Читать книгу Заблуждение. Роман про школу - Максим Павченко - Страница 16

Я не случайно заговорил об учебе. Читатель может подумать, что наша Компания ничем, кроме дела о Бандзарте, не занимается, да и что сами мы все просто страдаем фигней, совершенно не думая об уроках и д/з и не готовясь к ЕГЭ. Однако это не так. Я уже говорил о том, что хожу по средам и пятницам на курсы (молвил как-то, что, помимо обязательных предметов, буду сдавать обществознание и историю – собственно, эти предметы и подтягиваю), а иногда и осуществляю самостоятельную подготовку к экзаменам дома.

Однако на обычные школьные уроки времени порой просто не остается. Вот и приходится сначала забивать на домашку, а потом рассказывать преподам очередную сказку о вырубленном электричестве, походах по врачам, о том, что забыл или не успел… Что ж, бывает, что прощают, понимают, как, например, Конторкина или Ломанова, но, правда, в основном они злятся и угрожают «неудом» в полугодии… – это я про Гарееву, про Никанорову, про Бандзарта… Но ничего не поделаешь – такая у нас школа! – а злиться нынче, видимо, модно.

Впрочем, признаюсь, что оценки меня всегда мало волновали. Я не только в журнале, но даже и в дневнике-то их редко просматривал! И вообще я считаю, что школьные оценки – это самый субъективный показатель знаний из всех хоть мало-мальски объективных. Ни хрена они на самом деле не показывают, а только служат оружием ложной мотивации у педагогов. Именно поэтому никогда я особо не интересовался тем, что стоит у меня в дневнике или в журнале, и уж тем более никогда не переживал, если у моей успеваемости что-то складывалось не так. Те же люди, которые решаются ради этих циферок на клоунаду позора перед преподавателем, вообще меня удивляют, – впрочем, их я обычно и отношу к категории странных людей.

Но – странная вещь! – от нечего делать я на неделе с 20 по 26 октября все же заглянул в дневник! Даже не помню, в какой день случился сей удивительный эпизод, – но можно ли себе представить, до какой степени дошла тогда моя хандра? Да, в тот день я действительно ленился вообще что-либо делать, даже готовить себе ничего не хотел – очевидно, это на меня так повлиял тоскливый товарищ Октябрь, – но открыть свою макулатуру (так я обычно именовал дневник) все же решился. Кстати, вспомнил еще, что Долганов недавно – тоже, наверно, от нечего делать – проставлял всем нам оценки, так что резон заглянуть туда, какой-никакой, но был.

Замечу сразу, что лучше бы я никуда не смотрел. Поначалу ничего фантастического в макулатуре я не увидел. У меня, по традиции, все было отлично с обществознанием и историей, почти так же – с биологией; лишь одна пара портила картину в литературе – впрочем, это еще ерунда; неплохо шли мои дела в физике и геометрии; с алгеброй пока все было туговато, равно как и с географией; а вот в химии и английском… я пока находился на явном дне, если не ниже… Тут уж я не поленился и сосчитал: вышло, что Гареева за два месяца поставила мне аж пять двоек! Куда уж больше, если учесть, что даже Бандзарт ограничился всего тремя!..

От такой неожиданности – признаюсь, что в этот момент я захотел взять все свои предыдущие слова об оценках назад! – я аж встал и почесал затылок. Да, все было средне с русским, физикой и ИКТ, – но эти двойки!.. Черт, даже для моего скромного подсчета восьми двоек на два предмета было многовато! Да… еще немного – и я точно возьму все свои слова назад!..

Поглядев на свои «результаты» еще несколько секунд, я закрыл дневник.

Ах, как же мне было скучно в последние две октябрьские недели! Душа моя уже вовсю жаждала каникул и отдыха, но приходилось еще в течение этих двух гадких недель тащиться в школу. Увы, я катастрофически не высыпался. До такой степени, что иногда мой сон продолжался на первых уроках. А ведь так и хотелось порой в какой-нибудь понедельник встать попозже да прийти ко второму уроку… Но я знал, что еще один прогул географии может мне очень дорого обойтись – по крайней мере, не дешевле моей дремоты на английском 20 октября, когда Гареева увидела мою склоненную голову и решила наказать меня двойным заданием на четверг. Вот пакостная тварь! Ведь наверняка одну из пар влепила мне за то, что я каким-то образом отключился на одном из ее уроков в сентябре!.. Впрочем, плевать на нее. Раньше все время спал на английском и дальше спать буду! И пускай думает, чего хочет! Вот только… как бы мне теперь эти двойки закрыть?..

Надо сказать, что настроение у меня в эти две недели было смешанным. С одной стороны, погода на улице медленно портилась, и деревья обнажались, и вообще весь октябрь чернел, – а настроение мое всегда очень сильно зависит от погоды – это я уже давно приметил! – вот и сейчас чернело оно вместе с октябрем и, наверно, даже быстрее… С другой же стороны, каждый пережитый день только приближал наши каникулы, а об этом я не мог не думать. Лишь только снова захватывали они мои мысли, как я тут же представлял себе, как скоро зажгу, и повеселюсь, и развлекусь, и устрою офигенный отдых!.. – но сначала высплюсь как следует, а то иначе мой организм будет не в состоянии по полной воспринять все радости жизни… Да, такие мысли неплохо боролись с той состоявшей из грусти, тоски и хандры черной дырой, что постепенно засасывала в себя мою неуступчивую бодрость.

Но пока эти две предканикулярные недели продолжали идти. И продолжала меня сковывать ужасная тоска.

Хорошо еще, что есть на свете Костя, который хоть немного старался взбодрить народ в это печальное время. Он то к себе в гости нас приглашал, то на футбол зазывал, то байки на переменах травил… – в общем, его настроению можно было всем позавидовать. Он неизменно являлся в школу в великолепном расположении духа, с улыбкой на лице, с добрыми отзывчивыми глазами, с замечательными идеями – как хороший человек, как настоящий оптимист! Впрочем, он всегда и был оптимистом.

Интересно, что Костя даже спать на уроках редко когда хотел – он как-то высиживал все сорок пять минут, и даже ненавистную литературу, а потом удивлялся, что мы все такие ужасные сони, так как вечно хотим спать. Что ж, на это мы ему ничего ответить не могли. А ведь сам Константин обычно ложился поздновато – в час, два…

Признаюсь честно, я всегда удивлялся этой его феноменальной бодрости. Хотя Костя на это предпочитал отвечать так:

– Ха! Ты думаешь, у меня никогда не бывает грусти и хандры? Что я мистер Бодрость? Мистер Тонус? – Костя смеялся. – Да нет, конечно. Как и все нормальные люди, я по себе знаю, что такое хандра. Но – послушай, Коля! – в такие моменты я всегда стараюсь думать о хорошем. Не удивляйся, что все так банально, так по-детски просто, ведь оно на самом деле так и есть. Вот я чувствую, например, что сегодня мне грустно, что ничего ни великого, ни нового, ни интересного не происходит… – да, это печаль. Но зато я знаю, что завтра, или послезавтра, или после послезавтра мне будет хорошо!

– Почему? – невольно спрашивал я.

– Действительно, почему? – переспрашивал сам себя Костя. – Да, наверно, хорошо может быть по разным причинам: солнце выглянуло, снег растаял, «Зенит» победил, я сходил в «Макдак», «Евровидение» началось, новую мелодию на гитаре разучил… Кстати, гитара в таких ситуациях – как раз отличная вещь: от нее хоть что угодно может пропасть – не только хандра. И вообще, я просто верю, что когда-нибудь настанет и мое счастье. Пусть не сейчас, а потом, – но настанет!

Вот так он всегда говорил. А я отвечал:

– Мне бы твой оптимизм! Я просто реально не понимаю: как можно думать о хорошем осенью?! Я понимаю еще – зимой! Когда там Новый год впереди, праздники – все понятно. Но не осенью…

– А что не так с осенью? – не понимал Костя.

– Ну… как что? Грустно как-то. Разве не может повредить настроению то, что все вокруг портится? Морозы… Даже в футбол не сыграть! … Что, даже это не мешает тебе думать о хорошем?!

– А, ты про природу… – понял Костя.

– Ну да.

– Ты все верно сказал, Коля, – заметил Костя, – но… блин, человек – это тоже природа. Вернее, часть ее. И мы должны принимать все то, что она дает. Дала снег – принимай. Дала минус двадцать – принимай. Это типа гармония, понимаешь? – Костя сделал микропаузу. – Однако человек, я думаю, вообще не должен находиться в застое! Да, он должен принимать состояние природы, понимать его, … но не брать на себя! Надо двигаться, развлекаться, общаться, развиваться!.. И, опять же, ни о каком застое не может быть и речи! – добавил Костя. – Кстати, мы с тобой жаловаться не можем! У нас есть Компания! С компанией и думать о скуке некогда! С ней любой месяц пролетает очень быстро! – гордо заключил Костя.

– Да, это супер, – ответил я. – Но эти долбаные уроки и преподы – они не могут не бесить!

– Да, это всегда так было… – согласился Костя. – Но ничего. Я тоже иногда сижу один дома, вечером, и вижу в окне темноту. Настроение – говно, – а надо еще сделать анализ какого-нибудь текста по литературе или там что-то перевести… Ха, в такие моменты… я не желаю быть один! Не хочу! – намекнул Костя на Компанию.

– Здорово! – оценил я.

Вот так мы с Костей иногда и разговаривали. И каждые его слова были для меня насколько приятными, настолько и удивительными. Как же все, оказывается, выходит легко?! И не нужно никаких тяжких мыслей, незачем думать о какой-то там депрессии… Кстати, Костя мне не раз говорил, что он вообще не знает такого слова, как «депрессия», и не хочет о нем и думать, равно как и не хочет думать о слове «любовь»:

– Любовь – это оружие пессимизма! Каждая мысль о любви – тяжкая, и она так или иначе неминуемо заканчивается застоем и хандрой. Так что долой любовные мысли!

Про музыку Костя также очень любил говорить. Он всегда настаивал на том, что «музыка – это лучшее лекарство, а песенный человек – это один из лучших примеров оптимиста». Кстати, аналогично он отзывался и о рисовании, и о кино… – что и говорить, творческий человек!

Но как же все-таки долго тянулись эти две недели!.. Даже с музыкой. Вообще, создавалось впечатление, что кто-то назло уменьшил темп движения секундной стрелки, а теперь радуется, глядя на нас. Впрочем, все это, конечно, лишь шуточные мысли; к тому же первая неделя (20—26 октября) все же подошла к концу, и до каникул жить осталось уже немного.

Здесь я сообщу для Читателя, что Бандзарт вот уже три недели вел себя на удивление спокойно. По-прежнему в его действиях не было замечено ничего подозрительного, и в нашей Компании пошел уже очень серьезный слух об ошибочности мысли о существовании тайны Бандзарта. Теперь лишь немногие продолжали в нее верить. Но, что интересно, к таковым относился сам Костя. Наверно, – немного, впрочем, сомневаясь, – в нее продолжал верить и я.

Тем временем в среду, 29 октября, на уроке геометрии в кабинет Никаноровой зашел именно Бандзарт. Собственно говоря, урок уже подходил к концу, и до звонка оставалось около минуты, – поэтому появление Феликса можно было назвать неожиданным. И не очень приятным, так как Бандзарт собрался огласить нам результаты контрольной.

Они оказались неутешительными. «Отлично» получил Костя, «хорошо» – Даша, Арман, Сергей и Юля, на троечку натянули Дима с Катей. Все остальные… – ну, Читатель знает, что получили все остальные.

Раздался звонок, – однако Бандзарт успел предупредить, что переписывание состоится в пятницу, на седьмом уроке. Впрочем, он еще добавил:

– Вы знаете, что в субботу будет лишь четыре урока. Но, возможно, я останусь в школе и после них… Так что, если кто хочет, – пусть приходит в субботу к пятому уроку. Подчеркну – все переписывания в моем кабинете, – заявил Феликс; засим распрощался и ушел.

Да, конечно, до его объявления мы знали, что в субботу в честь наступающих каникул состоится только четыре урока, и знали, что волею каких-то невероятных высших сил оставшиеся два урока – пятый и шестой – совпали с химией, и глупо говорить, что сей факт нас радовал, однако нужно было еще решить вопрос с переписыванием, – а вот здесь для меня все было не так просто. Переписать контрольную необходимо, и я это особенно хорошо понимал, – только вот в пятницу, когда к Бандзарту пойдут едва ли не все двоечники, в частности Саша, Миша, Леша, Карина и другие (насчет этого они быстро сумели договориться), у меня это сделать не получится. Седьмой урок – и так позднее время, да еще и неизвестно, сколько минут (или часов) займет у меня решение заданий Бандзарта, – так что я, если останусь, запросто могу пропустить добрую половину курсовых занятий, а на это мне идти не хочется. Остается суббота, но тогда, если я и приду 1 ноября к Бандзарту, то буду выглядеть явным лохом, ибо… кто же переписывает контрольную по химии в одиночку?! Ведь, случись завал, – никто же мне не поможет! А сам я вряд ли справлюсь… И опять получу свою пару – уже четвертую в этом полугодии. Мне этого совсем не хочется…

Но как-то надо было определяться. И не знаю, сама ли судьба захотела, чтобы я хоть немного знал курс химии за 11 класс, или просто закон подлости сработал, но мне пришлось выбрать-таки скрепя сердце второй вариант – субботу. Признаюсь, тогда я жутко разозлился на то, что судьба заставила меня принять такое решение, и мне совсем не хотелось искать в нем какие-то плюсы, или радости, или дивиденды…

Четверг же с пятницей получились не такими серенькими, как предыдущие дни. Не скажу, что в нашем классе уже витало радостное настроение – предвестник скорого счастья (едва ли в 11б такое возможно), но перед каникулами многие люди заметно оживились и взбодрились, и, наверно, этому процессу не могло помешать даже вторичное решение контрольной по химии. Кстати, как я и ожидал, все двоечники, кроме меня, пошли на переписывание именно в пятницу, 31 октября, – видимо, рассчитывали, что день Хэллоуина каким-то мистическим образом принесет им удачу. Не знаю, почему, но я полагал, что многие из них опять все завалят – Костя с Дашей уже ушли, Армана рядом тоже нет… – с кого списывать-то? Может, спасало их чувство коллективной работы – того, что меня завтра точно не ждет? Ведь известно, что в окружении друзей писать любую работу всегда легче – тут и посовещаться можно в отсутствии препода, и ответы сверить… А там – чуточку везения, – смотришь, – и уже на заветную троечку накатил – есть повод для безудержной радости; а «4» – это уж вообще победа!.. Да, здесь мы явно не в равных условиях. Впрочем, Бандзарт ведь наверняка с ними будет сидеть… Да и не химики же они все, черт возьми! Так что еще посмотрим… Но пока я прекратил об этом думать и еще раз пожелал всем переписывающим ни пуха ни пера.

Наверно, странно, что в одиннадцатом классе мы так паримся из-за какой-то контрольной. Со стороны можно только посмеяться над нашими волнениями – типа почему бы не найти все в инете, списать и получить бы свои законные тройки? Эх, как я завидую тем, у кого все вот так просто. Впрочем, оно понятно: в других школах бандзарты не обитают, это только мы так жестко попали. А кабы знал еще кто, какие задания составляет нам сам Феликс, кабы кто видел, какой труднопроходимый химический лабиринт в них заключен, и попробовал их решить!.. – думаю, что не говорили бы мне потом знакомые из других школ, что, дескать, «ну что ты паришься? Спиши все с ГДЗ20 – и базарь потом с преподом, что ты все это сам как нефиг делать решил». А так мне все и советовали, с кем только мне ни доводилось общаться, – и я, признаюсь, искренне завидовал их положению.

Но – ладно! – долой размышления. Перейдем лучше к делу.

Итак, 1 ноября наступило. Погода с утра была откровенно мрачная, но синоптики, кажется, говорили, что распогодится, и даже слово «солнце» фигурировало в их речах.

Четыре урока прошли на сей раз очень быстро. Наверно, это было как-то связано с предстоящим переписыванием, ибо я совсем не горел желанием на него идти, а, как известно, время перед самыми пренеприятными событиями всегда движется неумолимо быстро. Вообще, для меня поход к Бандзарту – это как визит некоторых людей к дантисту: больно, неприятно, но необходимо. Да, к сожалению, необходимо, и я все же собрался и окончательно – тверже некуда! – решил для себя, что пойду сегодня к Феликсу.

Урок с Долгановым остался позади, и я, попрощавшись с друзьями и поздравив их с уже наступившими каникулами, отправился в нужном направлении. Отмечу, что ребята перед прощанием сказали мне несколько слов о контрольной (из их слов следовало, что Бандзарт дал им для переписывания несколько облегченный вариант – такой, что его вполне можно написать хотя бы на «3») и, в свою очередь, пожелали мне успехов.

Медленно, но верно я доплел до второго этажа и вышел на центральный коридор. Дверь в кабинет химии была открыта, и оттуда, кстати, пробивался в рекреацию свежий ноябрьский воздух – по всей видимости, Бандзарт решил банально проветрить помещение. Зайдя в кабинет, я оглянулся – весь класс был пуст.

«Должно быть, он в лаборантской…» – подумал я. Действительно, очень часто Бандзарт сидел там во время проветривания кабинета и попивал чай или кофе.

Я зашел в лаборантскую, – но увидел, что она также пуста. Ни души.

Теперь у меня было два варианта: либо ждать появления Бандзарта, хотя неизвестно, сколько времени это займет, либо пойти домой, а контрольную переписать в другой раз. Немного поразмыслив, я решил выбрать второй вариант, а обосновал его для себя так: «Раз так сложилось, что я именно сегодня должен переписать контрольную, и я морально подготовился, но теперь в кабинете никого нет, – значит, 1 ноября – все-таки не лучший день для химии». Тем более, что за последние дни я так толком и не успел повторить материал, поэтому моя вторая попытка может оказаться столь же неудачной, как и первая, – так что лучше отправиться домой, там отдохнуть, подготовиться, а уж потом на каникулах или после них – все переписать. «Главное, чтобы Бандзарт разрешил, а я уже буду готов, – в общем, свою тройку я точно получу!» Что ж, после таких логичных мыслей мне теперь ничего не оставалось сделать, кроме как направиться к выходу – сначала из лаборантской, а потом из кабинета. И я уже дернул ногу в сторону двери…

…Но вдруг оглянулся по сторонам и по левую от себя руку увидел на крохотном столе недопитую бутылку колы. Увидел совершенно случайно – настолько сильно я уже хотел идти домой и пошел бы, – но рядом с бутылкой лежала залитая солнцем (правы все-таки были синоптики!) черно-белая картонка – как оказалось, фотография. Мне она показалась любопытной, и я поспешил взять картонку в руки. Что же я там увидел?

На новом, еще совсем не потрепанном покрытии фотографии было изображение мужчины, на вид – лет пятидесяти, с густой черной бородой, черными, слегка поседевшими и немного кудрявыми волосами и – что особенно выделялось! – с пугающе злыми и напряженными глазами. Очевидно, это был чей-то портрет. Я также обратил внимание на свитер и крест мужчины. Свитер был старым, шерстяным, а крест – большой, православный – зиял на его фоне.

«Что бы это значило? – задумался я. – И почему здесь?..»

Я перевернул фотографию, – и там, на обороте, карандашом и корявыми буквами была написана чья-то фамилия. Полслова разобрать было невозможно, и я понял только последние пять букв: