Читать книгу Тень Чуди - Максим Вячеславович Орлов - Страница 3

Утро не принесло ясности. Туман сменился мелким, колючим дождем, который не очищал воздух, а лишь превращал пермскую грязь в липкую, серую жижу. У крыльца гостиницы меня ждал неказистый тарантас, запряженный парой тощих гнедых. Рядом, непромокаемый, как скала, в дождевике и с неизменной трубкой в зубах, стоял пристав Гордеев.

– Погодка не для прогулок, ваше благородие, – хрипло произнес он, помогая мне взобраться на скрипящие сиденья. – Но для мертвых – самое то. Сыро, тихо.

Мы тронулись, покидая относительно благоустроенный центр. Мостовая кончилась, началось месиво, в котором тарантас то и дело кренился, угрожая вывалить нас в лужу. Справа, за частоколом заборов и кривыми крышами, маячили кирпичные корпуса и дымящие трубы **Мотовилихинского завода**. Звук молотов, доносившийся оттуда, был глухим, ритмичным, как пульс некоего огромного железного зверя. Воздух пах углем, гарью и кислотой.

– Заводской народ – народ особый, – сказал Гордеев, не оборачиваясь, будто читая мои мысли. – От сохи оторваны, к домнам приставлены. Душа у них каменеет, а суеверий – больше, чем у самого темного мужика в деревне. Здешние верят, что в горе, под заводом, живет **медный царь**. И требует он жертв. Каждого, кто в завале погибнет, говорят – царь забрал.

Мы миновали последние избы и въехали в зону странного, опустошенного ландшафта. Справа бушевал и дымил завод, слева поднимался поросший чахлым лесом склон. Земля была изрыта: старые траншеи, заросшие бурьяном ямы, кучи щебня. Это были следы **старых выработок** – медных, еще с петровских времен. Место называлось «Гора». И оно действительно напоминало гигантское, больное тело, покрытое шрамами.

– А где же «Чертова яма»? – спросил я.

– Самое его нутро, – мотнул головой Гордеев вглубь. – Штольня главная, давно обвалившаяся. К ней и не подойти. Но есть боковые ходы, щели. Народ туда за медной рудой да редкостями похаживает, пока мы, полиция, не видим.

Мы оставили тарантас у покосившейся сторожки, где сидел древний старик, больше походивший на болотного духа, и пошли пешком. Дождь сек по лицу. Глина липла к сапогам, превращая каждый шаг в испытание. Воздух стал другим – пахло сыростью камня, окисленным металлом и… пустотой. Гул завода остался позади, и эта тишина была громче любого шума.

– Вот она, – остановился Гордеев.

Перед нами зиял черный провал в склоне горы. Не штольня даже, а просто развороченная, осыпавшаяся пасть. Камни вокруг были покрыты странным зеленоватым налетом – **медная зелень**. Из темноты тянуло ледяным, застоявшимся дыханием земли.

– Суханов здесь бывал? – спросил я, зажигая походный фонарь.

– По словам Веретенова, интересовался. Но я проверял – никто из местных сторожей его тут не видел. А они все видят.

Я сделал несколько шагов к входу, поднял фонарь. Лучи света выхватили из мрака обломки деревянных крепей, почерневшие от времени, куски руды. И вдруг – след. Свежий, четкий отпечаток подошвы сапога в глине у самого входа. Не крестьянского лаптя, а городского, с каблуком. Я присел.

– Гордеев, посмотрите.

Пристав подошел, крякнул. – Размер небольшой. Под стать покойному Суханову. Или… бабе. Но бабы сюда не ходят.

Мы вошли внутрь. Холод обнял, как могильный саван. Фонарь отбрасывал безумные тени, которые прыгали по стенам, покрытым изумрудными и синими прожилками малахита и азурита. Красота адская. Воздух был тяжелым, трудно дышалось. Мы двигались по низкому, частично заваленному ходу. С потолка сочилась вода, холодные капли падали за воротник.

– Ничего, – пробормотал я больше для себя. – Криминального. Просто дыра в земле.

– Тсс! – резко шикнул Гордеев. – Слышите?

Я замер. Сначала – ничего. Только тиканье воды. Потом… донесся слабый звук. Не спереди, а как будто **сбоку**, из толщи горы. Глухой, металлический. **Удар**. Как будто по меди били один раз, с расстановкой. Затем – тишина. И снова – **удар**. И еще.

– Это с завода? – шепотом спросил я.

– Не может быть. Далеко. Да и ритм не тот.

Удары продолжались, мерные, неспешные, словно гигантское сердце подземного царства начало биться. По спине пробежали мурашки. Рационализм мой трещал по швам. Я потянул за собой Гордеева вперед, к развилке. Один ход уходил вниз, завален почти полностью. Второй – узкая щель.

И тут фонарь выхватил из темноты пятно, которого не должно было быть. Клочок **синего сукна**. Мундирного. Я протиснулся в щель. За ней был крошечный грот, не больше чулана. И на камнях, в неестественной позе, лежало тело.

Не Суханова. Другой человек. Пожилой, коренастый, в грубой рабочей одежде, но поверх нее – дорогая, теплая **заячья шуба**, теперь изодранная в клочья. Лицо было обращено к стене, но по седым, всклокоченным волосам и могущим рукам я понял – это рабочий, но не простой. Рядом валялась **кайла** и опрокинутый фонарь.

Я подошел ближе, и свет выхватил детали. Те же странные, глубокие царапины на открытых частях рук. И на груди, прямо поверх шубы, лежала еще одна бронзовая фигурка. На этот раз – **медведь**, стоящий на задних лапах. И в его поднятых лапах была крошечная, тщательно вырезанная **человеческая личина**.

– Господи помилуй… – прошептал Гордеев за моей спиной. – Да это же **Семён-артельщик**. С Мотовилихи. Знаменитый был рудознатец, Веретенову всегда помогал, где копать. Пропал третьего дня. Думали, запил или в городе загулял…

Я наклонился, стараясь не касаться тела. Вскрытие покажет причину смерти, но и так было видно: перелом шеи. Чисто, профессионально. Ритуальные царапины были нанесены посмертно. Театр. Ужасный, продуманный театр для кого-то… или для чего-то.

Внезапно **удары** из-под земли прекратились. Наступила абсолютная, давящая тишина. И в этой тишине я услышал новый звук – легкий **шелест** сзади, из темноты прохода, по которому мы пришли. Как будто кто-то осторожно, крадучись, прошел по россыпи камней.

Я рванул фонарь в сторону, выхватывая пустоту.

– Кто здесь?!

Только эхо ответило многоголосым, насмешливым шепотом: «_здесь-здесь-здесь…_».

Гордеев выхватил тяжелый полицейский **пятизарядный пистолет**.

– На выход, ваше благородие. Быстро. Не место здесь для живых.

Мы отступали, пятясь, освещая фонарем каждый шаг. Шелест не повторялся, но чувство, что за нами следят из множества невидимых щелей, не покидало. Выбравшись на серый, промозглый свет дня, я вдохнул полной грудью, но запах дождя и гари не смыл ощущения склепа.

– Второй, – хрипло сказал я, прислонившись к мокрому камню. – Та же манера. Та же подпись.

– И оба связаны с Обществом Веретенова, – мрачно дополнил Гордеев, пряча пистолет. – Суханов – бумаги оформлял. Семён – землю копал. Кого следующего выберет ихняя «Чудь»? Художника, что рисует? Или самого Петра Алексеевича?

По дороге назад, в грохочущем тарантасе, я развернул тряпицу с фигуркой медведя. Она была еще более выразительной, чем ящер. Личина в лапах медведя была искажена гримасой ужаса.

– Что это означает, пристав? По вашим… местным понятиям.

Гордеев долго молчал, смотря на унылый пейзаж за окном.

– Медведь – хозяин. Хозяин тайги, гор, подземелья. Он – страж. Тот, кто забирает души, нарушивших запрет. Кладут медведя – значит, жертва была не просто случайной. Она была **виновной** в глазах того, кто это сделал. Семён что-то нашел. Или что-то взял не свое. И его судили.

Вернувшись в город, я отправил Гордеева организовать вывоз тела и сообщить родным, а сам пошел прямиком к Веретенову. Мне нужны были ответы.

Ученый был в своем кабинете, но на сей раз его пыл поугас. Он сидел за столом, бледный, и перед ним лежал лист бумаги. Увидев меня, он вздрогнул.

– Вы уже слышали? – спросил я без предисловий.

– О Семёне? Да… Гордеев прислал… – голос его дрогнул. – Это кошмар. Прекраснейший был человек, знаток недр…

– Он для вас работал в последнее время?

– Да, на прошлой неделе мы были на **старом городище** за Камой. Он искал… признаки фундаментов. Но ничего значимого не нашли, клянусь! Только черепки.

Я положил на стол рядом с его бумагой фигурку медведя. Веретенов отпрянул, как от гадюки.

– И это нашли на нем?

– На нем. Что это значит, Петр Алексеевич? Вы говорите о легендах – вот вам и легенда в действии. Кто-то очень хорошо осведомлен о ваших делах и использует ваши знания, чтобы запугать и убить.

Он закрыл лицо руками.

– Не знаю… Не могу понять. Это безумие!

– Кто еще из вашего круга мог знать о планах Семёна? О его интересе к «Чертовой яме»?

Веретенов опустил руки. Его взгляд был растерян.

– Все! Мы же общество, мы делимся находками! **Семен Игнатьевич Туров** спонсировал ту поездку. **Аркадий**… наш художник, он был там, делал зарисовки пейзажей… даже **Анисья**, та самая знахарка, что травы нам собирает, она рядом жила и предупреждала Семёна, мол, место нехорошее…

Анисья. Знакомое имя. Гордеев упоминал ее как знахарку.

– Дайте мне ее адрес.

– Она не в городе. На **выселках**, за речкой Данилихой. Но, господин следователь, вы же не думаете, что эта женщина…

– Я думаю, что каждый, кто причастен к вашим раскопкам, теперь в опасности. И я буду задавать вопросы каждому.

Перед уходом я взглянул на бумагу, лежавшую перед Веретеновым. Это был не научный трактат, а письмо. Несколько строчек, выведенных неровным, словно дрожащим, но явно образованным почерком:

> «_Петр Алексеевич. Духи болот и медных жил недовольны. Вы берете не только камни. Вы берете тишину из-под них. Возвращайте, или следующая жертва будет ближе к сердцу Общества._»

– Это когда пришло? – резко спросил я.

– Вчера вечером. Бросили в почтовый ящик у входа. Без марки, без всего.

– И вы не подумали сообщить в полицию?

– Я думал… это чья-то дурная шутка! – в голосе его прозвучала искренняя боль. Теперь, после смерти Семёна, шутка обрела жуткую конкретику.

Я забрал письмо как улику. Убийца не просто совершал ритуалы. Он вел диалог. Объяснял свои мотивы. И в его объяснениях сквозь суеверную шелуху проглядывала четкая логика: «Вы берете не только камни». Что еще могли взять археологи? Землю? Покой? Или что-то более материальное?

На улице уже сгущались сумерки. Фонарщик с лестницей медленно двигался по Сибирской улице, зажигая редкие керосиновые фонари. Их свет был желтым, тусклым, он не разгонял тьму, а лишь оттенял ее. Я стоял на крыльце Народного дома, и мне казалось, что из каждой подворотни, из каждого окна на меня смотрит незрячее, каменное лицо медного царя или пустые глазницы бронзового ящера.