Читать книгу Чернокнижник - Максим Войлошников - Страница 9

Глава 8. Молодая семья

Оглавление

Лодья, выйдя от Вольфа, не сразу направился в свой дом. Он завернул в переулок и постучал в другое бюргерское жилище, украшенное вывеской сапожника. Открыла косматая бабища – сожительница домохозяина.

– А-а, господин студент! – сразу расплылась она в добродушной ухмылке. – Ваш блюститель нынче отсыпается. Хорошая у него жизнь, вам скажу! С утра принял и весь день свободен!

– Я все-таки пройду к нему. Я нынче по делам учебы уезжаю в Саксонию, следует его предупредить.

Он прошел в небольшую комнату в задней части дома. Когда русский студент открыл дверь, в нос ему шибанул крепчайший запах сивухи. Распластавшись на низкой кровати, храпел небольшого роста человек с монголоидными чертами лица. Как сказали бы немцы – «русский казак». На самом деле, Семен Мишарин, как говорила об этом его фамилия, происходил из небольшой народности мишарей, отатаренных угров из приокских и башкирских земель, ценимых в России за преданность царям. В чем немцы отчасти были правы – мишари давно стали военным сословием, в правах приравненным к казакам.

На столе, рядом с пустым винным штофом, лежали покрытый каракулями лист бумаги и перо с отгрызенным концом. Заглянув в бумагу, Гавриил понял, что это «отписка» академическому начальству в Санкт-Петербург. В ней, скупо похвалив прилежание русского товарища Лодьи в учебе в Марбурге, студенческий «дядька» расписывал «художества» самого этого великовозрастного оболтуса.

«Аз, раб Божий Семка, пишу вам о безобразиях, чинимых надзираемым Лодьей». Далее сообщал он, что вместо того, чтобы дни и ночи проводить в университетских лабораториях и библиотеке, оный Гавриил в основном обретался в кабаках, неоднократно дрался с пьяными обывателями, солдатами и полицией, но сам никогда не был бит, а всегда выходил победителем. Нередко отлучался он в и столицу ландграфства, город Дармштадт, для совершения разных бесчинств. Там, как поговаривают, русский студент завел знакомства не по чину и частенько пропадал на охоте в обществе сына дармштадтского ландграфа, Людвига, завзятого Нимрода, который был в восторге от охотничьих талантов молодого богатыря. Когда же надзиратель, дабы дать наставления, являлся в университетскую лабораторию, где изредка бывал Лодья, тот неизменно злокозненно проводил какие-то химические опыты, производящие чрезвычайно вонючий белый дым, от которого Мишарину приходилось поспешно спасаться бегством, вместо того, чтобы давать соответствующее внушение поднадзорному. Словом, картина вырисовывалась далеко не благостная. Высказывалось мнение, что Лодья к ученому делу не пригоден, но можно за знание языков определить его толмачом в Иностранную коллегию.

Едкая усмешка мелькнула на лице Гавриила, он проворно окунул перо в чернильницу и дополнил донос, легко подделавшись под почерк Мишарина: «Се аз дурак Семка спъяну выдумал, а вы дураки всему поверите». И подписался: «Злой татарин, С. Мишарин». Он глянул на пьяного и, не будя его, вышел вон. Проспавшийся блюститель либо долго будет гадать, что заставило его написать последние строки, либо, если, не глядя, запечатает свою писанину, неминуемо приведет в оторопь своего санкт-петербургского корреспондента.

Теперь только вернулся он в свой дом. Его Катя снова бросилась ему на грудь, роняя бессвязные немецкие слова, перемежаемые редкими русскими. Она искренне любила этого славянского богатыря, сочетавшего в себе дикарскую необузданность нрава и необычный ум и так глубоко и естественно усвоившего ее родные германские обычаи.

Кати принялась хлопотать с обедом. Вскоре за столом сидели четверо: молодой русский, его юная жена, ее отец – седоусый немецкий бюргер, род которого с XVI века обитал в Марбурге, чем он весьма гордился, и его печальная супруга. Герр Шмидт не был недоволен выбором дочери. Конечно, русский студиозус был не вовсе юн, но это значит, что он крепко станет на ноги. Разумеется, он находил нынешние высокие знакомства Габриеля претенциозными и не слишком перспективными, потому что в Германии простолюдин никогда не станет другом знатной особе. Но он, как ему казалось, по достоинству оценивал ум русского: немного времени пройдет, как тот достигнет вершин на избранной стезе – а господа профессоры на равных могут быть с каким-нибудь фрайхерром[6]. Лодья же, по его мнению, по своим талантам мог сделаться и академиком, да и не простым, а главным: председатель же академии – особа, близкая к венценосцу… Правда, простоватый бюргер того не принимал в расчет, что в России именно такую особу и назначают заведовать Академией наук, а не наоборот.

– Дочь сказала мне, что ты покидаешь нас, Габриель? Надолго ли? – спросил почтенный бюргер своего зятя, закуривая трубку.

– Увы, я должен закончить практическую часть своего обучения. Для этого я еду на саксонские рудники, во Фрейберг. Там у меня будет учителем один почтенный горный мастер, известный химик. Думаю, учеба займет не менее года.

– Кати беременна, ты знаешь?

– Да. И мне надо крепко стать на ноги к тому времени, как ребенок начнет подрастать. Я вернусь, не переживайте. Я ее люблю. Но ехать мне необходимо.

Казалось бы, о чем идет речь – расстояние немногим более трехсот верст по прямой? Но это было уже иное германское государство – курфюршество Саксонское.

– Будь осторожен, проезжая Тюрингский лес. Говорят, там, в Саксонии, пошаливают разбойники…

– Разумеется! – еле заметно улыбнувшись, отвечал Лодья.

Он не стал объяснять, что грозит разбойникам, если они будут иметь несчастье повстречаться ему на большой дороге. Вчерашняя добыча привела его к мысли, что разбойники могут оказаться наиболее надежным источником денег для бедного чужеземца.

Молодая жена собрала своего любимого в дорогу, он приласкал ее на прощание и собирался рано утром ехать.

Как ни странно, но позднее именно с пребыванием Лодьи в Марбургском университете связывали возникновение полтора века спустя так называемой марбургской философской школы. Это течение философской мысли отрицало конечную познаваемость мира и утверждало устами виднейших своих представителей, что за гранью уже познанного всегда скрываются некие знания, все еще недоступные человеческому уму. И иногда предметы совсем не такие, какими кажутся внешнему наблюдателю…

Вольный господин, немецкий барон, низший титул знати, выше обычного рейтара-рыцаря.

6

Вольный господин, немецкий барон, низший титул знати, выше обычного рейтара-рыцаря.

Чернокнижник

Подняться наверх