Читать книгу Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса - Маргарет Джордж - Страница 20

Поздней осенью кашель короля заметно усилился. Редкие раньше приступы теперь мучили его постоянно, не давая покоя даже по ночам. В ноябре в его мокроте впервые появилась кровь: верный признак скорой смерти.

Что он почувствовал, увидев зловещие красные пятна? Из всех испытаний, посланных нам Богом, самым жестоким однозначно является осознание неизбежности близкой смерти. Я молился, чтобы, когда подойдет мой черед, меня миновала такая определенность.

Отец продолжал сопротивляться болезни. Он продержался и ту зиму, и следующую.

Поэтому меня миновала участь стать королем в пятнадцать лет. И в шестнадцать – тоже. За что я еженощно благодарил Господа.

Я был еще слишком молод и неопытен, чтобы царствовать. Если бы мне довелось короноваться в столь юном возрасте, бразды правления перешли бы в мои руки только по достижении нравственной зрелости. На этот срок непременно назначили бы регента. И еще неизвестно, удалось ли бы мне избавиться от него! Регенты частенько захватывали трон. За печальным примером далеко ходить не надо – взять того же Ричарда III.

Кроме того, поначалу мне пришлось бы руководить теми, кто был намного старше меня; они могли принародно твердить о вассальной преданности, но на деле преследовали бы лишь собственные интересы. Вдобавок неизменно появлялись бы новые претенденты на английский престол и заговорщицкие фракции. У меня оставалось еще несколько кузенов из династии Йорков; в частности, сын сестры Эдуарда IV, герцог Суффолк, Эдмунд де ла Поль, он именовал себя Белой Розой и злорадно выжидал во Франции, чтобы двинуть против меня свои войска. Кроме того, предстояло противостоять монархам, почти втрое превосходящим меня по возрасту: испанскому королю Фердинанду, императору Священной Римской империи Максимилиану, французскому Людовику XII и папе Юлию II. Легко ли быть самым юным королем, к тому же окруженным сворой опытных интриганов и лицемеров?

Отец упорно избегал любых осложнений с европейскими государствами, но так не могло продолжаться вечно, особенно потому, что французы и Маргарита Бургундская (сестра Эдуарда IV, известная как «тетушка всех претендентов») усердно подогревали фантазии йоркистов и давали приют всем самозванцам и претендентам на английскую корону. Отец выдержал три ожесточенные баталии, чтобы завоевать и защитить свою власть, и меня, весьма вероятно, ожидает та же судьба. Выживу ли я на поле боя? Я мог успешно сражаться по строго ограниченным правилам турнирных поединков, но настоящий бой подразумевает иные законы. Ричард III считался храбрым и опытным воином… однако не сумел отразить нападение, ему нанесли множество ран, а после битвы его обнаженное тело привязали к старой лошади. На переправе его разбитая голова подскакивала на каменных плитах моста, хотя ему, мертвому, уже было все равно…

Я должен вступить в борьбу и доказать, что достоин короны. Однако мне хотелось уклониться от испытаний. Да, признаюсь: я молился, чтобы они отдалились или выпали на долю кого-то другого. Я попросту испугался. Приближалось время моего восшествия на престол, и меня терзал мучительный страх потерпеть поражение. В детстве я жизнерадостно предполагал, что Господь окажет покровительство своему помазаннику в любых начинаниях. Теперь я осознал, что все далеко не так просто. Разве Он защитил Саула? Или Генриха VI? Бог приводил к власти многих королей исключительно ради того, чтобы потом, свергнув их, исполнить какие-то высшие неисповедимые замыслы. Он использует нас, как мы используем скот или бобы. И никому из смертных не ведомо, каково его предназначение и какой его ждет конец. Судьбы павших правителей, недальновидных монархов – вот отличный пример того, что порой делает с человеком таинственная и непостижимая круговерть власти.

В год моего семнадцатилетия придворные обсуждали две главные темы: когда умрет король и как ему суждено умереть? Испустит ли он последний вздох мирно во сне, или болезнь прикует его к постели и от страданий он превратится в жестокого безумца? Будет ли он вести дела по-прежнему, или из-за его тяжкого недуга страна надолго останется без жесткой и крепкой правящей руки?

И что станет с принцем Генрихом? Кто будет править от его имени? Король не назначил регента, хотя, безусловно, принц пока не может принимать важные решения самостоятельно. Таковы были общие страхи.

Внешне жизнь текла своим обычным чередом. Отец продолжал принимать послов, обсуждать договоры, спорить о точном значении тех или иных оговорок так, словно его волновали последствия долговременных вложений. Едва ли не поминутно ему приходилось прерывать совещания, и он кашлял кровью с тем спокойным видом, с каким здоровые люди прочищают горло. Он всегда держал при себе большой запас чистых салфеток. Их аккуратно сложенная стопка неизменно появлялась у его постели по утрам, а когда он забывался сном, слуги убирали кучу скомканных окровавленных тряпок.

Прямо в опочивальне отец устраивал и совещания Тайного совета, частенько приглашая меня присутствовать на них. Скучные разговоры затрагивали исключительно денежные проблемы: поступления в казну, ссуды или сбережения. Эмпсон и Дадли, министры финансов, оказались бессовестными вымогателями. Очевидно, главной заботой короля (которая отнимала все его силы) являлась добыча денег. Отвратительно. Неужели Александр Великий задумывался о подобных мелочах, а Юлия Цезаря волновало приданое Кальпурнии?

Отца все еще терзало то, что никак не разрешится вопрос с приданым Екатерины. Он поносил послов Фердинанда, угрожал отослать ее обратно, а меня женить на французской принцессе. По-моему, король наслаждался своими вспышками и угрозами – так иные с удовольствием травят медведей. К тому же это отвлекало его от окропленных кровью платков.

Зато именно о них сосредоточенно размышляли придворные. Всех страшно интересовало, сколько салфеток он перепачкал за день, много ли крови было на них и какой – густой или жидкой, алой или розовой? А может, черной? Прачки изрядно пополнили свои карманы, предоставляя желающим такие сведения.

На рождественских празднествах медленная и мучительная пляска смерти продолжалась, хотя по негласным правилам не следовало этого замечать. Государственной изменой считалось даже «мысленное представление» королевской кончины, несмотря на то что никому из людей еще не удавалось избежать такого исхода.

Отец продолжал играть в политические шахматы, используя двух своих оставшихся непристроенными детей в качестве фигур. Более того, он упоминал (возможно, всего лишь тешился самообманом) о собственном участии в брачных переговорах наряду со мной и Марией. Накануне Нового года король внес последние дополнения в план своего грандиозного Тройственного союза, некой обескураживающей путаницы брачных связей, сводящих Габсбургов и Тюдоров в единый роскошный фамильный храм. Для себя лично он отвел роль жениха леди Маргариты Савойской, регентши Нидерландов, мне прочили в жены дочь герцога Альберта Баварского, а суженым тринадцатилетней Марии стал девятилетний Карл, внук венценосных особ Фердинанда и Максимилиана и, по всей вероятности, будущий император Священной Римской империи. (Впрочем, император оной по-прежнему избирался, но курфюрсты по странной слепоте замечали лишь заслуги рода Габсбургов. И эти так называемые выборы были ничем не лучше торговли папской тиарой.)

Уилл:

Как высоки цены на тех торгах, Генрих и Уолси узнали из первых рук, попытавшись сначала купить императорские выборы 1517 года для Генриха, а потом, в 1522 году, – папские выборы для Уолси. Такие должности доставались недешево, и Гарри, так же как его напыщенный отъевшийся канцлер, попросту не пожелал выплатить полную рыночную стоимость. Порой Генрих проявлял наследственную склонность к неразумной скаредности – может, когда его обуревали сентиментальные воспоминания об отце?

Генрих VIII:

Удовлетворенный успешно проведенными переговорами, король перебрался в свои смертные покои. Он удалился туда вскоре после наступления нового, 1509 года и уже больше ни разу не покидал их. Местом земного упокоения он избрал опочивальню Ричмондского дворца.

Однако видимость его благоденствия всячески поддерживалась. Король не умирал, он лишь испытывал недомогание; не одряхлел, а всего-навсего переутомился и просто нуждается в отдыхе. Ежедневно он посылал за мной, и я проводил по нескольку часов у его постели, но отец упорно отказывался доверить мне нечто важное. Он должен был до конца сыграть свою роль, как и я – свою.

Мне не следовало замечать его расточительной уступки угасанию жизненных сил: в опочивальне жарко горел наполненный поленьями камин и стояла африканская жара. Тем более запрещалось выказывать недовольство удушливым запахом ароматических добавок и ладана, заглушавшим тяжелый дух смертельной болезни. Самым противным, почти тошнотворным казался там аромат роз, но в результате я привык и к нему… до известной степени. Мне полагалось всегда быть бодрым и жизнерадостным, проявляя бездумную невосприимчивость и черствость, кои однажды предрек мне отец.

Шикарные большие окна со множеством мелких прозрачных стекол, сверкающих чистотой, подобно драгоценному, оправленному в рамы хрусталю, закрывали плотные портьеры, которые не пропускали яркий свет. Со своего ложа отец мог бы видеть луга и небеса, но предпочел отказаться от этих красот. Он лежал на объемистой кушетке, обложенный подушками. Рядом неизменно высилась стопка чистых платков. Иногда больной начинал вялый разговор, а чаще молча и печально созерцал распятие над маленьким алтарем, устроенным в дальнем конце опочивальни. Король стал крайне набожным, как все Ланкастеры, – хотя не столь безумным, сколь его предшественник Генрих VI.

– Вчера во время трапезы я заметил у вас в руках странную вилку, – внезапно прошелестел он.

Его голос звучал так слабо, что я с трудом расслышал его.

– Верно, – ответил я.

Вся молодежь при дворе уже пользовалась вилками.

– Французская мода, – мечтательно произнес он. – Французы бывают чертовски изобретательны. Надо же додуматься до такого – есть миниатюрным трезубцем… М-да… хитроумное новшество. Король Франции когда-то помог мне спастись от гибели. Вам известно об этом?

– Нет, сир.

Почему старики всегда так многоречивы? Разумеется, тогда я поклялся, что сам никогда не буду таким.

– Когда я жил в изгнании, король Ричард подкупил герцога Бретани, вернее, герцогского казначея, Пьера Ландуа. В обмен на мою жизнь он обещал Ландуа доходы не только от моего графства в Ричмонде, но и от владений всех моих сторонников. Ха!

Легкий смешок вызвал у отца приступ удушливого кашля. Он завершился жуткими булькающими звуками. На простыни выплеснулась кровь. Отец помотал головой и передернулся от холода.

– Позвольте, я достану еще одно покрывало для вас, – быстро проговорил я, взяв сверток, положенный в изножье.

Разворачивая его, я не сразу понял, что это. У меня в руках оказалась львиная шкура, сохранившаяся с того устрашающего представления с мастифами, что король устроил много лет тому назад. С кушетки свисал длинный львиный хвост с кисточкой на конце, похожей на декоративную.

– Лучше. Так лучше, – прошептал отец. – Французский король… он подсказал мне, где я буду в безопасности. И оказался прав. Я выжил. Сначала я бежал от Ландуа, хотя это не представляло сложности. Я просто переоделся в платье моего слуги. Прямо в лесу. И мы галопом помчались к французской границе. Бретань тогда не входила в состав Франции, как вы знаете, – добавил он.

– Да, знаю.

Внимательно рассматривая отца, я пытался разглядеть в нем черты того юного валлийца, искателя приключений. Но видел лишь старика, дрожащего под грудой одеял в жарко натопленной опочивальне.

– Французы могут быть нам как друзьями, так и врагами. Они в свое время предоставили мне безопасное убежище, но когда я стал королем, приютили у себя герцога Суффолка, Эдмунда де ла Поля.

– Белую Розу, – с горечью произнес я. – Фаворита йоркистов.

– Они не только дали ему кров, но даже признали его законным королем Англии и приняли со всеми достойными королевской особы почестями! Да, он красиво пожил при французском дворе. Но в конце концов мне удалось заставить этого лживого француза выдать его. Теперь Суффолк сидит в Тауэре. И пока он жив, вы будете подвергаться опасности.

– Несмотря на то, что мы держим его в заточении?

– Вам придется казнить его, – прозаично произнес отец. – Его жизнь для вас непозволительная роскошь.

Я оторопел. Как можно казнить человека за то, что в его жилах течет кровь рода, незаконно (или законно) рвущегося к власти?

– Я не могу! – в ужасе воскликнул я. – Он же ни в чем не виноват!

– Он существует. Этого достаточно.

– Нет!

– Он сбежал за границу и позволил, чтобы при иностранном дворе его величали королем Англии. Он вынашивает изменнические замыслы.

– Замысел еще не преступление.

– Генри! Во имя Господа, поймите, что от этого зависит ваша жизнь. Суффолк ваш враг. В стране может быть только один правитель, и если недруги сочтут вас нерешительным или мягкосердечным, вам грозит участь полоумного Генриха Шестого. Противник беспощаден, и вы должны быть таким же. Если вас не станет, воцарится хаос. Вы – единственная защита нашего королевства от беспорядка и анархии. Берегите же себя. Сие есть ваш долг, ибо вы избранное Господом орудие!

– Но забрать жизнь невинного?

– Если бы так! Он виновен кругом, подлый и мерзкий изменник! – Отец так разволновался, что приподнялся с подушек и ударил слабыми кулаками по львиной шкуре. – Не важно, разбираетесь ли вы в денежных делах, тут вы можете положиться на моих министров финансов, Эмпсона и Дадли. А лорд – хранитель малой печати епископ Фокс расскажет вам все, что вы захотите узнать о деятельности Тайного совета, и наставит вас на путь истинный. Но в деле защиты трона рассчитывайте только на самого себя. – Он откинулся на подушки, истощенный чрезмерным для него усилием. – Король обречен на нечеловечески сложную жизнь. Вам придется быть грубым, когда другие кротки и мягки, и уступчивым, когда другие жестоки и непримиримы. И…

Я подождал продолжения, но его не последовало. В тусклом свете я разглядел успокоенное лицо отца, расслышал его тихое дыхание. Он уснул.

Теперь я мог покинуть его покои. Испытывая головокружение, я едва не бегом поспешил в ярко освещенную соседнюю комнату и вдохнул воздух, лишенный густого аромата ладана и прочих благовоний. В приемной сидело в ожидании множество слуг. Там же находился священник на случай внезапной необходимости. Сегодня дежурил Томас Уолси, податель королевских милостей (чьим именем я воспользовался, чтобы заманить Екатерину в исповедальню). Сидя на скамейке возле окна, он спокойно читал книгу. Заметив меня, Уолси печально кивнул.

Я вернулся к себе, все еще испытывая потрясение от жестокого совета отца. Казнить моего кузена де ла Поля… Подойдя к письменному столу, я достал свои записи и нашел листок, на котором начал сочинять латинское послание. Обмакнув перо в чернила, я впервые вывел на бумаге слова: Henry Rex[20]. Мои пальцы дрожали, и я посадил кляксу. Потом сделал еще несколько попыток. Наконец рука окрепла, и на листе появилась изящная и чистая подпись. Henry Rex.

Прошла зима, весну обещали раннюю. К концу марта небеса поголубели, а берега Темзы украсились желтыми полевыми цветами. Но в опочивальню умирающего весну так и не впустили. Плотно задернутые занавеси надежно удерживали ее снаружи. Когда в саду под отцовскими окнами зацвели яблони, больной уже не мог ни видеть их, ни почувствовать их аромат.

Отец заметно ослабел, все больше слуг суетилось вокруг него, и мы с ним уже не вели беседы, как прежде. Не дожидаясь, пока станет совсем беспомощным, он рассказал мне все, что следовало. Теперь наше общение ограничивалось паутиной придворных церемоний, нити которой опутали даже опочивальню, препятствуя нашим тайным разговорам. Тем не менее мне полагалось присутствовать там почти постоянно, я приходил к отцу ранним утром, когда Уолси служил мессу, и торчал в покоях допоздна. Вечером камердинеры проводили сложный ритуал подготовки королевского сна (скатывали матрасы, проверяя, нет ли под ними предательских кинжалов, и кропили святой водой постельные принадлежности), а напоследок украдкой выносили груды испачканных за день кровавых салфеток. Затем опять являлся Уолси, читал вечерние молитвы, и тогда мое бдение завершалось.

Однажды мне пришлось задержаться до полуночи, отца мучили сильные боли, и он заснул лишь после того, как лекарь выдал ему успокоительную маковую микстуру. Я не спешил возвращаться к себе, мне вдруг ужасно захотелось выйти и подышать прохладным свежим воздухом. Спустившись по узкой лестнице к выходу, я оказался в дворцовом саду. Деревья стояли в цвету, освещенные округлой, но еще не полной луной. Они выглядели как вереницы призрачных невест, очаровательных и юных. Внизу плескалась разлившаяся по весне Темза, она быстро несла свои воды, поблескивающие под звездами.

Впервые с самого рассвета мне удалось остаться в одиночестве, и я содрогнулся, словно с облегчением сбросил с себя тяжкую ношу. День за днем у смертного ложа…

Я медленно шел по сказочному саду. Тени казались особенно четкими, а лунный свет отливал серебристой голубизной. Моя длинная тень плыла между неподвижными причудливыми тенями деревьев.

– …скоро умрет. Недолго ему осталось.

Я замер, неожиданно услышав чьи-то голоса. Они звучали неестественно резко и громко в прохладном безмолвии ночи.

– Все равно он уже стар…

– Не так уж стар. Ему пятьдесят два, по-моему.

Голоса приближались. Они принадлежали двум лодочникам, которые только что причалили к пристани и теперь направлялись к дворцу.

– Он был неплохим королем.

– Ну да, по сравнению с Ричардом.

– Не слишком обременял нас.

Оба рассмеялись.

– А что слышно про нового короля?

– Он еще юнец, – после изрядной паузы произнес один из лодочников. – Говорят, его волнуют только турниры.

– А женщины?

– До женщин ему нет дела. Пока нет! Ему всего семнадцать.

– При определенной склонности этого вполне достаточно.

– Пожалуй, но у него другие интересы.

Они почти поравнялись со мной. Если бы они повернули голову, то наверняка заметили бы меня. Но лодочники, ни о чем не подозревая, устало продолжили путь к входу для слуг.

– Сколько он еще продержится, как ты думаешь?

Выразительное мычание второго собеседника явно показало, что у него нет желания задумываться о столь сложном вопросе.

Мое сердце отчаянно колотилось. В тот момент я решил, что больше никогда не позволю себе подслушивать чужие разговоры. Эти люди не сказали ничего особенного и тем не менее расстроили меня. С какой бесцеремонностью обсуждали они жизнь отца и мои привычки… словно знали нас лично и имели на нас собственнические права…

Уилл:

Такое решение – не подслушивать сплетни – Генри не сразу удалось осуществить. (К счастью для меня, именно эта его слабость привела к нашему знакомству.)

Генрих VIII:

Для них кончина отца не имела особого значения, поскольку предполагалось, что она не вызовет новых смертоубийств и потрясений.

А для меня? Я не хотел, чтобы он умер, покинул меня… оставил одного. Я любил его. И ненавидел… До нынешнего момента я не осознавал, что во многом полагался на него. Король был нашим неизменным кормчим, защищал меня от вредоносных течений и прочих треволнений, присущих жизненному пути. Если отца не станет, то все это обрушится на меня самого.

Лодочники скрылись из вида. Я продолжил прогулку. Как ни странно, я живо помню влажные ароматы той ранней весны, бренный запах пробуждающейся земли. Цветущие кроны были совершенно недвижны. В скудном свете луны ветви выглядели орнаментом, вырезанным в мраморе. Ничто не могло поколебать их каменную твердь.

Подняв руку, я тряхнул ветку, ожидая, что меня накроет цветочный ливень. Но этого не произошло. Бутоны только распустились, и лепестки держались крепко. Им еще не пришло время опадать. А когда наступит срок, они хлынут на землю изобильным снегопадом, с завидной легкостью расставшись с породившим их древом…

Мне уже исполнилось семнадцать, приближалась пора потрясений и битв, но я опасался, что не сумею выдержать их с достоинством и изяществом.

Однако страхи мои сменились покорностью судьбе. Чему быть, того не миновать. Изучая жития святых, я узнал, что Августин Блаженный взывал к Богу: «Дай мне целомудрие и воздержание, но не сейчас». Господь уважил его просьбу, даровав ему святость в конце жизни. Так ведь и я тайно желал стать королем, «но не сейчас»! Всемогущий не услышал моих молитв. И мне, не успевшему обрести достаточно сил и знаний, придется надеть корону. Я ждал этого поворота судьбы, как осужденный ждет удара палача.

Смерть подкрадывалась к отцу мягко и незаметно, точно вор. И час, отрезавший мое прошлое от настоящего, пробил.

Еще три дня я каждое утро приходил в покои больного. По правде говоря, там уже слабо ощущалось его присутствие, вокруг роились придворные, которым вменялось в обязанность ухаживать за умирающим монархом. Линакр и еще двое лекарей постоянно дежурили у его постели. Рядом безотлучно находились два священника: одному надлежало выслушать последнюю исповедь, а другому – провести соборование, в то время как третий монотонно и беспрестанно бубнил молитвы у алтарной ниши в дальнем конце опочивальни. Вокруг топтались законники, желавшие обсудить с королем традиционную амнистию для арестантов, которые не совершили особо тяжких преступлений. Непрерывным потоком, как вереница муравьев, сновали туда-сюда сиделки и слуги, поставляющие пищу, лекарства и салфетки. Заглядывал, чтобы посовещаться, даже Торриджано, флорентийский скульптор. Отец заказал ему надгробный памятник для своей будущей усыпальницы в Вестминстерском аббатстве, где уже несколько лет строилась его погребальная капелла. Отец продержался до самого конца.

Нам о многом не удалось поговорить, и, несомненно, он намеревался еще раз серьезно побеседовать со мной, однако по привычке откладывал это напоследок. Не имея опыта в столь скорбном деле, король не осознавал, что вскорости у нас не будет ни времени, ни возможности для уединения. Так и случилось. Мы с Марией (Маргарита, шесть лет назад обвенчавшаяся в шотландским королем Яковом IV, жила теперь далеко на севере) стояли рядом с кроватью, испытывая неловкость и смущение. Отец не сводил с Марии полузакрытых глаз, он очень долго взирал на нее, должно быть, видел в ней материнские черты. Сестра тогда была хрупкой тринадцатилетней девочкой.

На четвертый день состояние больного заметно ухудшилось, он уже едва дышал. Обложенный горами подушек, которые высились наподобие зловещего трона, он напоминал обтянутый кожей скелет, и бледность его лица соперничала с отбеленными простынями и салфетками. От стоящей рядом курильницы с розовыми лепестками поднимался ароматный дымок, но он больше не вызывал у короля приступов кашля. Я, стараясь почти не дышать, с трудом подавлял рвотные позывы, порождаемые этим резким запахом.

Отец жестом показал, что хочет говорить со мной, и я наклонился поближе к изголовью.

– Я забыл, – прошептал он, обдав меня гнилостным дыханием. – Дайте обещание сражаться с неверными. – Он помедлил. – И еще… У вас не должно быть друзей.

Не дождавшись моего ответа, отец тихо продолжил:

– Вам известно о де ла Поле. Он опасен. Но и доверительные отношения могут стать лазейкой, через которую проникнет измена. Не приближайте к себе никого. Король друзей не имеет.

Я почувствовал к нему глубочайшую жалость. Его странная бродяжническая жизнь совершенно лишила его друзей детства, связь с которыми порой сохраняется до самой смерти. Я глубоко благодарен судьбе за то, что она подарила мне Карью, Невилла, Генри Куртене… С ними я не чувствовал себя обездоленным и дорожил нашей дружбой. Я помню, с какой неизменной и бурной радостью размышлял о ней. (И решил честно написать об этом именно из-за их последующей измены. Хотя мог бы, разумеется, представить себя более дальновидным и осторожным.)

– Я не могу жить отшельником, – еле выдавил я.

– Тогда вы не сможете стать королем, – чуть слышно отозвался он. – Я теперь вижу, что вы рождены для иного. Вы оказались правы… Сие есть Божий выбор. И вам следует…

Ему не дал договорить сильнейший приступ кашля, из его горла хлынула кровь, окропив кровать и пол.

– Священника… – прохрипел король и, запнувшись, выдохнул: – Уолси.

Вскочив, я бросился искать капеллана. В тускло освещенной опочивальне, затуманенной целебными курениями, я не увидел его. Может быть, он возле алтаря у дальней стены? Я ринулся туда и никого не нашел. Должно быть, он вышел в соседнюю приемную. Подбежав к массивным дверям, я с силой распахнул их и застыл на пороге, задыхаясь от волнения. Уолси сидел на скамье и спокойно читал псалтырь. Меня, в сравнении с собственной растерянностью, поразило его почти противоестественное самообладание.

– Оте… – начал я, но тут же опомнился. – Король зовет вас.

Уолси встал, и мы вместе вошли в опочивальню.

– Идите же к нему быстрее!

Я едва не толкал медлительного Уолси к отцовской кровати. Но он словно прирос к полу. Потом, повернувшись ко мне, преклонил колени.

– Ваше величество… – тихо произнес он.

Я оглянулся, однако отец не мог стоять за моей спиной. Все глаза в комнате были устремлены на меня. Уолси сразу заметил это, а я точно ослеп.

– Король умер, – подходя ко мне, объявил Линакр.

Я видел, что отец по-прежнему лежит на подушках, словно в удивлении приоткрыв рот.

– Да здравствует король! – с грубой непристойностью заорал какой-то придворный в дальних рядах.

Кто-то раздвинул плотно закрытые бархатные шторы и распахнул оконные рамы. Внутрь хлынули потоки солнечного света и свежего ветра, рассеивая ладанный дым, напоминавший о болезни.

– Да здравствует король! – подхватило еще несколько голосов, и вскоре опочивальню, где лежал мой ничего уже не слышавший и забытый отец, заполнил громогласный хор пожеланий здравствования новому монарху.

Ко мне подошла моя сестра Мария. Я подался вперед, желая обнять ее, разделить с нею скорбь, ведь мы полностью осиротели. Но она почтительно встала на колени передо мной.

– Ваше величество, – произнесла сестра, поймав мою руку и поцеловав ее.

– Мария! Тебе вовсе не надо…

– Вы мой король, которому я всецело повинуюсь, – сказала она, обратив ко мне сияющее юное лицо.

Потрясенный до глубины души, я отдернул руку. Пробежав мимо Уолси, я, не чуя под собой ног, пролетел к тайному выходу из приемной, который вел в сад, где я прогуливался несколько дней назад. Меня неудержимо влекло туда, словно это место обладало магией и я мог найти там утешение.

Распахнув тяжелую кованую дверь, я выскочил наружу и ослеп на мгновение от яркого солнца и блестящей апрельской зелени. Все деревья покрылись цветами, легкие лепестки уже плыли по ветру, опускаясь мне на плечи. Панорама прояснилась, обрела четкость до самого горизонта, будто я смотрел через волшебную призму. Издалека от дворцовых ворот донесся крик возвещающего обо мне герольда: «Генрих VIII, милостью Божьей король Англии, Франции и владыка Ирландии». Его голос, плывущий среди цветочных ароматов, казалось, принадлежал призрачному ангелу.

Через пару минут таинственный потусторонний мир исчез, и я осознал, что стою в знакомом мне с детства дворцовом саду, среди фруктовых деревьев. Здесь ничто даже мало-мальски не наводило на мысль о призраках, но сегодня днем сад, безусловно, посетила высшая сила: появление королей неизменно сопровождается небесной магией.