Читать книгу Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса - Маргарет Джордж - Страница 19

Генрих VIII:

Теперь у меня появилась высокая миссия: освободить принцессу от заточения в башне, как и подобало истинному рыцарю. А состояние влюбленности (равно как и возбуждение, которое я неизменно испытывал, мысленно рисуя прекрасный образ Екатерины) решительно усиливало желание совершить этот подвиг.

Шла подготовка к одному из государственных летних походов короля, что сулило мне свободу действий на несколько недель его отсутствия. Когда-то я мечтал сопровождать отца в подобных путешествиях и ужасно огорчался, когда меня лишали такого удовольствия, теперь же я с нетерпением ждал его отъезда.

Король не любил бывать в обществе, ему не нравилось пристальное внимание к его особе, он испытывал тревогу, когда не мог полностью владеть ситуацией. Несмотря на это, он довольно часто отправлялся в поездки. Отец считал их необходимостью, но более всего его привлекала возможность сберечь изрядное количество денег – ведь он ежегодно проживал по месяцу за чужой счет.

Предполагалось, что во время походов монарх должен отдыхать от дворцовой рутины. На самом деле цель была иной: король осматривал свои владения, видел, сколько у него подданных, а самое важное – дарил им великую милость лицезреть себя. Людям следовало напоминать, каков из себя их правитель. Одна из первейших его обязанностей – показываться народу во всей красе. Как только разносилась весть о королевском путешествии, англичане, бросая дела, пускались в дальний путь и выстраивались по обочинам дорог, в надежде хоть мельком увидеть своего монарха. Отцы поднимали на плечи детей, желая, чтобы и они увидели его. Бывало, к кортежу прорывался золотушный страдалец и умолял его величество прикоснуться к нему, поскольку простолюдины верили, что королевское прикосновение исцеляет эту болезнь.

Эти поездки никогда не проходили впустую, исключительно ради наслаждений красотами окружающей природы, привалов на прекрасных речных берегах, простой и здоровой сельской еды. Хотя именно так все выглядело со стороны. В действительности о тщательно спланированном в зимние месяцы пути следования заранее оповещались все богатые землевладельцы и дворяне, чьи имения находились неподалеку, дабы благодарные подданные успели подготовиться к приему и размещению короля со всей его свитой. Он не путешествовал в одиночестве; его сопровождала бо́льшая часть двора, что являлось серьезным затруднением для устроения непритязательных трапез на луговых просторах. Для этого требовалось непомерное количество пищи, и домовладелец, которого удостаивали подобной чести два года подряд, подвергался опасности разориться или влезть в долги.

Существовал и другой, менее явный повод для поездок по стране: король желал проверить преданность высшей знати и воочию убедиться, соблюдают ли они его закон о запрещении феодальных свит, одетых в ливреи своего господина. Хотя в данном случае обмануть могли и собственные глаза. Эдуард IV, к примеру, приказал распустить личные войска, которые лорды держали в своих владениях. Это угрожало его правлению по очевидным причинам. Однажды он гостил у графа Оксфордского, одного из ярых сторонников Ланкастеров. Тот переодел своих людей в ливреи и выстроил их вдоль дороги, чтобы они приветствовали короля, всячески выказывая ему преданность. Эдуард помалкивал на сей счет до самого отъезда.

– Я благодарю вас за хороший прием, – сказал он графу на прощание, – но мне нестерпимо видеть, как законы нарушаются прямо у меня на глазах.

Он наказал графа, взыскав с него десять тысяч фунтов – что являлось гораздо более существенной суммой в те времена, когда ценность денег не падала с такой тревожной скоростью, как сейчас.

Первого августа в дворцовой церкви проводилась традиционная месса в честь праздника урожая, во время которой у алтаря освящали хлеб, испеченный из первого собранного зерна. После полудня король отправился в путь. Он собирался вернуться лишь в конце сентября, к Михайлову дню, когда зима была уже не за горами, а к столу подавали жирного жареного гуся.

Устроившись на верхнем этаже возле окна, я смотрел на участников похода. Пока еще стояло жаркое и знойное лето, а осень с ее Михайловым днем представлялась бесконечно далекой. Меня охватило головокружительное ощущение свободы. Похоже, весь двор отбывает в путешествие! Я разглядел в толпе Фокса и Рассела, Томаса Говарда и Томаса Ловелла, а также двух отцовских министров финансов Эмпсона и Дадли. Король обязан думать о финансах, уж если не на лугах при ярком свете дня, то хотя бы под прикрытием ночи.

Во дворце оставались лишь архиепископ Уорхем и моя бабушка Бофор. Знатные дворяне и сановники, необязанные сопровождать короля, могли вернуться в собственные владения, поскольку в его отсутствие занятий при дворе у них не было. Дела отбывали вместе с кортежем короля, а его свита располагалась там, где ей приказывали расположиться.

Впрочем, брать в поход весь груз государственных забот не предполагалось, поскольку целый мир, казалось, предавался заслуженным удовольствиям в эти золотые августовские деньки.

И для меня они стали поистине чудесными. Я постоянно упражнялся в любимых боевых искусствах, участвовал в запретных конных и пеших турнирах и поединках с приятелями, непрестанно рискуя жизнью. Зачем? Даже сейчас не знаю толком, как ответить на этот вопрос. Однако я жаждал опасностей так же, как человек жаждет воды в пустыне. Вероятно, потому, что меня так долго и упорно от них оберегали. А может, мне хотелось испытать себя, проверить, на каком же пределе моя смелость сменится страхом. Или все объяснялось гораздо проще. «Молодая кровь играет и требует развлечений!» – однажды написал я. Разве плохим развлечением служили рыцарские турниры, где мы бросали вызов самой смерти?..

Вспоминая то шальное времечко, я невольно прихожу к мысли, что само Провидение уберегло меня от суровой кары за безрассудство. Именно летом 1506 года Брайен потерял глаз, а один из моих приятелей умер от удара по голове, полученного на турнире. Странно, что сразу после поединка он выглядел вполне здоровым. Но той же ночью внезапно скончался. Один из учеников Линакра (поскольку сам лекарь уехал с королем) пояснил, что так часто бывает при травмах головы. В черепе происходит внутреннее кровоизлияние, которое невозможно заметить и остановить.

Мы испытали потрясение и страх, но благодаря бесшабашной молодости уже по прошествии нескольких дней опять принялись за свое и продолжали драться на мечах и налетать друг на друга на конных турнирах. Вот так быстро и естественно юность забывает о смерти и по-прежнему играет с ней в опасные игры.

По вечерам мы вместе бражничали, бренчали на лютнях и строили планы по завоеванию Франции, мечтая стать братьями по оружию. В это славное беззаботное время я не вспоминал о былом и не задумывался о том, что ждет впереди.

Поздней ночью я уединялся в своей комнате и вдруг понимал, что не хочу спать. Теперь, когда меня ни в чем не ограничивали, я наслаждался одиночеством после шумного дневного общества.

Два окна моей спальни в Гринвиче выходили на юг и восток. Я частенько устраивался на удобном подоконнике с восточной стороны и глядел на темный небосклон. К середине августа смеркалось гораздо быстрее и ночь спускалась раньше. И тогда небо усыпали ярчайшие звезды. Они неизменно привлекали мое внимание. Я пытался распознать их скопления, вспоминая уроки астрономии. Мне удалось найти многие созвездия. Я поражался, что можно точно предсказать затмения и прочие небесные явления, и хотел понять, как это делается. Математики уже вычислили, что через три месяца будет частичное затмение. Каким образом?

Мне хотелось все знать, все испытать; меня влекли новые знания, новые открытия, я мечтал познать пределы своих возможностей и постичь нечто неведомое.

Из окна пахнуло теплым воздухом, и издалека донесся тихий рокот. На горизонте полыхнули зарницы. Где-то шла гроза. От резкого дуновения тревожно взметнулись огненные язычки свечей и факелов.

Ветер дул с запада. Я вдруг вообразил себя летящим над землей, вольным и открытым всему свету. Я потянулся за лютней, и вдруг мелодия и слова пришли мне в голову одновременно, словно они уже давно созрели в моей душе:

Лето закончилось, и король вернулся. Вскоре после прибытия он вызвал меня к себе. Кто-то доложил ему о турнирах. Мне следовало бы догадаться. При дворе невозможно ничего скрыть.

Я подкрепился перед этим разговором и быстро выпил подряд три кубка кларета. (Одной из перемен, которых я добился во время отсутствия отца, стал изрядный запас неразбавленного вина в моих покоях.)

Отец сидел в своем излюбленном рабочем алькове (его частенько называли «счетной конторой», поскольку там он решал большинство финансовых вопросов). Когда я вошел, он сражался с громадным ворохом жеваных и скрученных бумаг, напряженно склонившись над столом. Впервые я заметил, как поседели его волосы. Он не надел головной убор, и его макушка серебрилась в отблесках огня факелов. Вероятно, именно поэтому король давно не появлялся в обществе с непокрытой головой.

– Будь проклята эта мартышка! – Он махнул рукой на обезьянку, которая в тот момент нахально играла с большой государственной печатью, и его голос зазвенел от гнева. – Она разодрала мой дневник! Он совершенно испорчен!

Очевидно, шалунье вздумалось соорудить из личных бумаг короля уютное гнездышко, сначала разорвав их в клочки, а потом хорошенько спрессовав.

– Возможно, сир, вам лучше поместить ее в королевский зверинец, – тактично сказал я, подумав, что это следовало сделать полгода тому назад.

Я невзлюбил эту тварь с первого взгляда. В отличие от собак она по природе своей совершенно не поддавалась дрессировке, однако лихо передразнивала людей и подражала им во всем.

– Да, – отрывисто бросил он. – Но теперь уж поздно. Она уже уничтожила мои самые ценные вещи.

В тот же миг проказница завизжала и начала карабкаться по настенной драпировке. Обезьяна выглядела в кабинете явно неуместно. Ее следовало если не утопить в Темзе – хотя, по-моему, отличная мысль, – то, во всяком случае, отдать в зверинец Тауэра. Его обитателей, порой весьма диковинных, подарили королю доброжелатели, чью щедрость ввело в искушение само наличие такого заведения. (Не сказать, чтобы его величество всякий раз приходил в восторг от подобных подарков.) Там держали львов (дань избитому символизму), больших черепах (за стойкость и долговечность), кабанов (изображенных на гербах тех или иных знатных родов), верблюдов (наверное, за мудрость) и даже слона (в качестве памятного сувенира?).

– Мне очень жаль, отец.

– Вам лучше пожалеть о другом, – резко заявил он, отбрасывая ком испорченных документов. – Во-первых, о вашем поведении во время моего отсутствия. Неужели вы полагали, что я ничего не узнаю?

– Нет, сир.

– Тогда почему… Почему вы нарушали мои запреты?

– Не знаю. Мне очень хотелось.

– Вы болван, – фыркнув, сказал он. – Один из ваших приятелей умер. И мне сказали, что…

Внезапно на короля напал яростный кашель. Мне еще не приходилось слышать столь сильный приступ. Восстановив дыхание, он продолжил:

– …что вы тайно встречались с принцессой Екатериной вопреки выраженной мной воле. Да, я даже не предоставлю вам возможности оправдаться. Вы своенравный и капризный мальчишка! Вам никогда не стать настоящим королем, никогда, никогда, никогда…

В его голосе прозвучали слезы. Он уронил голову на руки и заплакал.

Я покинул его в печали, переполняемый собственной болью. Неужели отец не ошибся? «Вам никогда не стать настоящим королем, никогда, никогда, никогда…» Эти слова жгли и разъедали мне душу. Ведь он повидал многих монархов и знал, о чем говорит.