебе говорю сволочь натуральная. Это он сумочки главному врачу Лосеву носит. Тот и рад стараться прыгает, как щегол перед ним. Мужичок ножкой ему под стол пакетик подвигает. Сама видела ей Богу. Лосев улыбается – аж щеки трещат. Нам бы хоть конфетку принес – урод.

Евангелина такое тут вытворяет. Будто отдыхать приехала. Управы на нее, ни какой нет. По-строгому с ней нельзя. Жалуется. Она еще побег устроила, да с таким шумом. Все правое крыло подняла. На уши всех поставила. Ужас!

Агафью это взбесило. Как она ее искала. Всех под ружье поставила, найти и прибить. Еванегелинка девка вертлява, да в каждой палате у нее сообщники. Вот попрыгала туда-сюда и пропала.

Я бы на их месте ее на цепь посадила. Это ей только на пользу было. Посидела, подумала, может быть мозгов поприбавилось. Хотя вряд ли.

Нюрка хотела ударить по столу, в доказательство своих слов. Ее лишь остановили глаза Художника.

– Да сижу, сижу. Вообще твоей принцессе везет. Ей и телик привезли, и цветы в горшочках, и тапочки. В палате в халате ходит, как у себя дома. В беседке целыми днями треплется по телефону. Еще и истерики устраивает. Мужичок алкоголь ей в черных пакетах привозит.

– Я это знаю

– Знает он, разгребаем мы тут.

Еще она постоянно просит что-то вкусненькое купить. Ужас, как девка избалованна. Мой совет – не водись с ней.

– Очень интересно

– Ты портрет закончил, любовник.

– Подожди, главное не двигайся. Слушай, они правду говорят, что я умру.

– Все умрем, как портрет?

– Подожди.

Художник всматривался в ее черты лица и с особым трепетом переносил на бумагу. Она трепалась, почем зря. Ее нельзя было остановить. Пока он ни положил карандаш и не посмотрел на нее.

– Ну, давай, народный суд тебя оценит правда ты художник.

Ее черненьким поросячьим глазкам был продемонстрирован портрет. Она жадно вглядывалась в тетрадный лист. Петру в один момент показалось, что она его сожрет. Он стал отодвигать картину от ее лица. Та с усердием тянулась за ней.

– Хорош, я конечно в искусстве, как скажет моя тетка «не бум бум». Но что-то в этом есть.

Художник улыбнулся, да действительно в этом что-то есть. Сначала его задумка была нарисовать жирного хряка. И сладко поржать. После он посмотрел на серьезное лицо Нюры и решился на эксперимент. Картину он рисовал в стиле Пикассо. В уме старательно проработал лицо будущей жертвы. И разрезал его на не ровные шесть частей. С усердием шулера перетасовал и разложил. В итоге нос оказался на месте подбородка, правый глаз на лбу, левый занял место правого.

Нюра была в восторге.

– Хоть тут не вышла толстой.

Она вертела рисунок в руках, не понимая как правильно смотреть.

– Как дали, – догадался художник.

Она с гордость покорилась искусству. Прислонив лист груди, подала руку.

Художник поклонился, они попрощались. Нюра другой рукой положила на стол бумажку, улыбнулась и испарилась с рисунком в бесконечном коридоре.

– Дура, – проговорил Петр вслед и развернул записку.

Номер телефона, поцелуй и подпись Евангелина.

Петр смял бумажку. Она и тут зачесалась, какого черта ей надо? Он развернул скомканный лист бумаги и вчитался. Номер телефона, импровизированный поцелуй. Откуда она взялась? Что ей надо? Петр сел на диван и посмотрел на карандаш и пару листов.

– Теперь можно рисовать. Надо только все спрятать.

Петр сел за тумбочку и принялся за дело. Карандаш ни слушался, выдавал не те линии, не понимал, чего от него хотят. Что случилось? Все началось в том ресторане, когда он признался ей в любви. После все полетело к чертовой матери. Она отобрала все! Он ненавидел ее за это. Карандаш дернулся в сторону, оставив большой след. Петр отложил бумагу и схватил себя за голову.

В тот день на террасе ресторана он мямлил. Надо было говорить уверено, кто так признается в любви! Девушка чье лицо он старается зарисовать, ему отказала. Она ушла прочь и больше они не встречались. Краски стали темнеть, линии становились расплывчатыми, твердость в руках пропала.

Все его старания пошли даром. Он больше не в состоянии писать как раньше. Насколько он хорошо писал картины? Сосредоточенность в руках исчезла. Появились, лишние линии, ненужные штрихи. Расторопность и скупость в технике. Он не ненавидел себя за каждый новый рисунок.

– Если честно, – произнес он в полголоса, – я ее ни когда не любил.

Листок не принимал его лож. Карандаш пытался нащупать ее черты лица.

– Я не любил ее, – он водил по клетчатой бумаге. Она не воспринимала его слова. Рука дернулась, карандаш пошел за рукой и с размахом отлетел в сторону. Его руки сомкнулись и разорвали листок на мелкие клочья.

– Я ее не любил, ты меня слышишь, – нет, карандаш закатился под кровать и там обрел покой. Так и не став знаменитым.

Петр сел на кровать, ему стало плохо. Будто все в комнате подалось неизвестному толчку и стало кружить с бешеной скоростью. Он прикрыл голову подушкой.

– Я не любил ее, – проговорил он шепотом, после лег, пытаясь закрыть глаза. Перевернулся набок, вспомнил часть ее черт. Безликие отрывки, это не она. Ее лицо не осталось в памяти. Они пропали, их выкрали, как его носок.

Петр резко проснулся, вскочил и посмотрел в окно. Понимая, что может уснуть и больше ни когда не проснуться. Мелкий дождь, накрапывая утром, перерос в сильный ливень. Капли следили за ним. Холод протискивался через старые щели. Художник зарылся в одеяло.

– Что теперь? – проговорил он в полной тишине. Слова растворились в палате. Глухой ветер метался по холодному помещению разгоняя вонь и сырость.

Если бы несчастному Петру дали краски. Он бы нарисовал человека, укрытого в одеяле, трясущегося от страха, в ожидании своей участи. Он ждал прихода. Неизвестно кого, но кто-то обязательно должен прийти и взять его за руку. Увести от этих холодных стен и безысходности. И Петр оставил свои мучения в небольшой палате под номером сто шесть.

Дверь открылась и на пороге появилась Агафья в новом белоснежном халате. Тусклый свет от ламп делал ее мрачнее и ужасней.

– Собирай все вещи, ты переводишься в другую палату.

Весь скарб уместился в руках. Агафья повела его по тугим коридорам в новое место обитания. Петр смотрел на ее красные щеки и желтые зубы, что выглядывали из пухлых губ. Она молчала, но по улыбке становилось ясно, она делает гадость. Это единственный человек в сером доме, способный на все. Видимо ее долгие просьбы были удовлетворены, ей разрешили подпортить Петру жизнь окончательно. Она неслась исполнять приговор.

Они вывернули из левого мрачного крыла и попали в центральную часть больницы. Здесь раньше устраивали балы, дальше находилась шикарная библиотека. Сейчас палаты, перегороженные тонкой стеной и множество снующих людей в белых халатах. Их разбавляли сонные люди, чьи огромные глаза смотрели на приговоренного к смерти. Агафья подгоняла Петра, не давая рассмотреть пациентов:

– Ты знаешь, правое крыло тебя заждалось, – проговорила сквозь зубы главная медсестра. – Я им говорила, что тебя давно надо туда отправить. Они меня не слушали, но справедливость восторжествовала. У тебя теперь будет много времени подумать о твоем поведении. Ты узнаешь, как нарушать общественный порядок.

Она бойко бежала, буквально таща Петра за руку, ей все чертовски нравилось. На переходах и лестницах она даже подпрыгивала от радости, и предвкушения. Правое крыло. Зачем они решили туда его упрятать? Самое главное за, что? За этот случай? Полный бред.

– Но доктор сказал, что мне нужен покой?

– Да кто с этим спорит, там полная тишина. Почти ни кого нет. Не переживай тебе там понравится. Третий этаж правого крыло всем нравится. Будешь там не один. Там девчонка лежит, познакомишься, девка красивая. Сойдетесь, – и Агафья рассмеялась.

Про это сырое и холодное место рассказывала не только Евангелина. Кто-то обязательно проболтается в коридоре. Еще он точно знает, что там ночью горит свет.

Петр, сжимая свой скарб, прошел через административное здание и стал подниматься на верхний этаж сквозь различные лестницы и бесчисленное количество ступеней. Первый раз в этой больнице из окон ударило яркое солнце, что скрывалось под тучами. Они оказались в тамбуре, где огромная вереница лестниц весела над ними.

– Долго еще? – Протяжно спросил Петр

– Давай быстрей двигай

Петр с Агафий поднялись на второй этаж и встали около черной двери. Грязная черно-белая плитка гипнотизировала. Два мелких окна запутанных паутиной почти не пропускали солнце.

– Оля открой, – она постучала рукой по двери. В ответ раздался глухой стук, что растворился в общем шуме.

– Подожди, – послышался голос за дверью. Давая понять, что там есть люди.

Коридор покрыт серой краской, как и весь дом. Облезлые стены, сломанные перила и чудовищный запах неизвестно чего.

– Дверь открылась и на пороге показалась молодая сестричка, с курносым носом и с отвратительным макияжем. Она посмотрел на Петра после на Агафью.

– Открывай третий этаж, – скомандовала Агафья

– Меня Нюрка когда заменит? Она мне обещала, я тут замерзаю!

– Хватит причитать! Времени нет открывай.

Девушка осмотрелась по сторонам, будто за ними гналось чудовище. И резко стала взбираться по лестнице, цокая каблуками. Ее тонкие ноги были обтянуты толстыми черными колготками. Если эти ноги приделать Нюрке, она бы их переломала к чертовой матери. Девчонка рыскала по карманам. Поднявшись на третий этаж, Ольга, достала ключ, сделала пару скрипучих поворотов и дернула ручку на себя. Дверь закряхтела, открылась и оттуда повеяло холодом.

– Пойдемте, – скомандовала Агафья и вошла первой.

Перед ними открылся синий промерзший коридор со стойким запахом гнили и сырости. Сюда давно не ступала нога человека.

– Видимо Бог существует, – сказала громко Агафья, рассмеявшись. – Свет здесь не выключают, чтобы не повадно было. Дверь на ночь закрывают, здесь никого нет. Кроме твоей новой подружки, можешь с ней познакомиться.

Агафья шла, по-хозяйски осматривая открытые палаты, пытаясь что-то в них найти. За ней дрожа, плелась девчонка.

Художник шел за ними, разглядывая палаты. 303, 305, 304 номера сбиты, будто кто ради забавы их перевесил. Шепчущего голоса не слышно, притих, рассматривает через щель своего гостя. Возможно, врали, но про ужасный холод говорили правду. Вся компания встала около палаты и Агафья с придурковатым видом показала рукой на дверь.

– Располагайтесь, Петр Алексеевич, это Ваше новая палата, – Агафья сказала с выражением, торжественно, не забывая про яд, – за еду можете не переживать мы Вам будем приносить. Прогулки с трех до пяти, Оля или Нюра Вас пригласят. Все как прописывает доктор – тишина и покой. На окнах решетки, не выпадите, – она рассмеялась, уродским смехом. Будто задыхающаяся жаба, в глотке которой застрял огромный жук.

Петр хотел плюнуть в противное лицо, сдержался. Она улыбалась, отомстила.

За дверью была темнота. Стул, стол, кровать, подоконник и занавески, вытащенные из склепа. Комната три на два метра. Старый дуб с упорством закрывал солнечные лучи. Нет, это не дуб – кипарис. Она усмехнулась, закрыла дверь, тишину пронзил топот её ног по старым скрипящим доскам, разносящийся с шумом.

Художник сел, разложил свой скарб и долго смотрел в окно, слушая тишину.

– Доктор обманул. Что это за игра? Возможно, они поняли, что я безнадежно болен, отвели меня сюда умирать.

Весь вечер лил дождь, он не заканчивался и не собирался останавливаться. Ливень стучал по старой крыше. С потолка текло, капли стучали по полу, сводя сума. Мрачная обстановка поедала, хотелось кричать. Возможно, здесь содержался отец. Вот чего он не выдержал и выпрыгнул из окна. Нет, не от сна, а от атмосферы дикого одиночества.

В шесть часов началось шептание. В темноте коридора раздавался женский голос, повторяющий скороговорку. Многократно одно заговоренное слово. Художник вслушивался. Она произносила имя со стертыми звуками.

Наступала пауза и она прислушивалась к нему. Хозяйка странного коридора, изучала нового жильца. Сколько она тут провела времени? Шептунья улавливала ухом его движения, слышала его дыхание, прислушивалась к его бормотанию.

– Я вляпался, – думал про себя художник. Не шевелясь, пытаясь вслушаться в абсолютную тишину.

Ночь прошла спокойно. Художник пару раз просыпался из-за шепота. Закрывался одеялом, плотно прижимал дверь. Сон склонил чашу весов.

На следующее утро Нюра и Оля принесли еду, поставив поднос, моментально уплыли. Нюра хотела сказать несколько слов поддержки. Получилось скомкано и глупо.

– У страха глаза велики, – проговорил Петр и смотрел на чай, кашу из овсянки, что стекала с ложки, просясь обратно.

Он попросил их передать доктору привет. Женщины закивали и исчезли, потеряв просьбу по дороге.

Петр нацепил на себя шерстяную кофту с оленями. Она была велика, свисала, дотягиваясь до колен. Он ужасно похудел. Появились скулы, из кожи выпирали ребра.

Скука невыносимая плюс шептания. Надорванный голос не мог четко произносить слово, звуки смешались в однородное месиво. Петр смотрел в сторону двери, ему захотелось ее зарисовать как некую безысходность ужасного положения. В уме уже прорисовывался угол, от него дверь. Нужна еще бумага для эскизов, надо выпросить у Нюры, не откажет. Шептание портило все, и Петр вышел в коридор.

Тут правил колотун. Петр поставил стул и сел напротив собственной двери. В руках тетрадный лист и карандаш. Он закрыл глаза и представил в руках кисточку, макнул в краску и начал вести.

Цвет получался холодным, с фиолетовым оттенком. Лампы накаливания, обремененные плафоном, усиливали воображаемую картину.

Сильное движение кисти резко уходило в сторону, после вверх. Он нажимал сильнее, представляя, как кисть упирается в полотно. Рука тряслась от холода, но макала воображаемые краски. Кисть уходила вправо далее влево.

– Деревянный пол. Ван Гог сначала рисовал углем, после брался за кисть, – Петр повторял про себя. Кисть усилием его движения ушла вверх. Петр прислушался в тишину коридора. Возможно, женщина, что шепчет в углу, слушает его. Она слышит кисточку прикосновение и дыхание. Женщина в дальнем углу заинтригована она пытается определить, что за картину пишет художник. У Петра в руках ничего нет кроме воздуха и собственного воображения.

Мрачный рисунок промерзает. Длинный коридор с множеством дверей измазан синей и фиолетовой краской. Мрак заполняет пустоты, и ему нет конца. Петр вглядывается в темноту, чувствует ее присутствие, холодные вдохи. Будто она стоит сзади.

– Про что пишу, про кого я пишу?

Он пишет про женщину, что спряталась от всего мира в своей комнате. Его кисть рисует холодный угол, промерзшую, скрученную фигуру. Она в позе эмбриона пытается своими словами растопить холод заброшенного коридора.

Кисть сводит линии в едино, воссоздавая фигуру, что затерялась во мраке. Ее шептание в дальней палате создает атмосферу. Каждый раз она говорит все громче одно и то же слово. Еще громче и задорней.

Твердила, будто пыталась запомнить, выучить или наоборот не забыть это проклятое имя. Она повторяла его без конца, сбиваясь, проглатывая звуки, но с каждым разом все громче, громче. Как можно громче и сильнее.

– Прекрати! – Петр не выдержал и закричал в пустоту, она замолкла.

– За, что вы меня наказываете! За поцелуй и что? Это полное безумие, какого черта вы меня тут держите?

Его ни кто не слышал, вмерзшие стены глотали любой звук. Они втягивали в себя слова, чтобы заморозить и хранить их как можно дольше.

– Отпустите меня, Вы слышите, отпустите!

Шептание прекратилось. Она дала ему отсрочку, чтобы надышаться. Воспрянуть духом, набрать в легкие воздух и начать с новым накатом. Она стала твердить одно и то же имя, как заведенная матрешка, повторяя многократно.

Петр не выдержал, схватил стул и закрылся в своей палате, прижав дверь. Он приложил не малое усилие, вслушиваясь в это чертовое имя. Пытаясь разобрать слово.

– Четче еще четче, я хочу узнать, что ты постоянно повторяешь!

Весь мыслительный процесс, закручен, заточен, чтобы распознать пару букв сложить их в слог и повторить. Петр не выдержал, вскочил из палаты и закричал:

– Прошу тебя прекрати! Пожалуйста, я больше не могу.

Безумный голос не думал его слушать. Он оглох. Она все сильнее и громче долбила и долбила. Бубня нагоняющим голосом, стало не страшно, противно, это невозможно терпеть. Силы покидали, голова трещала еще пару повторений, и выход из окна казался не такой уж проблемой. Петр выдвинулся к сто первой палате, где звучал ненавистный голос. Он стал напротив серой двери, с черной ручкой. Нумерация двери сто один, мы на третьем этаже, почему сто один? Какой шутник приволок сюда не правильный номер? Чего он добивался?

Голос не останавливался, он не собирался молчать. Он трещал, жужжал, смеясь, веселясь и настойчиво твердя проклятое имя.

– Почему доктор ходит с такой свитой? Почему они все бояться сюда заходить? Что тут такого страшного? Он смотрел на дверь и уже думал, что она ему все расскажет. Она даст ответы на накопившиеся вопросы. Но дверь упрямо молчала.

Петр протянул руку и дотронулся до ручки, раздался скрип, что моментально отразился в сердце.

Голос смолк, она ждала от него дальнейшего движения. Петра охватил страх:

– Так чего они все боялись, почему сюда они ходят парами? Если она действительно ненормальная и накинется. Меня никто не услышит, никто!

Все силы, на которые он так рассчитывал, улетучились. В голову лезли разные мысли, послышались голоса. Все твердили одно – беги!

Наступила небольшая пауза, заполнившая вакуум, что образовался между действиями. Ей только требовался момент, для ужасного нечеловеческого крика. Охрипший голос, от многочисленных повторений, издал металлический звук. После последовал пронзающий визг. Огрубевший прожженный голос не думал сбавлять обороты. Она сорвалась с кровати, кинулась к двери и со страшной силой принялась по ней колотить.

Петр отскочил. Он был в полной уверенности, что дверь скоро слетит с петель под напором сумасшедшей. Страх пробирал от мозга до костей, и он дернулся в свою палату, наглухо закрыл за собой дверь.

Хлопнувшая дверь не прекратила визиг и крик. Петр сел, оперившись на нее спиной. Он ее удержит, крутилось у него в мыслях. Точно удержит.

Вечер прошел тихо. Он перебрался на кровать и в тишине пролежал остаток дня. На ужин ему принесли вареную курицу зеленного цвета и гречку. Он даже не поднял глаза, отвернулся в сторону. Нюра пыталась его о чем-то спросить, отвлечь. Но он не реагировал. Махнув рукой, она показала Ольге жест – тронулся. Они вышли и перебежками покинули проклятый коридор. Наступила тихая безмолвная ночь, за ней утро. Раздался звонок. Петр схватил телефон и сказал:

– Алло

– Здорово, ты уже тронулся умом.

Услышать в сумасшедшем доме голос друга стоит многого. Его приятно слышать. Хотя после ссоры, Петр не думал, что он позвонит. Художник не уследил, как его друг изменился. С ним стало тяжело общаться. Он закрылся от всего мира и оброс огромным количеством проблем. Да это он вломился в квартиру и застал его спящим рядом с мольбертом. Он названивал в больницу и долго объяснял доктору, что именно произошло.

– Петя, слушай! У меня замечательная новость. Я с помощью друзей договорился на счет твоей выставки. Ты меня слышишь? Мне это стоило очень больших усилий. Хочешь знать, где твои картины выставят?

– В ресторане «Меркурий».

– Отстань ты уже со своим Меркурием. В лучшем выставочном зале у Заказчика. В пятницу, ты меня слышишь в пятницу. Мы уже в шесть часов, должны быть при параде, ты меня слышишь. Там будет проходить собрание, нам плевать. Нам нужен Заказчик с ним все перетрем.

– Меня хотят выставить?

– Да. Ты, что меня не слышишь. Я договорился с помощью моих друзей, цени меня. Ты только послушай, тебя выставят наравне с ведущими художниками. Прикинь, твои картины будут висеть рядом с ними. Я знаю не надо мне говорить спасибо. Цени своего друга.

– Ничего не получится, доктор меня не отпустит.

– Какой к черту доктор, ты в своем уме! Я тебе говорю реальный шанс. Такой выпадает раз в тысячу лет.

– Слушай, я все понимаю. Особенно я ценю все твои старания. Но ты услышь меня. Доктор говорит, что я скоро умру. Понимаешь! Мне нужно лечиться или конец.

– Какого черта ты умрешь! Ты в своей психушке окончательно из ума выжил. У тебя проблема со сном! Со сном Петя! Так не забывай. Кто тебя нашел в квартире спящим рядом с мольбертом?

– Я знаю.

– Ну и кому ты должен быть благодарен больному доктору? Ты сколько у него лежишь вторую неделю, и ни каких результатов. Поэтому прекращай их слушать. Ничего они не знают, это я тебе говорю. Мы сгоняем с тобой на выставку, и после я найду тебе другого доктора, ты меня слышишь?

– Я не знаю вдруг со мной, что случится.

– Что с тобой может случиться? Уснешь, отвезу тебя к твоему доктору. Не переживай. Это шанс, не упусти! Какая разница, где спать Петя, рядом с картинами или больными. Да, твой синий пиджак я тебе привезу.

– Нет, нет, прошу только не этот пиджак.

– Да, но у тебя ничего нет. Ладно, черт с тобой. Попрошу соседа, он размерам такой же, как ты. Костюм вроде у него есть.

Друг положил трубку, не дождавшись ответа.

– Меня не отпустят, – хотел сказать Петр, в ответ услышал гудки. – Как мне отпроситься у доктора? Он не опустит, они все ждут, что я усну. Полная чушь об этом думать. Петр старался это объяснить кипарисам, но те качались в такт его словам.

– Не отпустят, но выставка, – Петр об этом долго мечтал. Теперь получилось. Ради выставки можно сбежать на один вечер. Не заметят. Если сон настигнет не в сером доме? Его привезут в больницу, где на него уставится весь персонал. Они его обратно не возьмут. Будут упираться, запирать дверь. Агафья встанет грудью.

Друг в последнее время испортился. Петру не понравилась одна игра, что он в свое время затеял. Тогда они пили пиво, и он спросил, – на какой улице находится кинотеатр? Спор был жаркий, будто они жили в разных городах. Такой улицы у нас нет, и не спорь, – повторял Друг, и почта находится чуть выше. Парк, в другой стороне. Петр знал особенность друга подшучивать. Он не первый раз выкидывал, эти штуки, но в тот день он перегнул палку. Их спор чуть не вылился в драку.

Кончилось тем, что друг с криком покинул его квартиру на третьем этаже и со всей силы хлопнул дверью. Он еще прокричал в коридоре:

– Ты обезумел в своих стенах!

Он добавил пару ругательств. В подтверждение своих слов пнул ни в чем не повинную дверь. И выскочил на улицу. Соседи рассказывали, что он пытался кинуть камень в окно, но остановился и скрылся на соседней улице.

После этого случая их общение прервалось на продолжительное время. Пока он не вломился в квартиру к затворнику и не вызвал скорую помощь. Он сегодня решил позвонить. Еще и договорился на счет выставки. Значит, дела у Петра Алексеевича действительно плохи. Если друг смог переступить через обиду. Смерть неминуема. Она сейчас стоит около окна и дышит в стекло, рисуя сердечки.

Возможно, у этого дурака заиграла совесть, что спала крепким сном. Он решил помириться корявым способом. Петр подошел к окну, и долго смотрел в дождь.

– Надо бежать, сумасшествие совсем рядом, сидит в другой комнате и ждет. Осталась пару дней, и Петр окажется в палате шипящей. Они будут читать алфавит. Она начнет, он продолжит. Сумасшедшая будет читать гласные, а он согласные пока не дойдут до буквы я. Все с начала.

Петр прошелся по своей комнатушке и постучался в дверь. Она не отозвалась на глухой стук. Шипящая спит днем, а ночью заводит свою шарманку. Он лег на кровать, дожидаясь процедур и завтрака. Скрип и тащившийся след не заставил себя ждать. Нюра переваливаясь с ноги на ногу, втаскивала свое тучное тело, в коридор, пыхтя, пытаясь достигнуть нужной ей палаты. За ней бежала Оля, что оглядывалась по сторонам. Топанье ее звонких каблуков передавал глухой пол.

Нюра еле умещаясь, вошла в палату, не обращая внимания на пациента, сделала укол. Петя был бледен, его черные глаза смотрели на нее. Он больше походил на собаку, что забежала в летнее кафе попросить кусочек мяса.

– Ты сегодня не как вчера.

– Что испугалась?

– Знаешь сколько мы отсюда, поехавших вытащили. Что мне делать? Ты сидел вчера ни рыба не мясо. Я уж думала все, потеряли Художника.

– Слушай, ты можешь узнать? Меня могут отпустить на один день.

– Ты чего задумал, сумасшедший, кто тебя отпустит? В «Арзамасскую правду» тебе ничего не завернуть? Шустрый! Сиди, отдыхай соседку слушай. Опустят его, ты видно точно умом тронулся.

– Я так спросить.

– Ты чего к ней намылился? Ну, говори, понравилась баба?

– Не кому я не намылился, поняла меня.

– Скучаешь да, она такая бойкая и на морду ни че.

– Ни че.

Петр встал и посмотрел на нее с недовольным видом.

– Чего ты к словам цепляешься. Ухожу, кашу только доешь. Вкусная, Тамарка сварила, я уж две тарелки опрокинула. Пойду добавки просить.

Петр пытался ее обвести глазами, бесполезное дело.

– Что уставился, толстая штоль? Да ну тебя.

И она выползла, точнее, вытиснулась из узкой палаты на более свободный канал и поплыла как баржа.

Петр проводил ее взглядом. Ему хотелось кинуться к ней и расспросить про болезнь. Правда он уснет, и все что про него говорят? Она должна знать или по крайне мере слышать. Нюрка знает все сплетни, что крутятся в сером доме. Нет, эта бестолочь думает только о еде.

– Это старичок с тремя волосиками врет, – думал Петр. Куда запропастился сон, что мне обещали в ординаторской? Куда он делся? Мне клялись, что я буду спать больше недели. Прошло два дня и ничего.

На него смотрела облупленная штукатурка, деревянная дверь с облезлой ручкой.

– Ни чего не меняется в этой жизни. Кругом один обман.

Он улегся на кровать, скинув тапочки, и стал смотреть в белый потолок. Говорить нечего, надо бежать. Вечером пробраться через коридор до того как запрут двери. Они все равно не проверяют. Там через запасной ход. Нет, закрывают. Они все бояться третьего этажа. Боясь, что он спуститься к ним.

Петр вспомнил, и его рука стала охлопывать свою одежду в поиске заветной бумажки.

– Да куда я дел, – он нашел, вытащил из кармана помятый листок. Ее номер и поцелуй.

Сложенные цифры смотрели на него искоса, сидя ровным строем. Петр потом сознается, что этот каллиграфический почерк произвел на него гипнотический эффект. Он врал, прежде всего, себе. Ему хотелось ей позвонить, придумать причину, глупость, но набрать номер. Он взял в руки телефон и с точностью набрал ее номер. Дождался вызова.

– Кто это? – он услышал недовольный голос. Хотя его нежные нотки растекались по всей комнате. Повод крутился у него в голове. Он вертел головой, кипарисы молчали – предатели. Ни кто не хотел подсказывать бедному художнику.

– Евангелина, это Петр из больницы.

– Петр! Наконец ты мне позвонил. Почему так долго? Зачем ты заставляешь меня ждать? Это тебе приносит удовольствие?

– Нет, нет, мне твой номер только передали.

– Чертова Нюрка, эта нерасторопная толстуха! Слушай, ты еще у больного доктора? Мой тебе совет – беги. Он сумасшедший! У них целая банда, серьезно. Они только и занимаются тем, что придумывают несуществующие болезни. Ты бы слышал, что они придумали мне. Где слово такое нашли, не могу выговорить. Смешно. Мой совет, беги.

– Я собираюсь бежать, но мне нужна твоя помощь.

– В чем, в побеге?

– Не переживай убегу. Я хочу тебя пригласить в кафе.

– Ты меня приглашаешь на романтический вечер?

– Нет не совсем, этот как бы романтический вечер, но не так как ты себе его представляешь

– О, ты умеешь заинтриговать девушку. Плюс к твоей карме.

– Но ты согласна?

– Дай мне немного подумать. Да я согласна.

– Тогда в пол шестого в пятницу, ты свободна?

– Да совершенно. Я тебя буду ждать около отеля «Один-Два-Три», в черном платье ты меня сразу узнаешь.

– Тогда до встречи

– Пока.

Голос оборвался. Он упал на кровать и посмотрел в потолок. Зачем я ее пригласил? Все спокойно, ты молодец. Он встал, обошел кровать и подумал. Теперь осталось понять, как выбираться.

Петр еще совершил несколько телефонных звонков. Попросил, чтобы его друг одолжил ему свои брюки и пиджак. Они вместе согласовали картины предназначенные для выставки. Хотя Петр понимал, что Друг выберет на свой вкус.

– Я тебя буду ждать у самых ворот, только не опоздай, – говорил Петр.

– Буду в срок. Не переживай

Друг положил трубку. Практически все готово, осталось продумать план побега. Пройти пару постов, главное не подавать виду, спокойно выйти. План прост. Когда придут медсестры принесут ему ужин, это будет ровно в пять. Он выскочит из палаты. Железную дверь они закроют? Пока они осознают, что произошло, он метнется в коридор и выскочит на лестницу. Главное их опередить. Дальше – первый этаж и выскочить в черный вход. В крайнем случаи через окно.

Он стал просматривать вещи пока, не наткнулся на Гоголя и из глубины черного коридора раздался шепчущий голос.

– Она опять принялась за старое. Ее не на много хватило.

Петр подошел к двери и прижал ее. Вроде так не слышно.

– Надо выспаться, – говорил он саму себе, – завтра побег. Но шепот, что нёсся из коридора, не останавливался. Она нарастал, и подушка, что укрывала голову, не спасала положение. Шептание шло волнами, то нарастало, то стихало. Опять ее скороговорка отчетливо слышалась в палате. Одно и то же слово, сколько Петр не прислушивался не разобрать.

Сон обволакивал художника. В час ночи он долго ворочался и не мог осознать спит он или нет. Поворачивался на бок, крутился, подтягивал на себя одеяло и снова прятал голову под подушку. Скрипы раздались по комнате. Его одолело необратимое чувство, что кто-то внимательно следит за ним. Это как в девстве, когда чудовище сидит в шкафу и смотрит на тебя через щель.

– Это сон, – бормотал он во сне. Только сон. Жуть поднималась с кончиков ног, и достигала его головы, принося за собой ужас. Опять Евангелина решила прийти к нему ночью. Забралась на кровать и смотрит на него огромными голубыми глазами. Радость перебила страх, и глаза открылись.

Это был не сон. Два коричневых глаза бурили его. Он с криком слетел с кровати, сбил гостью, что с визгом вцепилась в матрас. Она не дала себя утащить на пол. Гостья как кошка перевернулась, и села:

– Я тебя напугала?

– Да, что у Вас за идиотская привычка! Заглядывать по ночам в глаза? – Петр сидел в углу и смотрел на странного гостя, что водрузился на его кровать. Она себя ощущала хозяйкой положения. Это ненадолго, завтра побег.

– Я пришла тебя предупредить.

Пепельные волосы надежно скрывали ее лицо. Голос ее был знаком. Хрипота от бесконечных повторений, жужжаний, не могла скрыть до конца нежного голоса. Петр всматривался в ее густые локоны, пытаясь разобрать черты лица. Не видно, присел ближе на кровать. Его рука потянулась к пепельным волосам. Она отодвинулась. Он к ней ближе, она от него. Его рука потянулась с наглостью, она с силой ударила.

Петр оставил попытки и рассмотрел ее. Белый халат, тапочки с помпоном, это все, что раскрывала ночная луна.

– Скажи мне, почему ты повторяешь одно и то же слово? Почему ты не можешь остановиться?

В ответ вырвались хрипы, что означали слова. Не разобрать. Их приходилось вылавливать уху и разбирать на мелкие кусочки. Живые глаза, через пепельные волосы вонзались в Петра.

– Скажи мне тогда, что за слово ты без конца повторяешь?

Она резко двинулась к нему, он отдернулся от нее.

– Тебе нельзя выходить из больницы это ловушка.

– Черт оставаться с тобой – самоубийство.

Она отвернула голову. За столько лет, в одиночестве. Уже не осознаешь, в кого ты постепенно превратился. Сколько в ней осталось от человека?

Девчонка не останавливалась в решимости передать послание, что так долго томилось на ее языке.

– Они пытаются тебя обмануть. Тебе нельзя покидать территорию больницы. Это граница!

– Какая к черту граница, – Петр понял, что пепельные локоны скрывают безумные глаза. Он попытался отодвинуться от нее, но она схватила его за рукав.

Петр дернулся, стараясь вырвать свою руку. Девчонка сжала ее настолько, что все старания пошли прахом.

– Слушай меня!

– Какого черта я должен тебя слушать? Разве не логично свалить от этого бреда.

Он отдернул руку резким движением и отскочил от нее в угол. Ее голова повернулась к нему. Еще секунда и она вцепилась в него. Спрыгнув с кровати, и кинулась как кошка. Помощи ждать не откуда, третий этаж пуст. Никто не услышит крика. Борьба была не долго, не смотря на несколько царапин, Петр откинул ее от себя. Она отлетела на пол, и он расставил руки, пригрозив пальцем.

– Стой, где стоишь. Поняла меня.

– Тебя там ждет смерть.

– Ты – долбанутая, понимаешь? Ты сидишь в палате, и каждый день повторяешь одно и то же слово. И ты думала, что я тебе поверю? Стой, не шевелись.

Она давила, на него, усиливая свой голос. Средь густых, грязных локонов просвечивали коричневые глаза. Огромные живые.

– Прошу тебя останься здесь. Это обман они погубят тебя! Нет, ты не понимаешь, во, что ты вляпываешься!

– Я не хочу тебя слушать, не хочу! Почему ты повторяешь одно и то же имя? Почему?

Она встала, не подчиняясь его просьбам, и медленно подошла к нему. Ее ледяные руки прижали его к стене. Некая сила сковала все движения. Она скороговоркой стала повторять, что он должен сидеть здесь. Это не выносимо хотелось ее оттолкнуть и бежать. Руки и тело не подчинялись. Она тянулась к нему ближе, и ее грязные волосы соприкасались с его лицом. Петр ощутил теплое дыхание. Ему хватило усилий перебороть себя. Он вырвался из ее чар. Пару ловких движений, он ее вытолкнул в коридор. Шептунья кричала, билась руками. Петр захлопнул дверь за ней.

– Уходи! Прошу тебя уходи!

Сильный удар раздался по двери. И он услышал шаркающие шаги в сторону ее палаты. Она успокоилась, вселив твердую уверенность, быстрей покинуть заведение.

Осадок от шипящей женщине с пепельными волосами остался. Как им удается проникать бесшумно в палату и смотреть на него? Это фишка серого дома. Петр отпустил ручку и припер кровать к двери. Лег, так она не проберется. Глаза уперлись в потолок, что стал чернеть. Если это компашка из безумного доктора, Агафьи и сумасшедшей думают, что я останусь, они ошибаются, – проговорил в ночи Петр.

На следующее утро, он успел совершить пару звонков. Друг уверил, что костюм готов.

– Все будет в отличном виде. Не переживай пиджак – не синий. Только я тебя прошу, не сойди сума.

– Позвонила Евангелина, сообщив, что будет готова и планы не изменились. Также она добавила пару женских штучек, про погоду, о плохом фасоне, магазинчике дамы Фицджеральд, о безвкусице и политических волнениях. Предупредила, что не любит белое вино. Обожает шампанское под знаменитой французской маркой.

Буйство и неумолкаемый набор слов утомил Петра, после разговора он лег на кровать. Обед принесла Нюра. Сверху на тарелку она положила несколько ломтиков ржаного хлеба, рассказала анекдот и протиснулась через дверь с помощью Оли. Она стала еще толще, – заметил Петр и отвернулся в сторону стены. Дождь принялся убаюкивать пациента палаты три на два метра.

После обеда, когда наступил тихий час в его голову стали ломиться разнообразные идеи. Петр пытался их упорядочить.

Надо предупредить доктора сказать, что он уйдет. Что ему ответит старик с тремя волосенками? Если он действительно смертельно болен. Если они врут, пытаясь его изолировать от всех. Петр перевернулся на кровати и посмотрел в окно, дождь не переставал. Есть смысл пробираться к доктору? Может сигануть в окно и к черту всех!

Все вещи уместились в рюкзак. Петр вышел из комнаты и посмотрел по сторонам. Длинный коридор упирался в черную дверь, что разделяла третий этаж с другим миром. Он прошел на цыпочках в надежде, что шептунья не заметит его и не начнет кричать.

Дверь оказалась открытой. В этом сером доме ни кому в голову не пришло, что кто-то решиться бежать с третьего этажа. Петр оказался в коридоре, где желтизна сжирала все другие краски.

Всего пару шагов. Несчастных пару шагов вниз и он окажется у входной двери и далее свобода. Не дойдя и до середины коридора, Петр понял, что он кретин. Это обычная больница его ни кто не держит. Спокойно оденься и вали отсюда к чертовой матери. Он так поступил, закрыл железную дверь, что разделяла третий этаж с остальным миром. Петр хотел сказать пару слов Шипящей, но подумал, что ей вредно переживать. И стал спокойно спускаться в низ.

Оказавшись на первом этаже его, встретила голубая дверь, что на отрез, отказалась пускать его дальше. Петр с ней не спорил и повернул на право, вывернув в коридор. В длиннющем помещении горел тусклый свет и вдалеке блуждали фигуры, давая понять, что коридор обитаем.

– Главное не переживать, – проговорил про себя Петя. – Надо идти спокойным шагов, все хорошо, – он взбодрил себя, и его нога начала движение. Сонные люди не обращали на него внимания, занимаясь своими делами. Петр почти дошел до середины коридора пока не уткнулся в знакомое туловище. Агафья не удивилась. Нет, она была готова. Ее глаза давно вросли в стену. В этом тут ни кто не сомневался. Они встретились. Петр ощутил всю ненависть, что она испытывала к нему. Ее глаза могли сказать все, но время читать их не было. Петр развернулся, и пустился в бег.

Бежать наутек. Единственный вариант, что пришел в голову. По его мыслям надо метнуться к лестнице, подняться на второй этаж открыть первую попавшуюся дверь и выпрыгнуть. На втором этаже не должно быть решеток. По крайне мере он их не видел. Молодость должна победить Агафью, или выиграть время. Ему требовалось несколько секунд, чтобы открыть окно и сигануть вниз.

Он несся, и Агафья не отступала от него. Перед ним выросло множество дверей, что затрудняли побег. Петр спотыкался об сонных людей, что не понимали происходящего. Он прорвался через них и буквально запрыгнул на лестницу. Понадобилось два скачка, и он оказался на втором этаже. Дверь заела или ее закрыли. Агафья уже топала по лестнице, слишком мало времени. Он двигал ручку, та крутясь, трещала. Тяжелые шаги по лестнице добирались до него. Ручка двинулась, из двери появилась удивленная Нюрка

– Ты что ручку ломаешь, изверг, на себя ее надо, на себя.

Что произошло не ясно. Нюрка так и не поняла. Петр навалился на нее, они упали. Пару пораженных лиц уставились на них. Молчание воцарилось на долю секунды.

– Но при всех, хоть в десятую палату.

– Ага, – согласился Петр, привстав с пола, кинулся дальше. На его пути встречались множество каталок, сидящих людей, необыкновенный шум, что отсутствовал в правом крыле. Он задел Ольгу с посудой и ужасный шум битых тарелок, ругань, слезы разнеслись по второму этажу. Главная медсестра явилась на ответственный участок и командирским голосом дала команду:

– Бабы, держать его!

Все кинулись гурьбой спотыкаясь, хватая друг друга и падая.

Петр спасался, влетев в первую попавшуюся дверь. Женские крики разрезали несчастную палату. Десяток девчонок звонким визгом звенели. Полетели подушки, выскочили перья. Петр терял драгоценное время.

Девчоночья сирена перекрыло все. Они кричали, топали ногами и требовали его убраться к чертовой матери! Он крутил, головой, понимая свой конец. Глаза беспорядочно искали спасение.

Его остановила рука черноглазой молодой девчонки, с короткой стрижкой и проколотым носом. Ее твердые глаза давали уверенность. Она передала табуретку Петру.

– Не разбейся, придурок.

Посыл был ясен. В этом крыле нет решеток на окнах. К сообразительности добавилась Агафья своим коронным пинком по двери. Кивок Петра и он махнул табурет об стекло. Звонкая симфония бьющегося стекла и визга наполнили комнату, остановив движения преследователей.

Петр, не давая ни кому опомниться, сиганул вниз.

За всей это картиной наблюдал молодой человек в черном костюме. Он был сутул, с неприятным цветом кожи. У него выпирало брюшко, штанишки были великоваты. Пиджачок поношен или застиран. Молодой человек облокотился на старое БМВ и наблюдал за разворачивающейся картиной. Смотреть было на, что. Сначала на втором этаже раздался пронзительный визг. После вылетел из окна табурет. Не успел стеклянный дождь осыпаться на асфальт, как в окне появился человек. Сзади него множество рук. Женские уговоры, крики. И громкий голос – прыгай! Он слетел. Нет не глупым способом. Он успел повернуться, зацепиться руками за карниз, уменьшая расстояние до земли и расцепил руки. Все произошло стремительно.

– Плохи дела у этого учреждения, – проговорил друг, наблюдая за картиной.

Фигура упала на газон, встала и сиганула к машине. Только после этого Друг разглядел Петра, что несся со всей скорости к нему. И женщину, что влезла в окно этого заведения.