Читать книгу Заблуждение. Роман про школу - Максим Павченко - Страница 12

Очередной понедельник получился для меня тяжелым. Мы снова дежурили, правда, на этот раз я проспал. Причем проспал так, что явился только ко второму уроку. Тут со мной и случилась неприятность.

Я пытался быстро и незаметно пройти по центру второго этажа, чтобы добраться до одного из торцов горизонтального коридора. Разумеется, я не мог оставаться на своем привычном посту, потому что рисковал там встретиться с Чивер. Риск наткнуться на нее был и так велик, так как по понедельникам она всегда особенно активно перемещалась по школе, но, конечно, в любом другом месте, кроме центральной зоны, он немного, но уменьшался, и я как раз планировал таким образом спастись. Но, увы, задача эта была провалена.

Конечно, сегодняшнее дежурство, да еще на самом палевном месте, пришлось совсем некстати. Но выхода не было – от дежурства не уйдешь! – и я сообразил, что можно на время поменяться с кем-то местами, пусть даже по нашим школьным правилам это строго воспрещалось, и побежал в левую рекреацию, что была по другую сторону от кабинета географии, – там стоял Дима. Я подошел к нему, поздоровался и сразу вкратце описал ситуацию:

– …в общем, эта тварь не должна меня сегодня увидеть. Увидит – мне …, – здесь я смачно выругался. – Она меня сегодня хотела спросить.

– Да, – отвечал Дима, – она вспоминала о тебе.

– Ну так что, меняемся? – более решительно спросил я.

– Идея неплохая, – начал Дима, – но я не вижу в ней смысла.

– Это почему? – с громадным удивлением спросил я.

– Ты же знаешь Чивер, – преспокойно отвечал Дима, – она кого угодно найдет. Тем более, что этаж для тебя все равно останется вторым, а это ее этаж. Со своим-то собачьим нюхом она тебя точно найдет.

– Ну а если не найдет? Тебе-то чего стоит поменяться? Она же не тебя ищет! – взволнованно произнес я.

– И все-таки я не вижу целесообразности в твоей идее, – оставался непреклонным Дима.

Признаться честно, после данной фразы мне просто захотелось прибить его. Я был уже на взводе:

– Да как ты не понимаешь, черт побери? Тут все просто. Я не хочу получить «2» за прогул урока и делаю все, чтобы не показаться на глаза Чивер.

– Тогда беги на другой этаж, – продолжал спокойно говорить Дима.

– Да уже поздно. Она меня спалит.

– Тогда выхода точно нет.

– Нет, есть! Останься я тут хоть на одну перемену – она может меня не найти.

– Так оставайся. Вместе со мной, – промолвил Дима, слегка улыбнувшись.

– А на том посту кто будет? – я показал рукой в сторону центра. – Она же сразу заметит, что меня там нет. И начнет искать по всей школе. Если уже не начала…

– Так что я изменю?

– Ты встанешь. Она увидит, что пост занят, и забудет обо мне.

– С ее-то памятью? Вряд ли… – не поверил Дима.

В общем, уговаривал я его всю перемену. И договорились-таки, что со следующей перемены он встанет на мое место. После звонка я, более-менее довольный, пошел на алгебру.

Далее все было очень рискованно. Мне предстояло аккуратно пройти мимо кабинета географии и дойти до математического кабинета. Я несколько секунд раздумывал над тем, как бы не спалиться, и даже хотел сначала остаться в левой рекреации и некоторое время переждать, пока Чивер не подойдет к кабинету и не впустит туда другой класс, чтобы потом быстренько проскочить. Но… потом подумал, как будет ругаться Никанорова при моем опоздании, как испоганится ее настроение, как это негативно скажется на ходе урока и как затем она надумает провести в наказание за мой грешок тест или задать много д/з, и от этого пострадает уже весь класс, – и решил, что лучше не стоять на месте, а идти поскорее на алгебру. Так и поступил.

Как Читатель понимает, речь здесь шла исключительно о секундах. Малейшее ускорение, малейшее проявление сноровки – и я у цели. Так как со сноровкой и скоростью у меня все было в порядке, то я удачно проскочил окологеографическую зону и почувствовал, что от кабинета математики меня отделяют несколько шагов. «Кажется, все супер!» – подумал было я, но, очевидно, подумал напрасно. В ту же секунду меня сзади окликнул знакомый голос. Не повернуться я не мог, ибо мне сразу стало понятно, кто там стоит. Это был Долганов.

– Почему не дежурил? – строго спросил он меня.

Тут я начал оправдываться, как мог. Говорил, что не успел, что задержался, что был в столовке… – в общем, хотел отмазаться по-быстрому, чтобы поскорее дойти до кабинета алгебры (боже, я никогда так еще не мечтал оказаться в кабинете алгебры!), и чтобы Чивер к тому моменту еще не успела доползти, но, видимо, из моих слов вышла какая-то полная ерунда, раз уж я сам почувствовал, что за детский лепет вываливается из моих уст.

Долганов строго посмотрел на меня и пробасил:

– Твое счастье, что сегодня нет урока физкультуры – пришлось бы несладко. Свободен.

Я отошел от него, находясь не в самом приятном расположении духа. «От Чивер прячусь – так еще этот решил поиздеваться. Что за день?!» – досадовал я.

Итак, со следующей перемены я стал дежурить на месте Димы. И… да, пожалуй, он был прав, когда предупреждал меня о собачьем нюхе Чивер… Долганов быстро выяснил, что мы с Ветровым поменялись местами; судя по всему, ему это не понравилось, и он решил все вернуть на круги своя. И вот, когда я в конце второй перемены пошел в сторону места прежнего поста, чтобы просто через него пройти, из-за угла неожиданно показалась голова особы из цвета говна кабинета, и эта особа, конечно, сразу меня узнала, а заодно и тут же вспомнила, что я отсутствовал на сегодняшней географии, – в общем, в голове ее мысленно открылся файл с полнейшей про меня информацией, бывшей для нее сейчас столь важной.

Разумеется, Чивер сразу устроила скандал: начала кричать, показывать неприятные жесты, хитро улыбаться, видя, что я в замешательстве, пообещала поставить «1»… Потом еще позволила себе несколько крепких выражений про 11б – куда ж без этого?! В общем, вела она себя сообразно тому, чего я и ожидал. Когда же Чивер, наконец, выругалась по полной и отошла от меня, я глубоко вздохнул и подумал: «Как же все предсказуемо…»

Впрочем, наверно, я ошибался, ибо никак не мог заранее знать, что, когда уже буду идти домой, мне позвонит Долганов и напомнит, что на этой неделе мы с Соней Картенко дежурим по классу – мол, «мы сами себе назначили эту дату».

– Да, действительно… Что-то такое было, – вспомнил я.

Как Читатель догадался, мне пришлось взять обратный маршрут и вернуться в школу – перечить Долганову при самовольном определении недели дежурства было бессмысленно.

Придя в школу, я сразу встретил у дверей физрука, словно он ждал именно меня. Поручение мне было дано следующее: отмыть весь зал. Я, конечно, ужаснулся, спросил у Долганова, мол, «Не шутка ли это?», на что он только рассердился, заявив, что «Совсем даже не шутка! Работайте!»

Ох и опечалился я в тот момент! Тоска и уныние сопровождали меня, когда я побрел в зал. Сегодня, в этот гадкий понедельник, мне вообще не хотелось заниматься каким-либо дополнительным дежурством (ведь это совсем не то дежурство, о котором я столь много говорил в предыдущей главе!), что уж говорить об отмывании всего спортзала! Но переносить его на другой день недели, когда, возможно, у меня будет более мрачное настроение, я тоже не хотел. Да ведь еще эти курсы по средам и пятницам… В общем, как бы этому треклятому дежурству ни противилось мое тогдашнее апатичное состояние, я заставил-таки себя зайти в спортзал, взять большое ведро, пойти в уборную, чтобы наполнить его водой, вернуться в спортзал, захватить швабру и перейти к скучнейшему делу на свете. Кстати, к моему удивлению, Сони в зале не оказалось. Не знаю, где она пропадала, но после первых пятнадцати минут работы я понял, что уже вряд ли дождусь ее сегодня, – видимо, кто-то свыше решил, чтобы я сегодня пахал в одиночку, и мне ничего не оставалось сделать, кроме как принять эту грустную мысль.

Однако мне повезло. Моя пол еще у самой входной двери в зал, я увидел, что в холле стоит Костя. Похоже, он с кем-то общался, и, возможно, о чем-то важном, и, кажется, собирался уже выйти на улицу. Но я понял: либо кричу – либо остаюсь здесь до вечера, – и крикнул, причем так громко, что даже баскетбольные мячи, лежавшие в ящике в углу, как мне показалось, зашевелились. Костя, конечно, меня услышал и побежал в зал.

Я рассказал ему всю ситуацию, особенно подчеркнув странное отсутствие Сони, и просто, по-дружески, попросил помощи. Не знаю, удивит ли Читателя следующий ответ Кости:

– Да не вопрос. Доставай швабру!

Вот так он меня выручил. Я достал ему швабру, и мы принялись за работу. Разумеется, теперь она продвигалась куда быстрее, чем ранее. Вдвоем нам было работать куда веселее, Костя еще включил музыку на своем телефоне – в общем, дело пошло с удвоенной скоростью. Благодаря этому через час работа была закончена. Зал блестел.

Перед прощанием я еще раз поблагодарил Костю за оказанную помощь. А он, в свою очередь, напомнил мне об очередном «химическом заседании», которое было намечено на 7 часов вечера вторника в квартире Леши. На том и разошлись.

Описывать подробно заседание я не буду – оно получилось достаточно скучным и, наверно, символизировало собой все те дни, что нас ожидали впереди. Действительно, четвертая неделя не обещала принести нам чего-то очень интересного, захватывающего или долгожданного – по сути, она должна была стать аналогом третьей. Все те же скучнейшие уроки, все та же портящаяся погода (даже удивительно, что она так рано стала портиться – как бы до снега дело не дошло!), все тот же стремительно уменьшающийся световой день… Это я еще не все перечислил и избежал конкретики – но ведь и так неделя выходила блеклой. До такой степени, что я даже вообще не хотел приходить в школу; уж слишком угнетающе на меня действовала вся эта безрадостная обстановка с очередными химией, английским, геометрией… В такой ситуации пробудить во мне тонус, сообщить мне мощный энергетический импульс и возродить мое желание ходить в школу могло только какое-то неожиданное и до предела интригующее событие. Но, конечно, я и мечтать не мог о том, что что-то подобное у нас случится, – хотя бы просто потому, что хорошо знал нашу школу после десяти лет знакомства с ней. Да и с чего бы? Вроде ничего интересного не происходит, даже Компания бессильна на какой-нибудь новостной взрыв, этакую сенсацию! Да и класс наш не сильно заинтересован в таких новостях – это уж исторически повелось. Что же может взбудоражить всех и откуда взяться вообще энергетическому событию? Что такое должно случиться? Трудно оценивать… Но именно сейчас, на данном этапе рассказа, мы подошли к очень важному дню – пятнице 26 сентября – дню, который совершенно неожиданно стал знаменательным для всего нашего повествования. Почему? Давайте обо всем по порядку.

Первый урок литературы в пятницу получился откровенно скучным. Мало того, что он, как и все первые уроки, слишком рано начинался, отчего невероятно сильно хотелось спать, так еще и биографию Куприна разбирали с его «Гранатовым браслетом». Полнейшая тоска! Конечно, я заставил себя удержаться ото сна и, как максимум, только вздремнул. Но вот Леша, который сидел сзади меня, не выдержал и отключился через десять минут после начала урока, а проснулся уже со звонком. Удивительно еще, что Федорова этого не заметила. Затем была не менее нудная информатика, на которой мы целый урок слушали монолог Баранько Луизы Вячеславовны про историю развития вычислительной техники, а также смотрели соответствующую презентацию, в которой доминировали голубовато-желто-лиловые тона. От них спать хотелось еще больше. Миша мне даже сказал:

– Черт, у меня уже зрачки «оголубились»! Никогда не думал, что на ИКТ может быть так скучно.

Я его понимал. Раньше, когда у нас преподавала Платова Ирина Максимовна, информатика была и впрямь интересным предметом – мы легко воспринимали любую информацию, пусть даже чертовски научную, и так же легко справлялись со всеми заданиями. У нас даже оставалось время на то, чтобы пострелять, погонять… – в общем, заняться задротством. А иногда мы просто зависали в социальных сетях, причем зависали так, что сам звонок означал для нас лишь пустое, никчемное треньканье. Уходили из кабинета уже под аккомпанемент другого звонка – того, что возвещал о начале нового урока. Увы, сейчас информатика – сплошной геморрой, и ни о каком задротстве при Баранько даже и думать не приходится.

С чувством скорой радости я ждал третьего урока – ОБЖ. Я знал, что, раз там будет Долгов, то наверняка будет весело, и готовился к мини-веселью. Вот и представьте себе мои разочарование и негодование, которые охватили меня, едва только я узнал о том, что Долгов заболел, и что его будет замещать проклятая Чивер – не кто-нибудь другой, а именно Чивер! Ну что тут скажешь?..

Я не слишком удивился, когда заметил, что вошедшая в класс Чивер смотрит именно на меня. Нет сомнений, что она тут же вспомнила понедельник, и первый урок, и мое отсутствие на нем, – впрочем, мне на это было уже наплевать: пара (если не кол) в журнале уже стояла, так что ждать от нее новой подлости мне не приходилось. Все-таки везде должен быть предел садизма.

Однако она неожиданно обратилась ко мне:

– Лавров, иди сюда.

Я слегка опешил, но затем встал и подошел к противной особе.

– Получи от меня задание, – сказала она, протягивая мне некую бумажку. – Тут несколько пунктов. Сделаешь все – и я подумаю об исправлении твоего «неуда». Не сделаешь – пеняй на себя, тебе же будет хуже. Можешь идти.

«Вот те на! Неужто она не такая противная?!» – невольно подумал я.

Что ж, надо признать, что задание от Чивер пришлось как нельзя кстати. Теперь мне не нужно было балдеть на уроке и терпеть ее географические рассказы, да и успеваемость можно поправить. И вот, на фоне таких мыслей, я с воодушевлением приступил к работе.

Урок прошел для меня удачно и плодотворно – я работал в хорошем темпе и сумел выполнить все задания. Теперь у меня хотя бы была надежда на благосклонность Чивер.

На физике нас особо не мучили. Наша физичка, Ломанова Ирина Евгеньевна, объясняла нам правило Ленца и явление самоиндукции. В целом, этот урок мне понравился; было даже интересно.

А затем мы пошли в столовую. Там, как и всегда после четвертого урока, было очень шумно. Казалось даже, будто вся школа оккупировала столовую – в таких случаях обычно говорят «яблоку негде упасть», и я могу заверить, что яблоко, если бы его кто подбросил, действительно не смогло бы коснуться пола.

По традиции, у буфета собралась огромная толпа, для которой, вообще говоря, справедлив такой закон: возраст школьника и шанс купить желанный продукт находятся в прямо пропорциональной зависимости: чем старше школьник, тем выше этот шанс.

Привилегии были только у учителей. Стоило кому-либо из них прийти – и строгое и циничное лицо буфетчицы, словно по мановению волшебной палочки, моментально приобретало добрый, ласковый и мажорный вид. А потом, когда учитель уходил со своим кушаньем, с лицом буфетчицы происходила обратная метаморфоза – снова были заметны грубость и злость, словно здесь никогда и места не могло найтись для улыбки. Вот почему мы не любили частенько заглядывающих в буфет учителей и терпеть не могли буфетчицу.

Недалеко от буфета, по левую сторону от очереди, трое малых из пятого класса играли в так называемый «буфетный баскетбол». Они один за другим, с разных дистанций, кидали пустую бутылку от лимонада в урну, еще не набитую мусором, стремясь, конечно, попасть в цель – типично столовская игра. Победителем в ней обычно становится тот, кто попадает пять раз, если таковой есть, – проигравшие же, по правилам, должны скинуться и купить триумфатору ту или иную еду. Размер взносов определяется заранее. В основном одной большой перемены хватает на две полноценные игры, на маленьких переменах можно успеть провести только одну.

Неудивительно, что многих эти малые раздражали – уж слишком много места занимала их игра, урна почти всю перемену была ими же абонирована, да и надоедливых криков хватало. Поэтому обычно мелких мы прогоняли в какое-нибудь другое место, например, в актовый зал. Они, конечно, сопротивлялись, и недоумевали, и возмущались, но ничего не могли против этого поделать – не выросли еще.

Впрочем, это совсем не дедовщина – мелкие порой так увлекались своей игрой, что попадали бутылками в более старших, а один раз мишенью даже стал Саня. Ох, как он тогда ругался!..

– Твари малолетние! Не наигрались еще? Я эту бутылку сейчас запихаю вам в одно место, а ну валите отсюда!

Разумеется, после такого рыка не прошло и полминуты, как никого из мелких на месте игры не осталось, причем на сей раз перечить они даже и не смели.

А однажды бутылка пришлась прямо в Чивер – вот это точно был запоминающийся момент. Нет, наша завуч не орала – ей, очевидно, было не до этого, – но зато матерок в ее недовольном бурчанье слышался очень хорошо:

– Мотаются тут… всякие… Лучше б на стадион шли и там бы все играли…

Не знаю, поняла ли она тогда сама, что сказала все это не у себя в квартире и не какой-нибудь подружке…

А я продолжу краткое описание столовой. Итак, напротив буфета располагалось много столов, за которыми, как правило, принимала пищу наша начальная школа. Впрочем, нередко эти столы занимали куда более старшие ребята, причем они далеко не всегда именно ели. Был, например, у нас стол мирового списывания – там постоянно кто-то что-то с кого-то скатывал! Рядом находился стол, за которым сидящие любили обсуждать спортивные события: «Сколько подиумов у Свендсена?», «Забил ли Роналду?», «Как дела у Малкина?», «Надаль проиграл?»13, – такие вопросы здесь можно было услышать довольно часто. Но был еще один достаточно важный для меня, и далеко не только для меня, стол – «Стол Компании». Как Читатель догадался, за ним обычно собиралась наша Компания.

Но вот нонсенс: в этот раз наш любимый стол был занят. И кем? – какими-то восьмью шестиклассниками, игравшими в мафию. Это мы все сразу поняли, как только услышали знакомое словосочетание: «Город засыпает…»

В общем-то, мы никогда не были принципиальными или придирчивыми людьми и запросто могли бы сейчас пересесть за другой стол – в конце концов, уже прошли тот детский возраст, когда кричали по всяким пустякам, – но проблема состояла в том, нас было очень много, и за другим столом мы бы просто никак не смогли уместиться, а любимый компанейский стол значился в столовой однозначно самым большим (собственно говоря, не зря мы его и абонировали!). Поэтому Косте как лидеру Компании пришлось пойти во всем разбираться. Однако уже по одному его лицу я понял, что грубости нам ждать не стоит, – оно имело крайне миролюбивый, но несколько хитроватый вид.

– Ребята! – обратился Костя к шестиклассникам. – Во-первых, всем привет от Кости Таганова. А во-вторых, – я, конечно, вижу, что игра развивается крайне интересно, и, кажется, мирные жители проигрывают, – но вам придется сейчас немедленно освободить данный стол и перейти в другое, не менее подходящее для «мафии», место, – сказал он невероятно спокойно, в своем излюбленном стиле.

По столу ту же пронесся гул возмущения. Восьмерка уходить явно не собиралась. Саня уже показал Косте характерный жест, который по дворовой легенде значил, что, мол, «не пора бы их уже прогнать?». Но Костя, в свою очередь, ответил Сане отрицательным жестом и еще раз обратился к шестиклассникам:

– Имейте в виду, друзья, что ваша истинная мафия уже давно должна вам всем пятьсот тридцать два рубля сорок копеек, а вы сидите тут и строите из себя мафиози! Да не обманывайте вы себя! Неужто вам не жалко собственных же денег? Да я бы уже давно на вашем месте поднялся на третий этаж, в правую рекреацию, и потребовал бы свои кровные!

И тут мы вынуждены были лицезреть совсем странную картину, понятную, наверно, только Косте. Ни с того ни с сего наши юные мафиози, сразу после его слов, мгновенно выпрыгнули из-за стола, похватали портфели и рюкзаки и бросились бежать. Куда? – это, опять же, мог знать только Костя. Но мы успели заметить на лицах шестиклассников явно воинственные мотивы.

А Костя как ни в чем ни бывало предложил нам всем сесть. Однако мы находились еще в таком удивленном состоянии, что Косте даже пришлось повторить:

– Садитесь, друзья!

Только после этого мы расселись, даже пораженный пуще всех Саня приземлился на скамейку.

Замечу, что потом, спустя уже определенное время, Костя объяснил-таки нам свой подход. Оказалось, что он уже очень давно знаком с учеником 7а класса Антоном Черновым, который хорошо известен нашему школьному обществу как «Вечный вымогатель денег», а точнее, как «Вечный вымогатель денег у шестиклассников». Ох, сколько он им уже задолжал (да еще была у него привычка постоянно скрываться от жертв, когда те уже всей своей мощью готовы на него ополчиться)! Сам Антон рассказывал Косте про свои долги, и надо сказать, что тот изначально не имел уважения к должнику, ибо всегда считал, что требовать деньги у мелких – это крайне низкое занятие. А постепенно Костя и вовсе стал презирать Антона, иногда еще напоминая ему: «Заканчивай эту хрень! Только подумай, каким постыдным делом ты занимаешься!..» Но Антон был глух к советам Кости, и поэтому Таганов сейчас без всяких угрызений совести сообщил шестиклассникам место нахождения подлеца, зная, что у него на очереди была алгебра на третьем этаже, в левой рекреации (но прятался он в такие моменты обычно всегда в правой, потому что боялся, что в левой его настигнут – один на один ему, конечно, легче было действовать…). Не лишним будет также сообщить, что Антон много раз просил деньги у самого Кости – мол, «на сигареты ему своих не хватает», – и Костю, очевидно, это тоже со временем взбесило.

Теперь он собрал нас всех за столом, и собрал не просто так. Но повестке стоял вопрос о нашем пейнтболе в ближайшее воскресенье, и вот, когда все расселись (а нас было чуть больше двадцати человек + Костя), началась дискуссия. Кто-то еще предлагал поменять пейнтбол на боулинг – дескать, он привычнее, – но Костя – главный вдохновитель пейнтбольной идеи – настоял на своем:

– Нет уж, давайте это все-таки реализуем. Пейнтбол – так пейнтбол! Кстати, кто играл в него хоть раз?

Откликнулись только мы с Саней да Даша Красина.

– Что ж, это понятно, почему многие не хотят. Боитесь, значит… Но ничего – это нормально. Сначала все ратуют за модерн, а – случись что! – сразу превращаются в консерваторов – знакомая ситуация. Но мы не консерваторы, друзья! Мы должны двигаться вперед!

– Так все-таки, – обратился Паша Дубровин, – куда мы идем? В боулинг или в пейнтбол?

– Я все-таки предлагаю попробовать пейнтбол, – отрезал Костя.

– А там не будет убийств? – то ли в шутку, то ли всерьез спросила Вика.

Даша тут же нашла, что ответить:

– Разумеется, они будут! Нас ждет особенная химически опасная, токсичная краска, которая будет либо убивать нас своим запахом, либо разъедать все части тела, на которые попадет.

За нашим столом поднялся смех. Впрочем, Вика не смеялась, а, напротив, приуныла.

– Да не робей, подруга! – обратилась к ней Даша. – Все будет улетно! Ты и не заметишь, как втянешься в войну.

Не знаю, поняла ли Вика юмор Даши, но далее Костя уже стал рассказывать всем нам, куда, собственно говоря, мы поедем. Думаю, что Читателя не слишком заинтересуют подробности рассказа Таганова, поэтому скажу только, что пейнтбол располагался за пределами города, в одном достаточно известном поселке.

Закончив рассказ, Костя увидел, что в пяти метрах от него стоит слушающий музыку Боря Норовский из 9б, спустя секунду я тоже его заметил – это был наш общий с Костей друг и тоже член Компании.

– Чего стоишь? Залезай к нам! – крикнул ему Таганов.

Боря с радостью на лице присоединился к Компании, и Костя тут же и достаточно быстро посвятил его в пейнтбольную тему и предложил поехать с нами в воскресенье.

Положительный ответ того последовал незамедлительно, и Косте лишь оставалось сказать:

– Я всегда знал, Боря, что ты – верный друг Компании.

Тем временем двадцать минут, отведенных на четвертую перемену, закончились. Наша группа разбилась. Костя, Саня, Леша, Даша, Вика, Миша, Карина, Люба, Женя и я – мы медленно-медленно зашагали на литературу. Было такое впечатление, что каждый из нас уже знал, что сейчас там будет полнейшая скука, то есть Куприн и его «Гранатовый браслет», – и это явно не добавляло никому желания поскорее оказаться в кабинете Федоровой. Саня вообще все время твердил: «Давайте не пойдем! Давайте не пойдем!» Его предложение решено было отвергнуть – наверно, из-за каких-то чудесных проявлений антипофига, возникших в наших душах, – однако в тех же душах каждый из нас наверняка мысленно был солидарен с Саней и даже двумя руками и ногами за его идею. Впрочем, как выяснилось впоследствии, мы приняли крайне правильное решение.

По пути к кабинету Федоровой, который находился на третьем этаже, мы встретили Армана (это случилось еще внизу), причем первым его распознала Даша, тут же об этом сообщившая Косте. Подойдя к Арману вплотную, мы тотчас же и обступили его со всех сторон, а Костя строго спросил:

– И где ты пропадал? Почему в столовку не зашел?

На это Арман тут же ответил:

– Да фигня тут одна со мной приключилась…

– И что именно за фигня? – спросил Саня, бесспорно, более всех в нашей группе идущих на литературу интересовавшийся контекстным смыслом этого слова.

– Иду я, короче, в медкабинет. За направлением на флюорографию, – отвечал Арман. – И тут меня встречает Гареева, свинья эта из третьего кабинета. И спрашивает: «А чего это ты, Хатов, не был на двух моих уроках в понедельник?» Я, разумеется, ответил, что у меня есть причина – мол, ездил в военкомат. И, кстати, об этом я ей говорил еще в четверг, после урока, но она, видно, пропустила это тогда мимо ушей – была занята своими делами, блин, а меня не слушала! И вот теперь у нее случился провал в памяти, который я, как мог, пытался ликвидировать.

– И как, успешно? – спросил я.

– Да где там?! Она, видите ли, уже и не помнит, что было в четверг, поэтому я типа прогулял те два занятия. И тут пошел в ход ее излюбленный метод: она отвела меня в свой кабинет, дала до хрена д/з на следующую неделю и заявила, что если я его не сделаю, то она, мол, затрахает меня своими колами. Вот такая фигня!

Как видно из речи Армана, он был очень зол.

– Покажи хоть, что за задания, – со вздохом сказал Костя.

– Да вот они, – сказал Арман, вынув из своего портфеля сразу пять листов, на которых – это и издалека было заметно! – не было ни одного русского слова.

– Да уж, вот это зашибись… – только и смог произнести Костя, который, кстати, знал английский на «5» и даже собирался сдавать его в формате ЕГЭ.

– Зашибись – это мягко сказано, – бросил фразу Саня, также взглянувший на листки от Гареевой, несчастливым обладателем которых был Арман. – Я думаю, что это полный …, – он выругался. – Ладно, ужас.

– Самое ужасное, что я все равно не смогу это сделать, – заключил Арман. – Разве что только попытаюсь.

– И когда ты планируешь попытаться? – поинтересовался Костя.

– Да на выходных, конечно. Больше и некогда. До понедельника же надо…

– И ты всерьез рассчитываешь на успех? А как же пейнтбол? – спросила Даша.

– Да, видимо, с пейнтболом я пролетел… Увы, ребята. Но ведь надо хоть что-то сделать.

– Да понятно, – сказал Костя. – Эх, помочь бы тебе… Да только у самого времени в обрез…

– Спасибо, Кость. Но я уж сам как-нибудь попробую…

Тут в разговор решила вмешаться Люба:

– Погоди, Арман. Давай будем реалистами. Во-первых, выполнить это аспирантское задание даже за три дня невозможно. Ну, тяжело! А во-вторых, ты же слабо петришь в инглише, как и я, – давай уж по чесноку. «Почти на двоечку». Вот и выходит, что сделать это задание тебе просто не под силу. Разве только наугад? Наобум?

– Выходит, что у меня все же будет двоечка, – шутя сказал Арман. – Хотя, наверно, ты права…

– А тут еще ни одного русского слова нет! Даже задания на английском! Жуть!

– И то правда. Ты, определенно, права, Люба! – заключил Арман.

– Она же просто решила поиздеваться над тобой. Так… пошутить разок.

– Так разок-два пошутит – а потом и двояк вкатит!

– Да ладно!.. После таких заданий это даже стыдно сделать! – настаивала Люба.

– Хм… И что ты предлагаешь? – спросил Арман.

– Да просто забить на задание – и все! А Гарееву послать на фиг! Мысленно, конечно.

Арман явно был в замешательстве. Он еще минуты две стоял и раздумывал, как же поступить. Было заметно, что ему пришлось даже поднапрячься, ибо решение, каким бы оно ни получилось, все равно выглядело бы противоречивым. А уж какой удар по ответственности! Вот тебе и пофиг! Опять начинается… Потом мы стали его слегка подгонять, все же еще помня о литературе, и он, наконец, заключил:

– Да, вы правы! Сто раз правы! На фиг английский!

Я даже не стану выражать свои догадки относительно того, что заставило Армана прийти к такому выводу. А впрочем…

– Так что с пейнтболом? – спросила Даша.

– А что тут неясно? Едем! – заключил Арман.

Тем временем мы продолжали всей группой, теперь и с Арманом, тянуться на урок литературы.

Через центральный коридор второго этажа идти было опасно – там был велик риск столкнуться с Барнштейн или Чивер. Поэтому мы решили пойти по обычной лестнице подъема.

Подходя ко второму этажу, мы вдруг услышали чьи-то шаги. Принадлежать они, конечно, могли кому угодно – как обычному школяру-прогульщику, так и директрисе, – и здесь мы не владели точной информацией, равно как и не обладали экстрасенсорными способностями, – поэтому ситуация становилась неприятной; к тому же кто-то явно шел к нам именно со второго этажа. Мы хотели быстренько смыться, но уже понимали, что вряд ли успеем. Решено было всем оставаться на местах.

Итак, человек, чьи шаги мы слышали, уже открывал лестничную дверь. Вероятность, что сейчас появится кто-то из пары Барнштейн-Чивер, была очень велика. Вот еще секунда…

Но, к счастью, все обошлось. Дверь открылась – и перед нами предстала завуч по творческой работе, Щепкина Дарья Алексеевна. Читатель должен знать, что это добрейшей души человек, очень тонкая, творческая натура. Она всегда умела организовать концерт, конкурс, выставку, спектакль или дискотеку в нашей школе – разумеется, только тогда, когда ей это поручали, – и это у нее неизменно получалось очень хорошо, если не сказать больше – блестяще! Она словно всегда знала, чего хочет нынешняя молодежь, что интересно современному поколению, и подстраивала эти вкусы под любое мероприятие, хотя самой ей было уже, наверно, за пятьдесят лет. Компания – надо отметить – очень любила и уважала Дарью Алексеевну. Оттого и неудивительно, что, увидев Щепкину, мы все сразу успокоились, обрадовались и встретили ее самыми дружелюбными приветствиями.

– А мы вас давно не видели, – пожаловалась Люба.

– Да я в отпуск уезжала – и только вчера приехала. А вы опять гуляете, молодежь. Небось, снова в столовой были? – иронично и с пониманием заметила она. – Костя! И ты здесь! – радостно крикнула Дарья Алексеевна и кинулась навстречу Косте для самых крепких объятий.

Тут я должен отметить, что Костю Дарья Алексеевна особенно любила. Она знала, что он – такая же творческая натура, как и она. Впрочем, то же можно было сказать и про Лешу, которого она и так всегда уважала и отмечала.

– Кстати, как обстоят дела с номером? – спросила вдруг Дарья Алексеевна.

– С каким номером? – спросили мы.

– Ну как же! Номер ко Дню учителя, 5 октября. Нужен от каждого класса, а тем более – от вас! Уже немного осталось… Неужто вы забыли?

– Да нет, мы помним, – сказал Костя. – Но ведь еще целая неделя впереди! Все успеем! К тому же праздник выпадает на воскресенье, не так ли?

– Да это не страшно, справим в субботу, – сказала Дарья Алексеевна. – Но мне важно, чтобы у вас был номер. В четверг – пробный просмотр.

– Хорошо, мы все сделаем, – заверил ее Костя. – Как обычно, все будет круто, – сказал он, показав соответствующий жест.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответила Дарья Алексеевна, бодро улыбнувшись. – Ладно, бегите на урок.

Мы уже было тронулись, но в это время Дарья Алексеевна подозвала к себе Костю и Лешу, желая, видимо, обсудить с ними некоторые планы праздника. Оставшиеся, в том числе и я, решили подождать их перед дверью, открывавшейся на третий этаж. Через три минуты Костя с Лешей снова примкнули к нам – и мы сразу выяснили, что, оказывается, Дарья Алексеевна попросила Костю что-нибудь сбацать на гитаре на концерте, и что они некоторое время обсуждали, что бы именно он мог сыграть; Лешу же она попросила написать какой-нибудь стих, посвященный празднику, дабы он смог его прочитать перед всеми аккурат при открытии концерта. Леша охотно согласился, сказав, что по такому поводу к нему на неделе обязательно придет вдохновение – и тогда он сочинит лучший стих на свете! Затем Дарья Алексеевна еще раз напомнила Косте и Леше про номер и пообещала, что поговорит на эту тему с Долгановым. Тут она, конечно, собиралась поступить очень грамотно, ибо хорошо знала нашего физрука, а, следовательно, и понимала, что нам активизировать его вряд ли удастся.

Итак, мы оказались на третьем этаже. В класс Федоровой заходить по-прежнему не хотелось, и Леша предложил нам поглядеть на картины, что только вчера повесила на стене Дарья Алексеевна (очевидно, некоторые она привезла из отпуска). Мы с радостью поддержали эту идею.

На картинах были изображены в основном пейзажи. Но встречались и батальные сцены, и морские просторы, и портреты известных личностей. Рядом с ними висела деревянная табличка, уверявшая, что их авторы – прославленные художники, некоторые произведения которых можно увидеть, например, в «Эрарте»14.

В картины мы вглядывались очень внимательно, пытаясь понять весь тот глубокий смысл, который в них заложили художники. Особенно скрупулезно вглядывался Саня. Его лицо в такой момент выражало собой как одухотворенность – неотъемлемую составляющую диалога с искусством, – так и глубокий анализ, свойственный всем субъектам практически любого вида познания. Картин всего было девятнадцать, и для того, чтобы досконально осмыслить каждую из них, нам требовались определенное время и соответствующий духовный настрой. Но проницательность, помноженная на восхищение, и начальная духовная осведомленность помогли нам достаточно глубоко проанализировать увиденное. Мы словно связались с мыслями художников, создававших эти картины…

Процесс духовного насыщения был закончен, и мы подошли-таки к кабинету литературы. Опоздание было уже довольно большим, и мы все – Костя, Саня, Люба, Карина, Миша, Женя, Даша, Вика, Леша, Арман и я – прекрасно понимали, что Федорова, увидев нас, начнет рвать и метать – по крайней мере, на 90% мы были в этом уверены. Тем не менее такого страха, как если бы мы шли к Бандзарту или Чивер, или – еще хуже – к Барнштейн (правда, по счастью, мы к ней не ходим), у нас не было. Но кто-то должен был шагнуть первым, и этим кто-то не мог быть не кто другой, кроме Кости. Самое интересное, что никто, даже Таганов, еще не озвучил на пробу хоть сколько-нибудь правдоподобную отмазку. При этом вешать Федоровой лапшу на уши вроде бы тоже никто не собирался, ибо уровень нашей общей наглости и так уже давно превысил допустимый предел. Ведь согласитесь, что опоздание на десять минут при общей продолжительности урока в сорок пять минут – это по меньшей мере крайнее неуважение к преподу, и мы, как ни странно, это хорошо осознавали. Поэтому совершенно ни к чему было заходить за край. С другой стороны, сказать Федоровой, что «мы просто ели, оттого и опоздали», было бы глупо. Во-первых, для этого была перемена, причем самая продолжительная – аж двадцать минут, а во-вторых, прошло уж слишком много времени после нее. Неужто мы все тридцать минут ели? Ну, допустим, что полвремени ели, а затем смаковали – типа радовались послевкусию, делились впечатлениями о еде, как это когда-то было в пиццерии, и т. п. Но это еще глупее.

Был вариант сказать, что нас задержала Дарья Алексеевна, – мол, «объясняла нам сценарий Дня учителя, мы долго спорили, не могли прийти к консенсусу – вот и вышло такое громадное опоздание», но… тут на нас нападала совесть. Все-таки Дарья Алексеевна была любима всеми, а потому подставлять и вмешивать ее во всю эту хреновину никому не хотелось. Вот если бы нас задержала Гареева или Никанорова…

Про картины и думать было бессмысленно. Окружать себя ореолом духовности в данной ситуации означало подвергнуть себя под дикий унизительный смех. Ну а вариант с тем, чтобы вообще прогулять литературу – то есть по полной программе, – казался нам, несмотря на весь вакуум нормальных отмазок, не самым лучшим. Нет, конечно, теперь мало что могло помешать нам пропустить всю литературу – и, наверно, это было бы логично. Но вот что нам потом за это будет?.. Ох, горький опыт подсказывает, что ничего хорошего. Если уж десятиминутное опоздание может стать для нас роковым…

Вот такая складывалась ситуация. Не имея толком ни одной подходящей причины, мы должны были как-то выкручиваться. Очевидно, теперь уже спасти нас могла только импровизация – возможно, переполненная лишними подробностями и деталями, возможно, почти неправдоподобная, возможно, напротив, гипербанальная, а, возможно, сумасшедшая… Сумасшедшая – та, на которую способен один на миллион.

– Попробуем изъясниться, – сказал Костя, и открыл дверь кабинета, и первым зашел внутрь. Следом зашли и мы.

Федорова в этот момент стояла, лицом обратившись к классу, и говорила что-то о «Гранатовом браслете». Наверно, она бы сильно изумилась, когда б увидела, как спокойно, гордо и по-хозяйски мы все зашли в ее кабинет. Прямо как высокоуважаемые в обществе леди и джентльмены.

Через десять секунд Федорова заметила, что взгляды сидящих направлены уже не нее. Она обернулась и увидела нас – одиннадцать человек, стоящих всей группой у доски. Разумеется, начались вопросы «Где вы были?», «Почему опоздали?» и «Что все это значит?», и, разумеется, отвечать на них взялся Костя.

– Татьяна Анатольевна, – начал он, – сегодня мы опоздали, потому что произошел казус – совпало очень много обстоятельств, – Костя говорил полуиронично. – Вроде еще Лев Толстой говорил, что событие может произойти только в том случае, если совпадет миллион обстоятельств. Вот у нас так и случилось…

– Постойте, Таганов, – остановила его Федорова. – Толстой имел в виду крупное историческое событие – например, войну, революцию. Вы же сейчас сравниваете войну с опозданием, и, на мой взгляд, это далеко не самое удачное сравнение, – строго заключила она.

– Согласен, Татьяна Анатольевна, – продолжал Костя, – но ведь для того, чтобы случилось опоздание, а тем более десятиминутное, требуется тоже немало причин. Их, конечно, будет не миллион и не сто тысяч, но несколько штук точно найдется.

– Что вы говорите? Назовите хотя бы десять, – с хитринкой на лице потребовала Федорова.

И вот тут она попалась! Костя без труда назвал ей даже больше причин, причем причины эти были самые разные: очереди в столовой, разговор с учителем, мысли о сознательном опоздании, мысли о прогуле, встреча с другом, долгое переваривание пищи, затем смакование ее, размышления об уроках, ненависть к предмету, думы о жизни, прекрасные картины в рекреации, скука на литературе, общая хандра, желание выпендриться и т. д. Конечно, Костя импровизировал, придумывая самые дикие и смешные причины, но он не выделил ни одну из них в оправдание нашего опоздания, а заодно легко ответил на хитрость Федоровой.

– Ну хорошо, – сказала она. – Допустим, что вы столкнулись с невероятными обстоятельствами, причинами и нежеланием идти на мой урок. Но ведь вы делали это сознательно. Вы сознательно решили сократить себе время литературы, что, кстати, с успехом продолжаете делать и сейчас. Не так ли?

– Так-то оно так, – отвечал Костя, – но, может быть, наше желание отрезать часть от урока литературы относится к бессознательному? Это же по Фрейду!..

Теперь уже Татьяна Анатольевна была поставлена просто в тупик. Вряд ли она поняла то, о чем ей сейчас сказал Костя, но, впрочем, она, наконец, решила перейти ближе к делу:

– И все-таки, Таганов, может быть, вы скажете, отчего вам так не хотелось идти на урок литературы? И почему вы подговорили опоздать такую большую группу людей? Что, личная антипатия ко мне? – язвительно спросила Федорова.

– Да нет. Никакой личной антипатии нет. Замечу, что и подговаривать я никого не собирался. Я вас подговаривал? – он обратился к нам.

Мы, конечно, помотали головами.

– Опоздание произошло не только по моей воле, – заметил Костя.

– Тогда по чьей же? – с любопытством спросила Федорова.

– По общей, – спокойно ответил Костя. – Отвечая же на ваш предыдущий вопрос, … литература мне, по правде, никогда не нравилась. А слушать о «глубоком смысле „Гранатового браслета“» мне, честно, неинтересно. Уж простите меня.

– Но почему? Почему вам так не нравится «Гранатовый браслет»? – задергалась Федорова. – Объясните же!

Вот тут началось самое интересное, ибо Костя без всяких удивления, беспокойства, стеснения и боязни начал свое изъяснение. Замечу, что класс, и так уже возбужденный, и заинтересованный, и пораженный прежними словами Таганова, вряд ли мог ожидать, что он скажет дальше.

– Да просто… все последние произведения школьной программы невозможно читать, там все время речь идет о любви! – сразу заявил Костя. – По мне, это как-то скучно, занудно. И вы не представляете себе, Татьяна Анатольевна, как меня эта тема уже достала! Уже вот тут сидит, – Таганов показал на шею. А класс вовсю уставился на него.

– Я не знала, что вас это беспокоит, – заметила Федорова.

Костя, воспользовавшись моментом, решил продолжить:

– Но самое ужасное, что современные писатели вовсю продолжают ее затрагивать! И особенно это касается поэзии – она вообще вся в любви, – Костя показал характерный жест, продемонстрировавший его неприязненное отношение к поэзии. – Но если мы обратимся к рассказу «Гранатовый браслет», то там это вообще доведено до крайней степени. Этот Куприн не просто пишет о любви. Он поднимает тему безответной, неразделенной, истинной любви – и, похоже, совсем не понимает, о чем пишет. Лично я всего этого ни слышать, ни читать не могу! Мне это вообще не нравится! Читать «Гранатовый браслет» и изучать его я вижу крайне постыдным для себя занятием! Вот мое отношение к такой литературе! И вот почему я не хотел идти на сегодняшний урок!

– Но позвольте, Таганов, – обратилась к нему Федорова, которая, в отличие от класса, кажется, была готова к его последним репликам, – неужели вы что-то имеете против любви?

– Да, имею. Много чего имею, – с гордостью произнес Костя.

– Это становится интересно… – произнес я на ухо Сане.

Лица учащихся стали выражать еще большую заинтересованность – в классе, включая Федора и Владимира, не было ни одного человека, которому не было любопытно, что дальше скажет Костя. Ему удалось по полной возбудить публику.

– И что же именно вам не нравится в любви? – последовал новый вопрос от Федоровой.

– Все не нравится! – резко ответил Костя. – На 200%! – шутя, обобщил он. – Все эти свидания, признания, поцелуи, символы, … этот ужасный День святого Валентина!.. Мне это все очень противно. Невозможно идти в хорошем настроении по улице, если рядом – очередная влюбленная парочка! Стоит – и как будто ничего вокруг себя не замечает! Они там постоянно обнимаются, комплименты друг другу сочиняют, потом еще смотрят все время друг на друга, как будто полжизни не виделись… Это ненормально. Такое впечатление, что они заболели. Чего стоят хотя бы эти отрешенные взгляды – это же… ужас. Не знаю даже, как еще это можно назвать…

– И часто вы такое видите? – поинтересовалась Федорова.

– Да везде: в торговых центрах, в автобусах, в школе… Стоят себе очередные двое и при всех говорят друг другу нежности, употребляют какие-то ласковые имена, не устают повторять фразы про свои чувства – типа «не могут они жить друг без друга», «умрут в один день» и тому подобного… Это же явная ложь! Зачем так откровенно лгать, не понимаю?!

– Остановитесь, Таганов! – потребовала Федорова, видя, что эмоциональность того уже перешла определенные пределы. – По-моему, вы зашли слишком далеко. Еще немного – и вы начнете кричать!

– Этого не будет, – спокойно ответил Костя.

– Что-то не похоже… – засомневалась Федорова. – После всех сказанных вами слов!..

– А что я такого сказал? – удивился Костя.

– О, вы многое сказали! Своими словами вы сейчас фактически поставили под сомнение такое прекрасное, такое святое и такое жизненно важное чувство, как любовь! – одухотворенно произнесла Федорова, особенно подчеркнув последнее слово. – А также позволили себе употребить несколько неприличных выражений, – добавила она гневно.

– Уж не знаю, какие там неприличные выражения я употребил, – возразил Костя, – но я знаю точно, что все сказанное мною сейчас есть правда, самая искренняя правда! И поверьте, некоторые люди просто не представляют себе, как сильно они заблуждаются, когда утверждают, что знают, что такое любовь.

– В чем же они заблуждаются? – спросила Федорова.

– Да во всем! – чуть ли действительно не крикнул Костя. – Они считают, что любовь – это великое чувство, без которого невозможна жизнь человека. Они полагают, что любовь – это счастье; что любовь может наступить только в исключительных случаях и только раз в жизни. Эти люди считают, что им невероятно повезло, так как они типа «ощутили и продолжают ощущать свое счастье», – с пафосом произнес Костя. – А я утверждаю, что эти люди глубоко заблуждаются, ибо они еще не знают, как сильно обманулись…

– Эх, Таганов… Похоже, что вы никогда не влюблялись, – заключила Федорова.

– И хорошо! – ответил Костя. – Что называется, повезло. Надеюсь, я никогда и не столкнусь с этим.

– Но почему? Почему вы так сторонитесь любви? Неужели вы ее… боитесь? – удивленно спросила Федорова.

– Ну, пожалуй! – сказал Костя.

– Почему?

– Потому что это довольно страшное явление, как мне кажется.

– А вы пробовали? – поинтересовалась Федорова. – Вы так рассуждаете, словно через все это уже прошли?

– Нет, – сказал Костя, – но я буду очень рад, если мне через это никогда и не придется пройти.

– Интересно, а давно ли у вас сформировалось такое мнение? – спросила вдруг Федорова.

– Я думал над этим, – ответил Костя. – Думаю, сформировалось оно с прошлого года. Даже могу сказать точнее: я начал думать об этом с того самого момента, как услышал «Теорию Идеального Общества», автором которой является Александр Топоров, – в этот момент взоры всех присутствующих в классе обратились на Саню. Тот, в свою очередь, принял очень горделивый вид, словно ему собрались вручить какую-нибудь премию.

– Интересно, что же это за теория? – спросила Федорова Костю. – Вы не лишите нас удовольствия ее прослушать?

– О, это не проблема, – заверил Костя. – Но будет лучше, если ее нам расскажет сам автор. Если, конечно, согласится. Ты ведь согласен, Саша? – Костя обернулся к другу.

– Согласен, – уверенно сказал Саня и уже принялся было знакомить с теорией весь класс, как в этот момент Костя прервал его с целью предупредить слушателей, что, на первый взгляд, она может показаться им откровенно странной и даже бредовой, но это только на первый взгляд; а если же что в ней покажется непонятным, то они – Костя и Саня – не только все разъяснят, но и поделятся со всеми теми выводами и суждениями, которые они сформулировали на основе данной теории.

Итак, Саня рассказал свою теорию. Разумеется, сейчас в его речи отсутствовали грубые слова, да и вообще, надо заметить, Сане как-то удалось, избежав грубости, передать слушателям содержание теории. Пожалуй, была даже надежда на то, что кто-то что-то поймет. Но, конечно, в таких ситуациях рассчитывать на всеобщее согласие, равно как и на понимание, практически бессмысленно. Вот и здесь вышла вполне предсказуемая картина.

После относительно короткого монолога Сани класс разделился на две группы, причем получились они явно неравными. Разумеется, что в первой группе, которая отнеслась к теории Сани с симпатией, было немного человек: я, Костя, Леша, Миша, Арман, Дима и автор. Девушки, что вполне объяснимо, в ней отсутствовали – они все вошли во вторую группу, где, понятное дело, оказался и Сергей Бранько. Нашлись, по традиции, и два пофигиста – да, Саня своей речью заинтересовал Федора и Владимира, но не настолько, чтобы они захотели причислить себя к той или иной группе.

Конечно, во второй группе откровенно посмеивались над «Теорией Идеального Общества» – там было нечто похожее на нашу первую реакцию (мы ведь тоже вначале смеялись). Отмечу, что и мы – те, кто одобрительно отреагировали на теорию, – тоже, наверно, не могли понять всего того, о чем сказал Саня. Да и мнение наше было продиктовано, прежде всего, необходимостью поддержать друга в момент, когда большая часть публики от него отвернулась, и даже некоторые люди из Компании. Безусловно, удивил Дима Ветров. И чего это он так восхитился теорией? Может, увидел что-то свое?.. Впрочем, это сейчас не слишком важный вопрос.

Куда важнее мне состояние Сани. Увы, он находился на грани поражения, ибо народ – и это было хорошо видно по реакции класса – не поддержал его, не оценил теорию… Некоторые лица продолжали откровенно нагловато смеяться, а тут еще Федорова решила, видимо, добавить:

– Эх… Похоже, Топоров, что ваша теория далеко не всех устраивает в этом классе. Я бы на вашем месте как следует пересмотрела бы ее…

В общем, Саню надо было спасать. Причем сначала требовалось спасти его теорию, а уже потом автора. Но как?.. А ведь от теории сейчас очень много зависело для Сани, ибо фактически начала существовать обратная пропорциональность между уровнем критики в адрес «Теории Идеального Общества» и репутацией Топорова.

К счастью, еще не все в этот день сказал Таганов. Он решил обратиться к Федоровой.

– Как вы видите, Татьяна Анатольевна, эта теория еще достаточно сыра. Она явно нуждается в поправках. Ибо, во-первых, здесь как будто все против женщин, а во-вторых, речь идет о стремлении к равенству между противоположными полами, чего, в принципе, быть не может. Ну, и в-третьих, как-то расплывчато в этой теории говорится о любви, да? Но вот так получилось, что, услышав эту интересную теорию, я именно над последним моментом и задумался. Ведь действительно: а что же такое любовь? Что, кто-то знает? – Костя внимательно посмотрел на класс. – Что, у кого-то есть абсолютно верное определение любви? – Наступила пауза: класс думал, Федорова молчала, и я рискну даже предположить, что она уже боялась нового спора с Костей. – Вот!.. Именно эти вопросы и стали для меня крайне интересными! Так как-то все получалось, что ранее я совсем и не задумывался над этим. Считал, что и без меня найдется, кому говорить о любви. Да и нужно ли мне это? Но, видимо, я ошибался… И, поняв это, немедленно задумался над поставленными вопросами.

– И что же? – спросила Федорова.

– Я сразу понял, что любовь – это понятие весьма субъективное, и никто – абсолютно никто! – не может выразить хоть что-то конкретное. Поэтому, возможно, Саша и прав, говоря, что «любовь – это что-то странное и подозрительное». Впрочем… до этого я, наверно, достаточно грубо говорил про любовь… и, должно быть, ввел многих в непонимание. Очевидно, мне необходимо поточнее изложить свою точку зрения. Ну а для объяснения мне снова придется обратиться к «Теории Идеального Общества». И я надеюсь, что никто из вас, – Костя с пониманием посмотрел на зал, – не будет против, если я к ней прибегну.

– Попробуйте, Таганов, – сказала Федорова.

Возражений и не должно было быть. Все молчали. Но не так, как молчат обычно мелкие при крике их классной мамы. Это было поистине сосредоточенное молчание. Сосредоточенное на одном человеке. На Косте. Все ждали, что он скажет дальше.

– Итак, в «Теории Идеального Общества», – продолжал Костя, видя, что он сейчас – король речи, – говорится, что в мире существуют две главные противоположности – мужчины и женщины, и с этим утверждением невозможно не согласиться. Эти две противоположности, разумеется, имеют разные принципы, разное мировоззрение, разные склонности и т. д. Однако в современном обществе они имеют равные права, и это очень важно. Саша в своей теории настаивает на возможности существования Идеального Общества только при условии равенства во всем, за исключением, естественно, половых особенностей, и, конечно, данная мысль весьма сомнительна… – заключил Костя. – Честно, вначале я вообще очень скептически отнесся к идее Идеального Общества, принимая во внимание все условия. Действительно, как могут мужчина и женщина мыслить абсолютно одинаково? Иметь полное совпадение в хобби? Опираться в жизни на одинаковые идеологии? Кажется, что никак. Но теперь мы обратимся к теме любви.

Итак, если предположить, что любовь – это абсолютно нормальное, обыденное явление, то получается, что субъекты любовных отношений должны просто любить и уважать друг друга. Вот видите, как легко все это воспринимается на первый взгляд! Но, в действительности, ничего легкого тут нет! Если люди, предположим, действительно любят друг друга, то они должны более-менее совпадать во вкусах, взглядах, мнениях, характерах… Им суждено любить, понимать и уважать все свои межсупружеские ценности… Они, по идее, не могут не чувствовать, когда кому-то из них плохо, когда у кого-то – явный кризис в настроении или – того хуже! – депрессия… В общем, они должны быть друг для друга индикаторами самых разных человеческих состояний! – уверенно произнес Костя.

– Ну вы закрутили! – заметила Федорова.

– Но позвольте, как же это возможно? – теперь Костя выразил крайнее удивление на своем лице. – Ведь мы же только что говорили о том, что мужчины и женщины по всем возможным признакам, в принципе, несовместимы. Они, конечно, могут иногда совпадать в своих склонностях, хобби и даже в характерах!.. Такое случается. Но они никогда не будут одинаково мыслить и – тем более! – никогда не будут понимать друг друга! И это, видимо, психология! Это основа всех наших отличий и разногласий.

В классе продолжилось молчание, как бы согласное с этим промежуточным выводом Кости.

– А вот теперь возникает главный вопрос, – Костя изобразил жест, который как бы показывал, что он вел свою речь абсолютно грамотно и по плану, а теперь подошел к ключевому моменту, – и жест этот не мог не удовлетворить слушателей. – Самый главный вопрос: если в современном обществе не только абсолютного, но и относительного равенства в мировоззрении и принципах мужчин и женщин быть не может, – это слова специально произносились медленно, – то как же, спрашивается, между ними может возникнуть любовь? Откуда ей взяться ввиду таких различий? – Костя развел руками. – Конечно, можно сколько угодно врать друг другу, но… это уже точно не любовь. И даже не попытка ее построить… – Костя нарочно стал делать между предложениями трехсекундные паузы, чтобы усилить эффект важности анализа данного вопроса, и, на мой взгляд, это было совершенно правильно с его стороны. – Любовь ведь на лжи построить невозможно! Скорее всего, тут речь идет просто о фиктивности. Разве можно быть счастливым, когда тебя все время обманывают?!

– Ну это вы обобщаете, Таганов, – вставила Федорова.

– Хорошо, пойдем по другому пути. Предположим, что любовь возможна между людьми, которые вообще не имеют ничего общего. У них разные взгляды на жизнь, искусство, спорт и т. д. Они не проявляют интереса к увлечениям друг друга. И вообще, каждый из них стремится доказать другому, что его занятия и интересней, и важней. Очевидно, что любителям непредсказуемости такой союз вполне может понравиться, – слегка улыбнулся Костя, – хотя слово «союз» тут совершенно ни к месту. Скорее всего, речь идет о конкуренции двух противоположностей, в результате которой немудрено возникнуть и страсти, – совершенно спокойно заметил Костя. – Но это максимум! И страсть – это не любовь! – тут же заявил он, а потом решил добавить: – Да, она кажется полезной. Но мне кажется, что любая страсть имеет свойство не только неожиданно вспыхивать, но и внезапно затухать. И тогда разрушается сразу все! К тому же это довольно напряженно и неприятно.

Костя решил посмотреть на класс – так сказать, оценить плоды своей речи. Плоды эти, в дальнейшем, еще проявятся – я в этом не сомневаюсь, – но сейчас… Сейчас класс просто офигевал. Вряд ли когда присутствующим приходилось вживую слышать столь интригующую речь, – но именно поэтому внимание к Косте было таким колоссальным. Можно сказать, что это был его час X, – ведь ранее на уроках он никогда так не выступал.

– Что-то я пока совсем не понимаю, к чему вы клоните, – снова вмешалась Федорова.

– Сейчас все станет ясно, – предупредил Таганов. – Идем дальше. В «Теории Идеального Общества» говорилось, что дружбы между мужчиной и женщиной нет. Понять, так ли это на самом деле, нетрудно. Пойдем опять от противного. Пускай дружба между мужчиной и женщиной существует. Вот так! – безапелляционно заявил Костя. – Действительно, зачем думать о любви, когда есть дружба?! Однако дружба – понятие непростое! Да, это не любовь, но ведь и дружба, совершенно точно, строится, прежде всего, на взаимопонимании. Люди, называющие себя друзьями, должны не только иметь хороший контакт, но и в определенные моменты чувствовать между собой духовное единение, союз! Это можно даже считать фундаментом дружбы – без него она просто невозможна! Если же этого нет, то тут можно говорить лишь о банальном знакомстве.

Итак, рассуждая о дружбе между мужчиной и женщиной, я опираюсь на их возможное взаимопонимание и духовное единение. Но вот встает вопрос: как же такое возможно в нашем обществе? Что, отношения между мужчинами и женщинами находятся сейчас на такой стадии, что они способны понимать друг друга с полуслова? – вопрошал Костя, наполовину обращаясь к классу, наполовину к себе. – Неужели мы всегда готовы прийти друг другу на помощь? … Да это все явно не про нас, чувствуете? – рассуждал Костя. – Все это даже и слышится всегда как явная ложь! Что ж, следовательно, и никакой дружбы между мужчиной и женщиной нет и быть не может.

– Что же получается? – возмутилась Федорова.

– Получается как раз, что абсолютно прав Саня, когда говорит, что наши две главные противоположности должны стремиться к дружбе – именно стремиться! Потому что дружба – это их удел. Их единственная реальная возможность. Но и до нее еще далеко. Ну а о любви, как вы сами понимаете, не может быть и речи.

– Как же вы, Таганов, так резко прошлись по двум полам, а потом заявляете, что они должны стремиться к дружбе? – решила уточнить Федорова.

– Да, так и получается: Саша ведь это и имел в виду, когда говорил, что общество должно быть… Идеальным. Вот, где разгадка! – радостно произнес вдруг Костя. – И вот истинно великий смысл того, что сказал Саша! Да, только при Идеальном Обществе возможна дружба между мужчиной и женщиной. Вот, что он, – Костя с почтением и благоговением на лице посмотрел на Саню, – пытался нам сказать! И никто его вначале не понял!.. – Возникла очередная небольшая пауза. – А ведь мы-то – мы-то с вами живем в неидеальном обществе!.. Ну и что же, – вздохнул Костя, и поправил костюм, и улыбнулся, и распростер руки, – получается, что теория Саши Топорова, в целом, верна. Еще как верна! По сути, он допустил в ней только одну ошибку, когда не сказал про тождественность двух важнейших понятий: Идеальное Общество и Дружба между двумя полами. Все остальное, сказанное им, – абсолютная правда! – заявил Костя, снова с уважением посмотрев на Саню. Очевидно, в данный момент на свете не было человека, более пораженного своим положением, чем Саня.

– Так что давайте не будем его осуждать за то, что там было сказано насчет женщин! – ораторствовал Костя. – В конце концов, Саня, как и все мы, является представителем нашего неидеального общества, и вполне логично, что он, защищая позицию мужчин, винит во всех грехах женщин. Это нормально – и перемен в этом пока не предвидится. Я же для себя сделал следующий вывод: эпоха Идеального Общества еще не наступила, но к дружбе мы все равно должны стремиться.

Костя закончил свой монолог. И даже трудно сказать, чего было больше в его финальных словах: грусти от безысходности или затаенной в недрах души мажорной надежды? Но одно ясно точно: те неопределенность и глупость, которыми сквозила «Теория Идеального Общества» Сани, в монологе Кости обратились во вполне разумный и логичный заряд – заряд для построения совершенно новой теории…

После того, как речь Таганова завершилась, мы еще немного поучились, а потом прозвенел звонок, возвещавший – неужели? – об окончании такого длинного и насыщенного событиями урока. Было видно, что у учащихся накопилось множество вопросов в адрес Кости, касаемых его новой теории, и, конечно, практически каждому хотелось подойти и сейчас же задать ему столь важный для понимания сути вещей вопрос, тем более что страшно утомившаяся за этот урок Федорова мигом – и без д/з! – всех отпустила, но… Костя очень быстро удалился из кабинета, и даже я – находившийся все эти минуты рядом с ним и так надеявшийся на скорейший разговор с лучшим другом относительно такой интересной темы – позволил себе упустить его из виду.

В этот день пообщаться с ним об этом мне так и не удалось. Костя не появился даже на химии, и вообще Таганова некоторое время никто не видел.

Впоследствии его монолог мы стали именовать как «Теория нелюбви».