Читать книгу Дневник Неизвестного - Марат Геннадьевич Зайнашев - Страница 14

Продолжая пособничество собственным психическим отклонениям или, как ещё кое-где было: «социальному уродству» – без сомнения восхитительному признаку наличия подлинной мысли, – бродя по краю предлесового таинства, спешу выписать заметки на тему прочитанного вами несколько глав назад.

Инспиратив – удобнейшее, звучное словцо, но я, пожалуй, скажу просто: побудитель. Какой побудитель требуется мысли в её зачаточном состоянии? Не той, что в движении пробуждается и свербит в голове пока не будет записана, а той, что дремлет, ещё не знает, что существует, не осознаёт себя? Уже было сказано. И ответ всегда единственно верен, всегда очевиден, а кроме него: пример.

Мысль – растение робкое, привередливое. Ей требуются непременно полосатые условия, то штиль, то ураган, то самый малый лучик света. Тогда и удаётся избежать проклятого сорняка одинаковости.

Видимо влияние окружения – мои ботанические наплывы. Всюду зелёная чистота. Так и хочется нырнуть в только что обогретую солнцем росу! Но следует докончить.

Стеблем жизни, её опорой, нерушимой колонной я вижу только цель – цель не придти к чему-то, а уйти, сбежать от раздражителя. Вся суть жизни в беготне от кнута к прянику, и, если вдруг осознанной, то непременно и назад. Отлично бы, если кнут держать в своих руках, понукать себя этим стимулом, потому что без копья позади никакие пряники не нужны. Это всё известно. Неизвестно другое – предмет моего интереса.

Что же тогда? В безмыслой, безобразной аморфности сейчашнего человека, стимулом самой жизни оказывается смерть, а точнее страх смерти. Не умереть – вот это стимул! «Инстинкт самосохранения!»… тьфу! А по мне – чудовищный порок в генетическом коде, или где бы он там ни был.

Можно ли этот стимул сломать? Раздавить с хрустом его паразитский хитин каблуком бесстрашия и независимости? Впрочем, если мой слог наводит читающего на аналогии с рыцарской храбростью, – мол этого я жажду, – здесь нет места храбрости. Бесстрашие – значит именно жизнь без страха! Не путать с умиротворением. Ничего лишнего.

Блажен, кто рано по утру

Встаёт с постели без сомненья, —

Тому и пища ни к чему,

И в сладость тяга к завершенью.

Именно со смыслом оригинального стиха – не этой моей переделки, – у меня ассоциируется любой человеческий страх. Это мусор, отход жизнедеятельности и в то же время главная её причина. Какой-нибудь процент от миллиардов танатофобов-псевдожизнелюбов обязательно примешает меня и мои измышления к нездоровью бестолковых, сексуально озабоченных моральных калек, да ещё и без права обжалования. Но впереди ещё достаточно страниц, достаточно времени, чтоб донести до присяжных мою точку зрения.

Внезапно всё превратилось в суд – что-то во мне страдальческое требует бичевания. А где-то во глубине, приторным звоном напоминания даёт о себе знать ещё тот вопрос: другой процент тех же миллиардов обвинит меня в романтизации погашенных факелов и сломанности бабочкиных крыльев.

Где моё спокойномыслие? Так ли нужно оно?