Читать книгу Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев - Страница 11

Баня была прекрасной. Самой что ни на есть русской была баня. В прочем, а какой она ещё могла бы быть в таком месте, как это, где “РУССКОСТЬ”, была возведена в последнюю степень. С дубовыми веничками была баня. Ушаты с резными ручками полные чистой холодной колодезной воды.

Говорят, что после бани человек рождается заново. Я это подтверждаю. Я вышел на двор и сел на скамейку. Вокруг стояла тишина только в сарае, что стоял у частокола, кто-то возился. Я подумал, что должно быть это свиньи. В прохладном воздухе ночи ощущался запах дыма и навоза. Я посмотрел на небо. Оно было сплошь усыпано крупными звёздами. Послышался крик какой-то птицы словно кто-то давно забытый мною позвал меня из другого мира. Этот же крик заставил меня подумать о том, что меня окружало в данный момент времени.

«Что здесь происходит?» думал я. Всё это было слишком странным чтобы мой мозг мог согласился принять на веру всё происходящее. С другой стороны, думал я, что мы, москвичи, вообще знаем о той стране, которая простирается за пределами столицы, ну ладно, ладно за пределами ближнего Подмосковья? Что связывает нас с ней, кроме железной дороги, проложенной ещё при царях, телевиденья и языка? В прочем с языком, как показали недавние события, всё уже отнюдь не так просто обстоит. Ведь Москва, если вдуматься и не врать самому себе, уже давно перестала быть нашей общей столицей.

Нет-нет, читатель, не спорь ты лучше сначала проследи за ходом моих рассуждений: итак, столица предполагает как-никак государство, которое она призвана возглавлять. Согласились? Прекрасно. А Москва уже давно представляет собой отдельное государство. И это не мнение чванливых подростков, чьим родителям, к слову, очень часто таким же лимитчикам, которым удалось какими-то правдами или неправдами закрепиться в Москве. Нет. Это объективная реальность, которую формируют мысли миллионов и миллионов людей. И ещё я подумал о том, что мы, москвичи, живём в искусственных террариумах наших квартир и дворов и, пожалуй, телевизоров, полагая наивно, что это и есть самая настоящая жизнь. В каком-то смысле мы стали сродни тёмным крестьянам, полагающим, что мир заканчивается пределами вотчины их барина. Но с другой стороны, как бы там ни было, что бы там не менялось, ну не могли эти перемены быть столь разительными, чтобы за порядком присматривали урядники, размахивающие палицами, которые, к тому же носят кольчугу. Не говоря уже о холопах и воеводах. И потом этот странный старик, как его, Оляпа. О всё это невозможно было поверить, однако, как говорил Жеглов в бессмертном фильме “ствол один перевесит тысячу улик.” Вот так и кольчуга перевесила все мои, как мне казалось, разумные доводы.

Ничего не оставалось делать, как ждать. В конце концов, если бы мне хотели причинить вред, то сделали бы это уже давно без лишних увертюр. Уж во всяком случае обошлись бы без бани. Человеколюбие, судя по всему, не входит в этих краях в перечень записных достоинств, я вспомнил девчушку на повозке дров, и двух сгорбленных людей, впряжённых в повозку. Нет я не боялся, по крайней мере не на столько чтобы желание спасаться бегством воцарилось в перечне ближайших приоритетов. И потом мне уже самому стало интересно. Да-да, читатель, ты абсолютно прав, меня охватил азарт.

«Старик – думал я, подбадривая себя – это же самое настоящее приключение. Разве не предупреждал тебя об этом ветер, который провожал тебя по дороге, и разве не об этом ты сам мечтал столько раз? Ну, когда тебе такое ещё придётся пережить? Однако можно было посмотреть на сложившуюся ситуацию и под другим углом.

«Нет, думал я, нужно держать ухо востро, а то, кто знает, что им в голову взбредёт. Подумать только, воевода, холопы, которые могут поднять на вилы. Нет это надо же такое удумать. А может не удумать, может всё только начинается, а? А почему бы собственно говоря и нет? Вот помоют покормят дадут выспаться, а утром меня свеженького сведут на какой-нибудь невольничий рынок и продадут вместе с парой коз и бычком.»

Я представил, как меня связанного ведут на рынок, а на шее или лучше сказать на вые, табличка “ПРОДАЁТСЯ В ХОЛОПЬЯ БЕГЛЫЙ АЛЁШКА СЫН ИВАНОВ. СНОРОВИСТ, И ЕСТ НЕ МНОГО”

Внезапно мои мысли снова прервали звуки, доносившиеся из того сарая в котором как я предполагал находились свиньи. Мне вдруг почему-то очень захотелось посмотреть на хрюшек. Поднявшись с пенька, я направился в сторону сарая. Но когда я уже почти приблизился из недр сарая донеслись звуки, которые свиньи испускать никак не могли. Осторожно приблизившись к сараю, я заглянул внутрь.

Сначала я ничего не смог различить, но постепенно мои глаза привыкли к мраку, и я увидел лежащего на брюхе огромного бурого медведя. Длинная шерсть на холке зверя слиплась в комья. По всей видимости это и был тот, кого здесь ласково именовали Ярушкой, и которого между прочим спускали на каких-то докучливых холопов.

Мне почему стало не по себе. Сразу вспомнилась сцена из “Дубровского” где слуги барина Троекурова втолкнули молодого Дубровского в клетку с медведем. Чем там закончилось я не помнил…

Тут в доме открылась дверь и серое пятно тени расплылось по жёлтой дорожке света.

– Эй, гость дорогой, пожалуйте в дом – сказала тень голосом Древко – примите на грудь, после баньки оно не во грех, и откушайте, не побрезгуйте.

– Иду – произнёс я, направляясь к дому.

На пол пути к крыльцу я остановился у вкопанного прямо по среди двора столба. На гвозде, вбитом в столб висела кольчуга Древко. Я не удержался и потрогал её рукой. Мои пальцы ощутили прохладу металла.

Приходилось ли тебе читатель, перебирать найденный на чердаке деревенского дома через много лет после смерти любимой бабушки её старинный сундук, или хотя бы обнаружить во время ремонта под обоями в своей квартире газеты столетней давности. Если случалось ты сможешь понять, что чувствовал я в тот миг у столба ощупывая кольчугу. В такие моменты испытываешь благоговейный трепет перед Его Величеством временем.

Хочешь знать читатель, что на самом деле заставляет нас застывать над старыми сломанными прадедовскими часами или бабкиной серебряной брошью? Это то самое чувство, которое заставляет нас умолкать над могилами. Да-да, и в этом, как, казалось бы, на первый взгляд чистейшем из душевных порывов проявляется эгоистичная природа человека. Вещи из прошлого напоминают нам что все мы в этом мире лишь гости. Маленькая безделушка из позапрошлого века способна одним своим видом превратить смерть из полезной, но всё же абстрактной метафоры, смысл которой должен открыться нам только тогда, когда мы сделаем на этом свете всё, что должны, и полностью, до последней запятой, отгуляем после этого свой законный отпуск, в нечто неизбежное и неотвратимое как ледокол, никоим образом не зависящее от человеческих раскладов. Вот и я, прикоснувшись к кольчуге, и ощутив кожей пальцев прохладу металла, застыл в не решительности, ощутив на своём лице холодное дыхание вечности. Постояв какое тот время, я вспомнил что меня ждут и направился к дому.

Всё в этом доме дышало стариной. Старина сочилась отовсюду. Здесь не было ни одного предмета способного связать меня с тем миром откуда я прибыл. Нечему было убедить меня в том, что всё что происходит сейчас, есть лишь умело организованный аттракцион, сродни бутафорским скачкам и джигитовкам, которые разыгрывают перед наивными туристами гордые кавказские мужчины, зарабатывающие таким образом на оплату учёбы сына или дочери в престижном столичном вузе, новый компьютер или на худой конец последней модели сотового телефона. Напротив, всё здесь было каким-то избыточно настоящим, сусальным, домотканым, кондовым и сколоченный из грубых досок стол стоящий у окна и развешанное по стенам холодное оружие: палицы, мечи топоры кинжалы искусной работы, и огромная, в пол горницы, русская печь, задумавшаяся о чём-то известном только одной ей, да ещё, пожалуй, остроумному Михаилу Осоргину. Я много лет не видел настоящей русской печки и, признаться, уже почти забыл, как она выглядит. Спасибо хозяевам, напомнили. Венчал всё это великолепие стоявший у окна огромный обитый железом старый сундук.

За столом на лавке сидел Оляпа. Древко в горнице не было.

– Проходи к столу, садись. – сказал старик

– Так как, говоришь, тебя зовут гость дорогой? – спросил он, когда я сел на один из табуретов – Уж не сочти за труд повтори, уважь старика.

Я представился с трудом оторвав взгляд от натюрморта, расположившегося на столе. Прямо передо мной на широкой доске лежали с десяток пластов розоватого с прожилками сала, несколько больших ломтей зернистого чёрного хлеба в глиняной тарелке лежала пара очищенных ещё исходивших паром картофелин, рядом стояла такая же тарелка с квашенной капустой пряный аромат, исходивший от неё, был просто потрясающ. Посреди стола возвышался чёрный чугунок. Тут же стояла огромная бутыль с мутноватой жидкостью и несколько глиняных стаканов. По всей видимости мой приезд нарушил обычный распорядок, принятый в этом доме. Видимо заметив, каким взглядом я разглядываю разложенные передо мною богатства, Оляпа пододвинул ко мне тарелку с картошкой и положил рядом кусок чёрного очень с виду похожего на бородинский хлеба. Последнее было единственным составляющим возлежащего передо мною натюрморта которое меня не порадовало. Признаться, я терпеть не могу бородинский хлеб.

Без лишних разговоров я принялся за еду. Тем временем не отводя от меня цепкого взгляда, Оляпа взял бутыль и наполнил стаканы. При этом не спускал с меня глаз, не переставая странно улыбаться. Мы выпили. Это была какая-то самодельная ягодная настойка, в прочем довольно приличной крепости. Я почти сразу ощутил, как по моему телу растеклось огненной речкой весёлое тепло.

Поев, я решил было, сообразно ситуации, встать и поклонится в пояс хозяину, но подумав немного, просто поблагодарил старика и девушку которая появилась на зов Оляпы со скоростью, намекающей на подслушивание. Убрав со стола она принесла большой пузатый самовар, два блюдца, большую тарелку, на которой горкой возлежали большие куски сахара. и плетёную корзинку в которой призывно поигрывая запечёнными боками дружной кучкой лежали баранки.

Девушка налила в блюдце из заварника густой заварки разбавила её из самовара кипятком. Поставив блюдце на стол перед стариком она проделала ту же процедуру с моим блюдцем. После, вытащив из сахарницы большую головку сахара она взяла нож и ловким ударом расколола головку на две почти равные части. Одну половинку она положила передо мной вторую перед стариком. При этом я заметил как встретившись со стариком взглядами она покраснела и улыбнувшись потупила взор. После девушка удалилась. Проводив её взглядом, старик взял свою половинку сахарной головы и окунув её в блюдце принялся посасывать по-прежнему не сводя с меня глаз при этом щурясь от удовольствия. Я повторил за ним все его манипуляции. Так мы сидели несколько минут и сосали свои сахарные головы.

Повисла неловкая пауза.

– А скажи-ка мне откуда ты? – наконец произнёс Оляпа.

Я рассказал старику откуда я и как оказался в их городе. При этом я зачем-то добавил, что в моём родном городе воеводу народ сам себе выбирает. Правда только на четыре года.

– Град, дескать, отстроили и Москвой назвали – промурлыкал в бороду Оляпа когда я закончил свой рассказ – это кого же там угораздило имя то граду славянскому чухонское дать? Такая погань разве только спьяну извинима. Так стало быть и ты из этой самой Москвы приехал к нам?

– Стало быть так – ответил я пожав плечами.

– А что, и в правду у вас воеводу себе народ сам выбирает на четыре года? – спросил старик при этом хитро прищурившись.

– В некотором роде да – ответил я.

–На вече?-

–Если можно так сказать.-

– А после чего с воеводой деется? – спросил он, снова отхлебнув из своего блюдца, и устремил на меня вопросительный взгляд.

Признаться, мне больших усилий стоило чтобы в этот момент не перейти на тон, которым взрослые разъясняют чрезмерно любопытным детям банальные вещи.

– Ну, скажем так – сказал я – он передаёт своё место следующему воеводе, тому, кого опять же, выберет народ. – сказал я, но подумав добавил – ну так во всяком случае предлагается считать. Я, знаете ли, не вхож в господский терем.