Читать книгу КНИГА ПЕРВАЯ: МОРЕ И ВОЛЯ - Максим Вячеславович Орлов - Страница 2

Глава первая: Штиль перед бурей

Сентябрь 1798 года. Ревель. Кабинет капитана второго ранга.

Корабельные часы, привинченные к дубовой панели стены, отбили восемь склянок. Свет от сальной свечи в медном шандале прыгал по пергаменту, лежавшему передо мной. За окном, в густых сумерках балтийской осени, неясно вырисовывались мачты эскадры, готовящейся к походу. Воздух в кабинете пахнет пылью, воском, сургучом и непередаваемым запахом старых морских карт – смесью плесени, соли и бумажной пыли.

Я, капитан второго ранга Алексей Игнатьевич Воронов, командир 74-пушечного линейного корабля «Симеон и Анна», дописывал последние строки рапорта в Адмиралтейств-коллегию.

Перо скрипело, выводя округлые буквы: «…команда в полном комплекте, провиант и амуниция приняты по росписи. Артиллерийские припасы и такелаж освидетельствованы, недостачи не имеется. По получении высочайшего указа и приказа господина вице-адмирала Ушакова готов немедленно сняться с якоря…»

Рука замерла над строкой. Имя «Ушаков» всегда действовало на меня, как порыв свежего норд-оста. С ним мы гоняли шведов по шхерам, с ним учились невиданной дотоле науке – маневренному бою, где главным было не выстроиться в линию и лупить друг в друга, пока кто-то не пойдет ко дну, а смелость, сноровка и железная воля командира. Федор Федорович был суров, как балтийский гранит, но справедлив. Он не терпел разгильдяйства, но и не жалел наград для отличившихся. Под его началом служить было и тяжко, и почетно.

Дверь скрипнула. В проеме, отбрасывая длинную тень, стоял мой первый лейтенант, Артемий Сергеевич Лыков. Белые лосинные брюки, темно-зеленый мундир с позументом, шпага на перевязи – все, как положено офицеру, но в глазах – неподдельная усталость. Мы оба не спали вторые сутки, готовя корабль к выходу.

– Алексей Игнатьевич, с берега доставили пакет. С фельдъегерской маркой.

Лыков протянул толстый конверт, опечатанный сургучом с оттиском двуглавого орла. Я сломал печать. Внутри лежал приказ за подписью вице-адмирала Павла Васильевича Чичагова, командующего балтийской эскадрой, и – отдельным листом – копия высочайшего рескрипта императора Павла Петровича.

Глаза бежали по строкам, выхватывая суть: «…по просьбе союзных держав и для противодействия зловредным замыслам Французской республики, покусившейся на владения законных государей в Италии и на островах Архипелага… повелеваю эскадре вице-адмирала Ушакова, составленной из кораблей Балтийского флота, следовать в Константинополь для соединения с флотом Оттоманской Порты и совместных действий противу общих врагов…»

Союз с турками. После столетий войн. Мысли путались. Но приказ есть приказ. И там, в конце, стояла короткая, как выстрел, резолюция Ушакова, уже наложенная на бумагу его рукой: «Готовность к походу – 25 сентября. Жду капитанов в 10 утра на «Святом Павле». Ф. Ушаков.»

– Ну что, Артемий, – сказал я, откладывая бумаги. – Готовься к Средиземному морю. К Леванту. К туркам в союзники.

Лыков усмехнулся, поправил шпагу.

– Слыхал я про ихнее гостеприимство. Говорят, в Босфоре иной раз не то что ядро, а и корабль целиком пропасть может, коли аллаху не угодишь.

– Угодим ядрами, коли что, – буркнул я, вставая. – Пойдем, пройдемся по кораблю.

На следующий день. Борт флагмана «Святой Павел».

Адмиральская каюта «Святого Павла» была просторна, но аскетична. Ни бархата, ни позолоты, какие любили иные вельможи. Икона Спасителя в углу, шкаф с книгами по морскому делу, большой стол с разложенными картами. И сам он – Федор Федорович Ушаков. Невысокий, коренастый, в темно-зеленом потертом мундире без лишних украшений. Лицо скуластое, изборожденное морщинами и ветрами, глаза пронзительные, серые, как балтийская волна перед штормом.

Капитаны, человек пятнадцать, стояли тесным кругом. Пахло табаком, хорошим сукном и морем.

– Господа, – голос у адмирала был негромкий, но каждый звук падал, как свинцовая пуля. – Задачи вам известны. Вести эскадру будем через Зунд, Каттегат, Английский канал. Погода осенняя, плавание не увеселительное. Но император повелел – мы исполняем. Нас ждут в Константинополе. А там… – он ткнул пальцем в карту Средиземного моря, раскинутую на столе, – там французы. Заняли Ионические острова. Корфу – ключ к Адриатике. Их флот рыщет по всему морю. Наши союзники – турки и англичане. С турками договорились. С англичанами – как Бог даст.

Он обвел взглядом всех.

– Помните: честь Андреевского флага превыше всего. Дисциплина – железная. Матрос – не быдло. Он воин Христов и слуга царю. Кормить его досыта, не воровать его пайку. Кто провинится – сам знаете мою правду. Кто отличится – будет представлен. Вопросы есть?

Вопросов не было. Было ощущение величия момента. Мы, балтийские волки, отправлялись в неизвестные южные воды, навстречу славе или гибели.

Октябрь 1798 года. Константинополь. Босфор.

Зрелище было одновременно величественное и ошеломляющее. Наш скромный балтийский флот, выстроенный в кильватерную колонну, входил в Босфор. По правому борту проплывали ослепительно белые стены султанского дворца Топкапы, минареты Айя-Софии, причудливые деревянные ялы. Воздух, теплый и влажный, нес незнакомые запахи – жасмина, морской гнили, специй и дыма. Нас облепляли сотни турецких лодок, люди в чалмах и шароварах кричали что-то, размахивая руками.

С турецкой эскадрой мы соединились у принцевых островов. Их корабли были больше, богаче украшены, но… Я как моряк сразу увидел непрактичность: высокие, ажурные кормы, затрудняющие маневр, беспорядочное расположение орудий. Но пушки – пушки были новыми и внушали уважение.

Через день последовал вызов к самому капудан-паше. Делегацию русских офицеров повезли в султанский дворец. Мы ехали в каретах по узким, шумным улицам, мимо лавок, где сверкали шелка и клинки дамасской стали.

Прием был пышным и холодным. В огромном зале, украшенном синими изразцами и золотыми арабесками, на возвышении восседал капудан-паша. Мы, в наших строгих мундирах, чувствовали себя белыми воронами среди моря ярких кафтанов, парчи и тюрбанов. Переводчик, бормоча, передавал любезности. Подавали сладости, густой кофе в крохотных чашечках. Адмирал Ушаков держался с достоинством немногословного гостя. Его скуластое лицо было непроницаемо.

Позже, уже на борту «Святого Павла», он собрал нас.

– Видели гостеприимство? – спросил он. – Теперь увидите и их норов. Писать будем вот что.

Он продиктовал текст, который я, как владеющий каллиграфией, должен был перебелить начисто для отправки капудан-паше:

«Его Превосходительству господину Капудан-Паше, главному начальнику флота Оттоманской Порты: При сем имею честь препроводить диспозицию совместного крейсерства у Дарданелл. Полагаю необходимым выделить из вашей эскадры шесть линейных кораблей и четыре фрегата под общее начало, дабы действия наши были согласны и решительны. О времени выхода прошу уведомить меня заблаговременно, дабы ветер не застал корабли врасплох. Остаюсь в уверенности в вашем усердии к общему делу.

С совершенным почтением, Вице-Адмирал Российского флота Федор Ушаков».

– Жестко, Федор Федорович, – позволил себе заметить я, окуная перо в чернильницу.

– С ними иначе нельзя, Воронов, – отозвался адмирал, глядя в иллюминатор на огни турецких кораблей. – Покажут слабину – сожрут. Будем тверды, но справедливы. Они это ценят.

Ответ капудан-паши пришел через два дня. Его принес молодой, щеголевато одетый турецкий офицер. Конверт был из плотной бумаги, с золотым тиснением. Переводчик, склонившись над текстом, читал медленно:

«Светлейшему и достопочтенному адмиралу Ушаков-паше, покровителю морей...

…соображения ваши насчет диспозиции приемлемы с чувством братской уверенности. Однако корабли наши требуют некоторого исправления в рангоуте, и выход в море может замедлиться… Предлагаю для первого совместного предприятия послать эскадру под началом вице-адмирала Кадыр-бея, мужа опытного и храброго… Он имеет все полномочия действовать с вами заодно против безбожных французов...»

– То есть, присматривать за нами приставили, – хмыкнул Лыков, когда мы остались одни.

– И ладно, – сказал я, разминая затекшую руку. – Лишь бы в бою не струсили и в спину не стреляли.

Среди бумаг лежало и другое письмо, захваченное нашим крейсером с французского купеческого судна. Оно было адресовано командующему гарнизоном на Корфу, генералу Шабо. Перевод был кривоват, но суть ясна:

«…русские варвары, ведомые неким Ушаковым, вошли в Константинополь. Не обольщайтесь их союзом с турками – это союз палача и жертвы, который долго не продлится. Гарнизону на Корфу надлежит укрепить батареи, особенно на острове Видо. Наши морские силы в Тулоне готовятся к прорыву. Держитесь. Республика ждет от вас стойкости. Да здравствует Франция!»

Я положил оба письма рядом. Две реальности, два мира. Один – полный восточной изворотливости и скрытого недоверия. Другой – революционной спеси и открытой угрозы. А между ними – наша эскадра, островок русской воли и отваги в бурном, недружелюбном море.

Вечером, стоя на шканцах «Симеона и Анны», я смотрел, как над Золотым Рогом зажигаются первые звезды. От теплой воды, от смолистого запата борта, от сдержанного говора вахтенных матросов на родном языке на сердце стало спокойнее. Качка под ногами была твердой и уверенной. Мы были дома, на своем корабле. И куда бы ни несла нас адмиральская воля – к берегам Италии, к стенам Корфу, в самое пекло боя – этот дубовый настил будет нашей землей, а эти люди – нашей семьей.

Где-то там, на западе, ждал неприятель. И слава.