Читать книгу «Путешествие в заснеженную Россию» Роман Жюля Верна (Записки путешественника, обретённые в архиве) - Максим Вячеславович Орлов - Страница 5

Поезд тронулся ровно в восемь утра. Я прильнул к окну: парижские улицы медленно растворялись в морозной дымке, а в груди нарастало странное чувство – не то тоска, не то восторг. Впереди – тысячи вёрст, незнакомые города, люди, чьи обычаи и речи мне пока чужды. Но именно это и манило сильнее всего.

Дорога как пролог

Вагон мягко покачивался, за стеклом мелькали заснеженные поля, одинокие домики, обледенелые деревья. Я достал тетрадь и начал записывать:

«Первое ощущение России – тишина. Не та, что в парижских парках под снегом, а иная: глубокая, почти священная. Здесь зима не просто время года – она владычица, которая наложила печать на всё: на дома, дороги, лица людей.

В вагоне – смесь языков: французский, немецкий, русский. Я прислушиваюсь к разговорам, пытаясь уловить интонации, запомнить незнакомые слова. Вот женщина говорит: „На Урале морозы крепчают к Рождеству“. А мужчина отвечает: „Зато снега чистые, как бумага для стихов“.

Я улыбаюсь. Россия уже говорит со мной – через обрывки фраз, взгляды, скрип полозьев саней вдалеке».

Остановка в Варшаве: встреча с прошлым

На станции мы простояли два часа. Я вышел подышать морозным воздухом и заметил группу паломников в длинных плащах. Они молились у часовни, их голоса сливались в тягучую мелодию. Я вспомнил свои юношеские странствия – тогда я тоже искал ответы в дороге.

Вернувшись в вагон, я записал:

«Путешествия – это зеркала. В них мы видим не только мир, но и себя. Сейчас я смотрю в зеркало России и узнаю того мальчика, который когда‑то бежал из дома, чтобы увидеть океан. Только теперь океан – это снега, простирающиеся до горизонта».

Вечер в купе: разговоры с попутчиком

Моим соседом оказался русский инженер, возвращавшийся из командировки в Берлин. Он представился Иваном Петровичем и сразу предложил чаю из термоса.

– Вы едете в Пермь? – спросил он, разливая ароматный напиток. – Хорошее место. Там люди крепкие, как дубы, а зимы – как испытания на прочность. Но если выдержишь – станешь своим.

Я заинтересовался:– А что больше всего поражает приезжих?

Он задумался, глядя в окно:— Тишина. Не та, что от отсутствия шума, а та, что внутри. Когда стоишь на берегу Камы, а вокруг ни души, чувствуешь: эта земля говорит, но не словами. Она дышит.

Мы проговорили до полуночи. Иван Петрович рассказывал о пермских мастерах, которые вырезают из дерева целые сказки, о купцах, чьи дома украшены резьбой, словно кружевом, о пещерах, где, по легендам, прятались беглые старообрядцы.

Перед сном я добавил в тетрадь:

«Россия – это не география. Это состояние души. Сегодня я услышал её голос в рассказе незнакомца. Завтра – услышу в ветре над Камой».

Сон в дороге

Я уснул под стук колёс. В сновидении я шёл по длинному коридору, стены которого были увешаны картами. Каждая карта оживала, когда я прикасался к ней:

Пермь расцветала огнями окон, из труб поднимался дым, а на площади торговали горячими пирогами.

Кунгур превращался в ледяной лабиринт, где эхо повторяло мои шаги, а своды сверкали, как замёрзшие звёзды.

Санкт‑Петербург вставал вдали, его шпили пронзали серое небо, а Нева лежала под льдом, словно спящее чудовище.

Проснулся я от того, что поезд резко замедлил ход. За окном – бескрайние леса, укутанные снегом. Я приложил ладонь к стеклу и прошептал:

– Я здесь. Я готов слушать.

Глава 5. Пермь: первый взгляд

Мы прибыли на пермский вокзал морозным утром 186*‑го года. Воздух был таким холодным, что каждый вдох обжигал лёгкие, но в этой резкости чувствовалась жизнь – бурная, неукротимая. Снег лежал нетронутый, искрящийся в первых лучах солнца, а над крышами домов вился сизый дым – город просыпался неспешно, по‑хозяйски.

Первые шаги по пермской земле

Я вышел на перрон и замер. Вокруг – суета, но иная, не парижская: здесь всё двигалось размеренно, с осознанной неторопливостью. Извозчики выкрикивали предложения глуховатыми голосами, женщины в пуховых платках несли корзины с пирогами, солдаты в шинелях переговаривались, дыша паром. Всё звучало иначе: голоса ниже, слова короче, интонации – как удары колокола.

На вокзале толпились крестьяне с мешками, купцы с дорожными сундуками, чиновники в форменных шинелях. Я прислушался:

«На ярмарку едешь?» – спрашивал один.

«Домой, к Рождеству успеть надо», – отвечал другой.

Я, Жюль Габриэль Верн, литератор из Нанта, нанял сани. Возница, пожилой мужчина с седой бородой и пронзительно‑синими глазами, окинул меня взглядом:– В постоялый двор? Или сразу по делам?– Покажите город, – попросил я. – Я здесь впервые.

Он кивнул, укутал мои ноги меховой полостью:– Держитесь крепче. Пермь не любит робких.

Прогулка по набережной Камы

Мы ехали вдоль реки. Кама лежала под толстым льдом, но я чувствовал её мощь – будто под коркой холода пульсировала живая кровь. На берегу дети катались на коньках, их смех звенел, как колокольчики. Возле проруби рыбаки проверяли снасти, перебрасываясь короткими фразами.

– Зимой река – наш путь, – пояснил возница. – Санные дороги прямо по льду. Быстрее, чем по берегу. А летом – пароходы, грузы, жизнь.

Я смотрел на деревянные дома с резными наличниками, на купола церквей, припорошённые снегом, на дымящиеся трубы. Всё казалось одновременно чужим и знакомым – будто я вернулся туда, где никогда не был. На одном из домов заметил причудливую резьбу: сказочные птицы, завитки, неведомые звери.

– Кто это вырезал? – спросил я.– Мастер Семён, – ответил возница. – У него руки золотые. Всю улицу украсил. Говорят, узоры те не просто для красоты – в каждом свой смысл, как письмо для тех, кто умеет читать.

Сердце города: площадь и торговые ряды

Мы выехали на главную площадь. Здесь кипела жизнь:

торговцы в тулупах расхваливали товар: «Пироги с рыбой, горячие!», «Мёд пермский, сладкий, как солнце!»;

мальчишки бегали с коробками спичек и газет;

у фонтана, укрытого на зиму досками, стояли извозчики, спорили о ценах и погоде.

Я сошёл с саней, подошёл к лотку с выпечкой. Женщина в цветастом платке протянула мне пирог:– Попробуйте. С лещом, по‑пермски.

Вкус был необычным: нежное тесто, аромат дыма, солоноватая начинка. Я достал блокнот и записал:

«Пермь – это город, который не бросается в глаза. Он раскрывается постепенно: в улыбке девушки из чайной, в резьбе на окне, в скрипе снега под ногами, в вкусе пирога, который греет изнутри. Здесь время течёт медленнее, а слова – весомее. Как будто сама природа учит людей вдумчивости и основательности».

Встреча с пермским духом: разговор в чайной

В центре города я зашёл в чайную. Запах свежеиспечённого хлеба, тепло печей, гул разговоров – всё это окутало меня, как плед. Я заказал чай и пирог с рыбой. Официантка, девушка с ясными глазами и русой косой, улыбнулась:– Первый раз в Перми?– Да. А как вы догадались?– У вас взгляд… как у человека, который ищет чудеса. А у нас их полно – только смотри внимательно.

Мы разговорились. Она рассказала:

о местных обычаях: как на Рождество пекут «козули» – пряники в виде животных, а на Масленицу сжигают чучело, чтобы зима ушла без оглядки;

о мастерах, которые вырезают из дерева целые сказки: «У нас даже двери – как книги. Кто умеет читать узоры, тот знает историю»;

о реке: «Кама – она как мать. Кормит, поит, пути открывает. Но и гневается, если не уважать».

Её рассказы будили воображение. Я мысленно отмечал детали, которые могли бы ожить на страницах будущей книги: резные дома, зимние ярмарки, неторопливый ритм уральской жизни.

Приём в дворянском собрании

К вечеру меня пригласили на приём в местное дворянское собрание. Здание поражало строгостью линий и благородной простотой фасада – ни намёка на вычурность, присущую парижским салонам. В просторном зале с высокими потолками собрались представители пермской знати: статские советники, отставные офицеры, богатые купцы, удостоенные дворянского звания.

Меня представили почтенному собранию. Разговоры велись на русском и французском – язык Вольтера и Руссо здесь служил знаком образованности. Я обратил внимание на:

сдержанную манеру общения – без парижской пылкости, но с глубоким уважением к собеседнику;

интерес к европейским новостям – меня расспрашивали о последних открытиях в науке и литературе;

гордость за край – каждый стремился рассказать о богатствах Урала, его рудниках и лесах.

Один из купцов, седобородый мужчина с проницательным взглядом, поведал:– Знаете, господин Верн, у нас говорят: «Урал – опорный край державы». И это правда. Наши недра хранят сокровища, а люди – дух крепкий, как уральские горы.

За чаем с вареньем из местных ягод я слушал истории о первопроходцах, о купцах, прокладывавших торговые пути, о мастеровых, чьи руки превращали руду в произведения искусства. Меня поразило, как органично сочетались в этих людях купеческая хватка и истинная любовь к родной земле.

В завершение вечера мне показали собрание карт и атласов – гордость местного географического общества. Среди них я обнаружил редкие чертежи горных разработок и маршруты экспедиций вглубь Сибири. Это было бесценное сокровище для путешественника и писателя.

Вечерние размышления: что я увидел за один день

Вернувшись в постоялый двор, я сел у окна. За стеклом – огни города, редкие прохожие, сани, скользящие по заснеженной улице. Тепло от печи мягко окутывало, а в воздухе всё ещё чувствовался аромат вечернего чая с травами. Я открыл блокнот и написал:

«Сегодня я сделал первый шаг по этой земле. И уже понял: Пермь – не точка на карте. Это живой организм со своим ритмом, запахом, голосом.

Я видел:

руки мастеров, творящих красоту из дерева;

лица людей, в которых читается стойкость и доброта;

реку, спящую под льдом, но полную скрытой силы;

улыбки незнакомцев, которые стали для меня проводниками в этот мир;

благородство местных жителей, хранящих традиции и открывающих двери для странника.

Завтра – отправлюсь дальше, к Кунгуру, к пещерам, к тайнам, которые ждут меня. Россия уже начала рассказывать свою историю. Я лишь учусь её слушать. Как писатель и как путешественник, я обязан запечатлеть эти мгновения – чтобы потом, в тиши кабинета в Амьене, превратить их в слова, способные зажечь воображение читателей».

Я задул свечу и лёг. В темноте я слышал, как за стеной кто‑то напевает тихую песню. Слова были незнакомы, но мелодия – древняя, как ветер над Камой – проникла в сердце.

И я знал: это только начало.

Приметы пермской зимы (заметки в тетради)

Перед сном я записал то, что успел заметить за день:

Снег здесь иной – более пушистый, словно вата, и тихий: не хрустит, а шепчет под ногами.

Дыхание людей превращается в облака пара, и в этом пара видны лица – мимолетные, как сны.

Окна домов украшены морозными узорами, будто кто‑то невидимый рисует на стекле.

Звуки города – скрип полозьев, звон колокольчиков, окрики извозчиков – складываются в особую симфонию.

Взгляды людей – прямые, открытые, но с оттенком настороженности: они привыкли к суровой природе и знают цену словам.

Я закрыл блокнот. За окном падал снег, укрывая Пермь белым покрывалом. Где‑то вдали, за лесами, ждала Кунгурская пещера – ледяное царство, куда я отправлюсь завтра.

Но сегодня я принадлежал Перми. И она приняла меня.