Читать книгу Двоица - Максим Сонин - Страница 4

Вершик еле-еле признал Адриана, которого почти всегда видел дома, где духовник одевался иначе. Сейчас на нем были черная рубашка с коротким рукавом и такие же черные джинсы. Под темной бородой виднелась серебряная цепочка. Вместо домашнего креста, тяжелого, на духовнике был маленький серебряный крестик, который иногда поблескивал в вырезе рубашки. Сам Вершик был одет неброско: обычные, чуть потертые джинсы и футболка с застиранным принтом.

– Ну все. – Адриан помахал незажженной сигаретой. – Я теперь поеду в Обитель, а тебе оставляю Москву. Твой будет город, пока временно, а там, может, и благоволение дадут, сделаем тебе лик.

Вершик только кивал, слушая духовника. Он был уверен, что благоволение будет получено, потому что, кроме него, никто на этот гнилой удел не претендовал. Да и Адриан вроде бы его за все простил, а значит, мог замолвить слово. Вершик чувствовал, что телефон в кармане вибрирует звонком, но не хотел перебивать наставника и терпел. Терпение ему всегда давалось легко.

«Хипстер, – думал Вершик, продолжая разглядывать наряд духовника. – Образ с плаката в молельне. Только без бублика на голове. Почему? Волосы пока не отросли».

Плакаты в молельне были красивые, завораживающие. Их полагалось рассматривать и разбирать по частям: почему человек так одет? о чем он думал, когда выбирал одежду? как он будет себя вести? Земных людей было нетрудно узнать – но трудно понять. Для этого требовалось изучить все хитросплетения их характеров и желаний.

Вершик хорошо запомнил одно задание, которое ему дал отец на уроке английского языка:

Девушка тушит сигарету о бордюр и, внимательно глядя по сторонам, идет через улицу к церкви. У входа ее ждет подруга с футляром от скрипки в левой руке. Подруга не видит девушку, потому что стоит к ней спиной и читает объявления на стенде перед входом в церковь.

Полагалось пересказать текст на английском, добавив описание одежды обеих героинь. Именно выполняя это задание, Вершик впервые ощутил исход в земное. Будто бы весь мир вокруг сделался прозрачным, а под ним проступило все то, что он выучил на уроках. Вершик смотрел на двух девушек сверху вниз и отчетливо видел их простые мысли, неуклюжие отношения и наивные заблуждения. Потом уже он посмотрел один сериал, в котором персонаж мог обменять половину своей жизни на то, чтобы узнать истинное имя другого человека. «Очень похоже, – подумал Вершик, глядя на плоский экран, вмонтированный в стену молельни. – Вот что значит исходить в мир».

В юности Екатерина Наумовна Файнберг возвышалась над сверстниками, и даже теперь, неподвижная и спеленатая, она казалась слишком большой для больничной койки. Во сне она напоминала выброшенного на берег кита, легкие которого медленно проваливаются под собственным весом. Она уже не поднималась и говорила очень тихо, так что Мишке приходилось сидеть возле самой подушки. Из-за многочисленных приборов и капельниц туда нельзя было поставить табуретку, поэтому Мишка стояла на коленях, упираясь грудью в металлический бортик. Бабушка говорила о своих планах на ближайшее будущее.

– Я хочу пересказать тебе свое завещание, Мирочка, чтобы, если со мной что-то случится, тебя нельзя было обмануть. Я оставлю можайскую дачу Саше и Мише, поделю поровну и еще куски отдам Марише, Катеньке и Марии, чтобы им не пришло в голову ее продать. Марии еще останутся деньги. Еще останется Боре, совсем по мелочи. Это для того, чтобы он не предъявил прав на квартиру. Квартира целиком достанется тебе. Думаю, ты могла бы сдавать комнату – на эти деньги можно жить. Я говорила с Сережей, он будет за тобой приглядывать и помогать, если что. – Екатерина Наумовна замолчала. Ее грудь вздымалась медленно, словно прорываясь через прохладный воздух палаты. Мишка закусила губу, чтобы не заплакать. Бабушке бы это не понравилось. – Я хочу, чтобы ты устроила прием для семьи в пятницу. Думаю, Боря еще не прилетит, но даже если прилетит, его звать не нужно. Не нужно и пускать, если он надумает прийти, – сказала Екатерина Наумовна.

Мишка очень хотела спросить, отпустят ли врачи бабушку, чтобы и она могла всех повидать, но вместо этого сказала:

– Поняла. А кого позвать?

Екатерина Наумовна задумалась. Даже лежа в больнице, она продолжала отслеживать географические перемещения всех членов своей обширной семьи.

– Вот как, – сказала она наконец. – Ира сейчас в Израиле. Она, наверное, приедет на похороны. Тогда ее позвать нужно будет обязательно, телефон возьмешь у Саши. Сашу позови вместе с Пашей и Лешей, и пусть будет один. Мишу с Катенькой, Маришей и Шурой. Сергея…

Мишке все было ясно, хотя очень хотелось записать список в телефон. Этого делать было нельзя, потому что бабушка всегда держала все в голове и не поощряла вспомогательных инструментов. Ира Фурман, названная в честь Мишкиной прабабушки, – племянница Екатерины Наумовны, дочка ее старшей сестры Елизаветы. Она давно жила в Израиле, еще с начала девяностых, но Екатерина Наумовна так к этому и не привыкла. Дядю Сашу нужно позвать с сыновьями – Лешей и Пашей, – но без его пассий. Дядю Мишу позвать вместе с третьей женой и дочками, Маришей от нынешнего брака и Шурой от предыдущего. В списке отсутствовала Ирочка, вторая жена дяди Миши, с которой бабушка поддерживала хорошие отношения, но которую, видимо, не считала частью семьи. Также бабушка не упомянула родителей мамы, Светлану и Георгия, о которых и Мишка бы не вспомнила, если бы не перебрала в голове всех своих родственников. Старшие Мироновы совсем не участвовали в жизни внучки, точно так же как они не участвовали до этого в жизни своей дочери.

– Хорошо, – сказала Мишка.

– Еще, – Екатерина Наумовна прикрыла глаза, – я составила списки продуктов, вон на столе. – Она моргнула, не указывая направления. – Мише скажи, чтобы принес алкоголь. И следи за ним.

Бабушка имела в виду не дядю Мишу, который обладал удивительно спокойным для художника характером, а алкоголь.

– Хорошо. – Мишка кивнула и тут же замерла. Ей показалось, что она дергается слишком резко, будто имитируя обычную бабушкину подвижность. Екатерина Наумовна попыталась повернуть голову, но ее остановила усталость. Каждое движение приходилось обменивать на несколько слов, а ей еще многое нужно было сказать Мишке.

– На антресолях есть картонная коробка, там дедушкины вещи. Разбери их. Ненужное можешь выбросить, только фотографии оставь, – сказала Екатерина Наумовна.

– Хорошо, – сказала Мишка. Она изо всех сил старалась запомнить бабушкин голос. Екатерина Наумовна говорила сухо, на выдохе выбрасывая слова. Она больше не растягивала ударные, не выжимала паузы из запятых и точек. Ее согласные стали гладкими и округлыми, будто стертыми. Мишка внезапно подумала, что больше никогда не сможет слушать мамбл-рэп, потому что ей открылся весь смысл этого музыкального жанра – предсмертный шепот человека, тонущего в собственной крови.

– Мирочка, – сказала Екатерина Наумовна. Мишке самой пришлось приписывать к хриплому слову вопросительный знак. Она несколько раз моргнула, пытаясь сфокусироваться на койке, но белый прямоугольник с подогнутыми металлическими лапами остался размытым пятном, похожим на колорадского жука, которого зачем-то раздули гидравлическим насосом и поместили в мрачную больничную комнату, окружив проводами и стойками. Мишка провела рукой по лицу, развезла слезы по щекам.

– Я постараюсь прийти на встречу, но тебе придется всем руководить, – сказала Екатерина Наумовна.

Мишка кивнула, потом сказала:

– Хорошо.

В палату вошла медсестра и встала у дверей. Она показалась Мишке толстым березовым бревном, которое пьяный лесник прислонил к косяку.

– Иди с Богом, – сказала Екатерина Наумовна. Мишка почувствовала, что бабушка подталкивает ее к выходу, хотя та даже не пошевелилась. Ее руки скрывали простыни.

– Я завтра зайду, – сказала Мишка. Она поднялась с пола, поцеловала бабушку в лоб, схватила с тумбочки список продуктов и быстро вышла в коридор. Слезы катились ручьем, и она не сразу разглядела, что напротив двери стоит какой-то человек в халате навещающего. Он сделал шаг в ее сторону и странно развел руки, будто собираясь обнять воздух над Мишкиной головой.

– Мишка? – спросил человек.

Соня прикрыла лицо руками, но он все равно ее ударил, прямо по пальцам.

– Сейчас же ей напиши, что не придешь. – Вершик упер кулак в стену, чувствуя, что проломит сестре череп, если будет и дальше бить ее.

– Прости. – Соня сжалась на полу, с ее губы капала кровь. – Прости.

– Откуда ты вообще ее взяла? – Вершик собрал в кулак все свои силы и замер. – Почему решила написать?

– Я думала, что это они. – Соня попыталась отползти и ударилась носом о плинтус. – Что приходили, пока я спала.

– Дура. – Вершик опустился на колени и положил руку Соне на плечо. – Так. Успокаивайся. Сейчас мы с этим разберемся.

Его злость была вызвана не глупостью сестры, про которую он всегда знал, а тем, что эта глупость решила проявить себя в самый неподходящий момент, как раз когда Адриан уехал из Москвы. Но, уже успокоившись, Вершик понял, что это всего лишь еще одно испытание, которое нужно вытерпеть, пережить. Духовник оставил ему Москву – вот теперь полагалось иметь дело с Москвой.

– Расскажи про эту Мишку. – Вершик обнял сестру, положил ее голову себе на колени. – И про Артема этого расскажи.

– Что? – Мишка протерла глаза и всмотрелась в расплывающееся лицо. Голос был неприятно знакомый, и она бы сразу его узнала, если бы не думала о другом. Посреди больничного коридора, сгорбившись и по-вратарски расставив руки, стоял Борис Александрович Файнберг.

Мишка отступила и протерла глаза еще раз, теперь уже пытаясь скрыть слезы. Ей совсем не хотелось плакать на глазах у отца.

– Можно к ней? – спросил Борис Александрович. Мишка промолчала. Она с удивлением и страхом рассматривала лицо, которое в последний раз видела вживую пять лет назад. Потом было несколько разговоров по скайпу, но веб-камера плохо передавала старение. Борис Александрович похудел, его темные волосы поредели, но он все никак не решался побриться наголо. Костюм, поверх которого он набросил халат, висел и был стерт в локтях. Складывалось ощущение, что Борис Александрович прилетел не из Тель-Авива, а из Мурманска, до которого добирался несколько часов маршруткой. Пыльный и помятый, отец казался беженцем из восьмидесятых. Мишка дернулась перекреститься, но решила, что это будет слишком явным проявлением неуважения, и вместо этого протянула отцу ладонь. Он осторожно сжал ее и сразу же отпустил.

– Мне пора, – сказала Мишка и, не дожидаясь ответа, пошла по коридору в сторону лестницы.

Уже выйдя из больницы, она остановилась и попыталась успокоиться. Идти в метро с мокрым от слез лицом не хотелось. Мишка поморгала, потерла щеки, чтобы они покраснели. Тогда заплаканные глаза будут меньше выделяться.

Она достала телефон, включила камеру и минуту внимательно рассматривала себя, осторожно протирая остатки слез и туши левой рукой. Теперь она выглядела скорее очень уставшей, чем заплаканной. Под глазами остались темные круги, а щеки горели нездоровым румянцем. Мишка приложила руку ко лбу, к губам, чтобы проверить температуру, но не почувствовала ничего необычного. Заболеть было бы очень не вовремя.

Чтобы отвлечься, Мишка решила позвонить дяде Сереже, потому что он всегда умел поднять ей настроение. Дядя Сережа ответил сразу же и звучал напряженно, пока Мишка не сказала, что у Екатерины Наумовны все хорошо, ну, насколько это возможно. Мишке почему-то не приходило в голову, что кто-то, кроме нее, вздрагивает от каждого звонка, ожидая новостей из больницы.

За пятнадцать минут, которые у Мишки заняло дойти до метро «Водный стадион», они успели обсудить семейный сбор в пятницу, приезд Бориса Александровича и арест Вероники. Дядя Сережа как раз закончил записывать ее признания: после того как Веронике показали ключ с отпечатками пальцев и каплей крови, она сразу же созналась в двойном убийстве, подтверждая Мишкино предположение о своей никчемности. Не смогла даже нормально постоять за себя.

В метро Мишка подключилась к вайфаю, посмотрела бессмысленно долгую рекламу шампуня и написала имейл Кате и Лизе, приглашая их на семейный сбор. Миша и Саша редко проверяли почту, поэтому им Мишка собиралась позвонить, но позже. Сперва ей хотелось попасть домой.

Последние полтора месяца Мишка жила одна, но все время, каждую секунду, ожидала бабушкиного возвращения. На кухне всегда стоял полный электрический чайник, чтобы можно было моментально заварить любимый бабушкин чай – молочный улун, – который хранился в большой плетеной корзине на балконе. По вечерам Мишка сидела на кухне, читала или разбирала материалы к очередному делу и все ждала звонка в дверь. Она была уверена, что если бабушка решит выбраться из больницы, то приедет домой без предупреждения, чтобы ее никто не уговаривал остаться под надзором врачей.

Вначале Мишку расстраивало, что бабушка сразу же легла в стационар и даже не пытается выбраться домой. Вскоре, правда, стало ясно, что это никак не было связано с бабушкиными желаниями. Как всегда, Екатерина Наумовна самой первой сумела здраво оценить ситуацию: если бы она переехала в центр на неделю позже, ее пришлось бы перевозить туда на каталке. Всего за несколько дней она превратилась из крепкой, хоть и хрипло кашляющей женщины в растекающуюся китовую тушу, которая с трудом вставала с койки и говорила голосом станционных объявлений в метро, поставленных на замедленной скорости. «Следующая остановка – „Выхино“».

Мишка с ужасом смотрела на это превращение. Уже к середине июля от бабушки осталась лишь восковая фигура, отдающая бесцветным голосом распоряжения, которые раньше бабушка обязательно бы выполнила сама. Восковая фигура, которая почти не меняла позы между Мишкиными ежедневными визитами.

И все равно до сегодняшнего дня Мишке казалось, что это все временно, что скоро квартира снова станет бабушкиной, а Мишка будет просто жильцом, которому не нужно самому узнавать, когда отключат горячую воду или когда нужно снимать показания со счетчиков. Сегодня бабушка выглядела хуже, чем раньше, а приезд отца означал, что бабушка и дядя Сережа развернули какую-то закулисную интригу, в которую не стали посвящать Мишку. Сложно было представить, чтό они могли сказать Боре, чтобы он прилетел в Москву. Точнее, просто: Мишка хорошо понимала, что именно ему сказали, но думать об этом не хотелось совершенно.

Чтобы отвлечься, Мишка открыла в телефоне фотографию, присланную утром. Сперва она рассмотрела ее целиком, а потом включила в редакторе функцию сетки. Фотография тут же оказалась разрезана на семьдесят восемь квадратов, которые предстояло разглядывать по отдельности. Мишка приблизила левый угол так, что на экране осталось шесть квадратов. Синяя стена вагона метро, поцарапанное стекло и несколько кусков людей. Две головы, один локоть, одна спина, один туристический рюкзак.

Когда с осмотром было покончено, Мишка перенастроила сетку, и квадратов стало в два раза меньше. Теперь нужно было не только рассмотреть каждый квадрат, но и отследить, чтобы результаты второго осмотра полностью совпали с результатами первого. Мишка не ожидала, что в фотографии обнаружится что-то важное, хотя бы потому, что если имело место преступление, то именно преступник и выложил фотографию, а преступники не делятся публично доказательствами своей вины. Тем не менее внимательный осмотр фотографии был хорошим способом настроиться на рабочий лад.

Закончив с квадратами, Мишка снова открыла фотографию целиком. Нужно было выжать из снимка как можно больше информации перед встречей со свидетелем. Мишка представила, что играет одновременно в несколько детских игр. Во-первых, перед ней была картинка, наполненная предметами, некоторые из которых были важнее других. Эти предметы необходимо было найти.

Во-вторых, нужно было понять, что на снимке не так, как должно быть, или не так, как могло бы быть. На пальцах фотографа нет маникюра – почему? Пятнышко на внутренней стороне локтя у девушки – синяк, шрам или родинка? Могла бы девушка стоять лицом к вагону? На все эти вопросы предстояло ответить.

В-третьих, нужно было выявить отличия этого снимка от другого такого же. На антресолях у бабушки хранилась целая коробка журналов «Мурзилка», в которых встречались такие задания – две картинки, отличающиеся друг от друга в пяти или шести точках. Фотография у Мишки была всего одна, но это не мешало ей представить рядом еще одну, похожую. На выдуманной фотографии один человек вел другого в даль, держа его за руку. Не хватало двух вещей: браслета на руке фотографа и поезда метро на заднем плане. Кроме того, человек, тянущий фотографа за руку, был не любой. Девушка с темными волосами и светлой кожей. Возможно, если полагаться на показания свидетеля, погибшая девушка Катя. Также было ясно, что фотограф и девушка знакомы.

Мишка старалась не думать про обстоятельства появления фотографии – это могло помешать процессу выжимания, – но одна мысль все же успела проскочить: фотография подавалась от лица Софьи – миру через ее новостную ленту. Какой же из предметов пытался показать фотограф? Вариантов было несколько. Девушку. Себя. Свои отношения с девушкой. Отношение девушки к вагону метро. Браслет. Он будто приковывал внимание – совершенно черная черточка, пересекающая запястье потенциального убийцы. Или потенциального свидетеля убийства. Потенциального убийства.

Мишка открыла свой канал в «Лабиринте» и набрала текст обращения:

ТП-1 0–827–181–40–00 (0) ЭММR (кр)

рок-н-ролл, Ф2–5М – ТП

маска? око? дизайн? тентакли?

Со своими подписчиками – помощниками и коллегами – Мишка разговаривала на смеси кодов, удобных для фильтрования алгоритмами «Лабиринта», и личных терминов. Не то чтобы Мишка опасалась, что кто-то будет читать ее канал, скрытый несколькими паролями, один из которых Мишка сама вводила в телефон нового подписчика, но эти простые шифры позволяли защититься от случайных взглядов, брошенных через плечо в поезде метро. В первой строчке говорилось примерное время смерти человека и место смерти – Москва, станция метро «Кропоткинская». Во второй описывалось время, когда была сделана фотография Кати, которую Мишка прикрепила к сообщению, и указывалась предположительная причина смерти – несчастный случай.

Смерти Мишка делила по принципу «секс» – межчеловеческие отношения, «наркотики» – отношения человека с миром и «рок-н-ролл» – несчастный случай. Отсюда вырастали разнообразные гибриды, например наркотический секс – социально-политическое убийство, сексуальные наркотики – самоубийство на почве ревности и нарко-сексуальный рок-н-ролл – падение со сцены во время пропитанного экстази рейва. Серия вопросов указывала потенциальным исследователям на точки, которые интересовали Мишку: лицо девушки, личность фотографа, обстановку на фотографии и руки обоих персонажей.

Почти сразу написала ТИ-1, с которой Мишка познакомилась пару месяцев назад, когда расследовала сокрытие сексуального насилия в нескольких школах. Дело было грязное, наказать преступников не удалось. Мишка чувствовала себя виноватой перед ТИ-1 и всегда внимательно читала ее сообщения, которые чаще всего были не особенно полезными. В этот раз дело обстояло иначе.

– Телесный пластырь на локте, пудра, – написала ТИ-1. Мишка открыла фотографию и приблизила локоть девушки. Действительно, то, что она при осмотре приняла за пигментацию кожи или старый шрам, вполне могло оказаться пластырем. Следовало обратиться в полицию и запросить результаты посмертного осмотра тела. К сожалению, рассчитывать было не на что: под колесами поезда руку могло разорвать на мелкие кусочки. Тем не менее если девушку еще не похоронили, то можно было провести химический анализ и установить, принимала ли она внутривенно какие-то препараты.

Из дома Соня вышла после того, как снова приняла душ и хорошенько накрасилась. Разбитая губа саднила, и скрыть ее было невозможно, но у Сони уже была готова версия событий. Никаких падений с лестницы – после сна она случайно ударилась о косяк двери. Любому из ее друзей это должно было все объяснить. Отходняк у Двоицы такой, что еще хорошо, если отделаешься только разбитой губой. Это Соня уже привыкла, поэтому может просто встать, пойти умыться. Другим приходилось долго ворочаться, пытаясь устаканить вращающуюся комнату.

Сейчас Соне необходимо было встретиться с Ваней, чтобы подготовить его к встрече с Мишкой. Потом еще нужно было заехать в университет, договориться о том, чтобы, если там будут задавать вопросы, все отвечали, что она была на парах. Отношения с преподавателями и однокурсниками у Сони были отличные, ей всегда легко давалось общение.

После того как Вершик ее успокоил и помог отмыться, они вместе уселись за кухонный стол и стали придумывать, что делать с этой Мишкой. Отменить встречу, конечно, было нельзя – это бы наверняка усилило подозрения. Необходимо было, наоборот, успокоить детективку, показать ей, что случилось недоразумение, а еще отвести ее внимание от себя и Вершика. Вершик Соне все объяснил, и она поняла, что вела себя глупо. Нельзя, никогда нельзя привлекать земных к своей жизни, кроме как если Бог и ты имеете над ними абсолютную власть. Про фотографию Соня не поняла, только потому что недавно проснулась. Если бы подумала чуть подольше, все бы встало на места.

Мишка задумалась и чуть не пропустила свою станцию. Ей в голову пришли бабушкины слова про то, что можно сдавать комнату, чтобы было на что жить. Бабушка не понимала, что, хотя Мишка никогда не просила денег за расследования, иногда ей все же переводили небольшие суммы на кошелек. Два года назад, после дела о похищенных картинах Артеньева, хозяин известного онлайн-магазина подарил Мишке полтора биткоина, стоивших тогда около тысячи долларов. Мишка ничего не понимала в криптовалютах и сразу же передала управление кошельком Никите, который с нарочитым постоянством извещал Мишку о растущей цене ее небольшого капитала. В начале лета Мишка продала биткоины и, поскольку ее жизнь стоила очень мало, до сих пор не нуждалась в денежной помощи.

Тем не менее представить себя живущей в бабушкиной квартире в одиночестве было сложно. Даже несмотря на то что последние месяцы Мишка именно что жила в ней одна, квартира не казалась ей пустой – она будто замерла в ожидании хозяйки. Мишка знала, что, если бабушка умрет, это ощущение продержится недолго.

Когда Мишка поднималась по лестнице подземного перехода на станции «Китай-город», ей пришло сообщение от АС-2: «Я рад, что ты взялась за это дело. Катя была хорошая девочка».

«А ты сам-то встретишься со мной? Для дачи показаний?» – спросила Мишка.

«А что, приглашаешь? Я ее совсем не знал», – ответил АС-2.

«Но ты же знаешь эту Софью», – сказала Мишка.

«Да, она тоже хорошая. Давай встретимся на неделе, и я все про нее расскажу», – АС-2 отвечал быстрее, чем Мишка успевала осмыслить его предыдущий ответ.

«Хорошо», – написала Мишка и вышла из «Лабиринта». Арт был обычно очень занят, и его сообщения, а особенно желание встретиться, были неожиданными. Мишка думала, что ей придется вылавливать его в толпе у выхода из шаболовского здания Вышки и потом долго уговаривать ответить хотя бы на самые простые вопросы, а он взял и написал сам. Рамина Брамм сказал бы, что такая приятная неожиданность может иметь пренеприятные последствия, потому что, когда свидетель сам хочет что-то рассказать, это чаще всего означает, что он собирается врать.

Мишка представила себе французского сыщика таким, каким изображали его рисунки в старом, еще советском издании «Стальных колец», – в черном плаще и клетчатых шароварах, делающих его похожим на Остапа Бендера, перебравшегося-таки из Ялты в Монте-Карло. На некоторых рисунках Рамина изображался в чалме, но, хотя в книгах довольно часто упоминалось его арабское происхождение, этот головной убор никогда не указывался, из чего Мишка делала разнообразные нелестные выводы о знакомстве художника с текстом. Нигилистически настроенный Рамина никогда не стал бы носить такой яркий признак этнической принадлежности. Ему вообще было свойственно проводить большую часть времени в шелковых халатах, которые напоминали скорее о дальнем, шелковом Востоке.

Образ Рамины всегда поддерживал Мишку в трудные минуты.

«В конце реки всегда будет море, – как бы говорил сыщик. – И то, что сейчас тебя несет, без разбору кидая о камни, не значит, что так будет всегда».

«Как скажешь», – подумала Мишка. Эту же мысль можно было сказать и иначе: основные свойства любого страдания – это его иллюзорная конечность и беспросветная цикличность. Однажды река закончится и начнется море, которое, впрочем, при взгляде из космоса окажется такой же рекой.

«О некоторых берегах лучше и не знать», – сказал бы Рамина. Мишка увидела его всходящим по лесенке к мостику белой яхты, которая упиралась кормой в этот самый невидимый берег. По пряному запаху и горячему, но не яркому солнцу можно было предположить, что яхта пришвартовалась в турецком порту.

«Не знать о берегах и не видеть берегов – это не одно и то же», – сказала Мишка.

«Почему?» – Рамина склонился над пожелтевшей картой Атлантического океана. Мишка хорошо знала, что географией и историей Эсфирь Аир интересовалась мало, поэтому образ не показался ей странным.

«Потому что сложно жить иллюзией, в которую не веришь», – сказала Мишка. Она остановилась перед входной дверью и зашарила в кармане в поисках ключа.

«Подумай, было ли так всегда? Иллюзиям свойственно меняться, а жизни – нет. Если раньше тебе казалось, что море совсем близко, может быть, так и есть», – сказал Рамина.

«Ты запутался. И люди тоже меняются», – сказала Мишка.