Читать книгу Унесенные ветром. Том 1 - Маргарет Митчелл - Страница 2

Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины, попавшие во власть ее чар, этого не видели – как и случилось с близнецами Тарлтон. Тонкий аристократизм матери, француженки по происхождению, необыкновенно остро переплелся в ней с грубоватой жизненной силой отца – ирландца. Это лицо – широкоскулое, с упрямой четкой линией подбородка – захватывало с ходу. Прозрачные глаза, чуть приподнятые к вискам, светились чистой зеленью сквозь частый лес черных ресниц. Густые черные брови косо перечеркивали белизну лба. Скольких хлопот требует от южанки такая белая, как лепесток магнолии, кожа! Зонтики, вуалетки, перчатки – лишь бы уберечь ее от палящего солнца Джорджии.

А в тот чудесный апрельский день 1861 года Скарлетт смотрелась просто картинкой. Она сидела вместе с Брентом и Стюартом Тарлтонами на веранде отцовского дома в «Таре», нежась в прохладной тени. На ней было новое муслиновое платье, зеленое, в цветочек, и новенькие туфельки без каблуков, точно в тон платью, недавно купленные отцом в Атланте. Двенадцать ярдов муслина волной вздымались на обручах юбки, а лиф прекрасно обрисовывал талию, утянутую до семнадцати дюймов – самую тоненькую на три графства, и грудь, вполне зрелую для ее шестнадцати лет.

Однако при всей благопристойности необъятных юбок, скромности гладко убранных в шиньон волос и спокойствии беленьких ручек, чинно сложенных на коленях, ее истинную натуру скрыть было невозможно. В зеленых глазах на хорошеньком личике буйствовала жизнь, они явно своевольничали и никак не сочетались с этой чопорной позой. Манеры были привиты нежной матушкой и непреклонной блюстительницей нравов негритянкой-няней; а вот глаза – глаза были ее собственные.

По обе стороны от нее на веранде расположились, болтая, посмеиваясь и щурясь на солнце веселыми и чуть надменными глазами, девятнадцатилетние братья Тарлтон. В высоких, до колен, сапогах, в одинаковых голубых куртках и песочного цвета бриджах, крепкие, плечистые и рослые – шесть футов два дюйма, рыжие и загорелые, они были похожи, как две коробочки хлопка.

На дворе, за стеклами веранды, в косых лучах предзакатного солнца сияли белой кипенью кусты кизила в цвету, осыпая лепестки на молодую траву. У подъездной дорожки стояли привязанные за поводья лошади братьев – крупные мощные гнедые кони, под стать хозяевам. Под ногами у лошадей юлили, огрызаясь, гончие – эта свора вечно носилась за близнецами, куда бы они ни скакали. А поодаль, в гордом одиночестве, как приличествует аристократу, лежал пятнистый далматин, устроив морду на лапы и терпеливо дожидаясь, когда парни соберутся домой, ужинать.

Между собаками, лошадьми и братьями существовала некая родственная связь, более глубокая и потаенная, нежели простое совместное времяпрепровождение. В чем-то они все были схожи – молодые, здоровые, бездумные, красивые; и парни такие же горячие, как их кони, горячие и порой опасные, но при всем при том очень даже покладистые в руках у того, кто умел с ними обращаться.

Троицу на веранде ожидала покойная плантаторская жизнь, с малых лет они не знали забот, для них все, то есть абсолютно все, делалось как бы само собой. И однако же, в их облике не замечалось ни вялости, ни особой даже мягкости. Им всем была присуща живость, энергия и смекалка сельского люда, привыкшего к постоянному общению с землей и не слишком перегружающего свои мозги всякой там книжной ерундой. Графство Клейтон существовало в северной Джорджии не так давно, общество тут было новое и, по стандартам Огасты, Саванны и Чарлстона, довольно неотесанное. Южные районы, старые, остепенившиеся, воротили нос от выскочек новичков; но здесь, в северной Джорджии, отсутствие лоска, получаемого с классическим образованием, не считалось зазорным, лишь бы мужчина знал толк в том, что действительно важно. А важным признавалось следующее: выращивать хороший хлопок, крепко сидеть в седле, метко стрелять, легко танцевать, красиво ухаживать за дамами и пить не пьянея, как подобает джентльмену.

В этих науках близнецы преуспевали отлично, равным образом выказывая прямо-таки выдающуюся неспособность усвоить хоть что-нибудь, скрытое под обложкой книги. По части денег, лошадей и рабов их семья была самой богатой в графстве; но вот по части школьной премудрости мальчики уступали, можно сказать, распоследнему бедняку.

Собственно говоря, как раз по этой причине близнецы и проболтались целый день на веранде «Тары». Их только что исключили из университета – в четвертый уже раз за два года. Старшие братья, Том и Бойд, тоже каждый раз возвращались домой, отказываясь от пребывания в стенах заведения, где так плохо принимали младших. Свое последнее отчисление Стюарт и Брент рассматривали как забавную штуку, и Скарлетт вместе с ними, поскольку сама за весь год – с тех пор, как закончила женскую школу в Фейетвилле, ни одной книги по собственной воле не раскрывала.

– Я понимаю, что вас это не печалит, да и Тома тоже, – говорила она. – А как же Бойд? Он ведь вроде бы собирался стать образованным? А вы его то и дело выдергиваете из университетов – и в Виргинии, и в Алабаме, и в Южной Каролине, а теперь и в Джорджии. Если так дальше пойдет, он останется недоучкой.

– А-а, – беззаботно отмахнулся Брент, – читать законы в конторе у судьи Пармели в Фейетвилле он и так сумеет. Да и подумаешь, важность какая: мы бы все равно приехали домой до окончания семестра.

– Почему?

– А война-то, гусыня! Война может начаться в любой день! А мы, по-твоему, будем торчать в колледже, когда тут война?

– Никакой войны не будет, и вам это прекрасно известно, – назидательно-нудным тоном произнесла Скарлетт. – Вон только на прошлой неделе приезжали Эшли Уилкс с отцом, и они говорили папе, что наши представители собираются в Вашингтон, чтобы… чтобы это… как его… ну, заключить полюбовное в общем соглашение с мистером Линкольном. Насчет Конфедерации. В любом случае янки испугаются воевать с нами. Все. Точка. Войны не будет, мне надоело слушать про нее.

– Что значит – не будет войны? – Близнецы загалдели разом, возмущаясь, словно их провели, как младенцев.

– Знаешь что, прелесть моя, войны не миновать, – авторитетно заявил Стюарт. – Может быть, янки и боятся нас, да только после того, как генерал Борегард отделал их у Форт-Самтера, им ничего не остается, кроме как сражаться или праздновать труса перед всем светом. Ну а Конфедерация…

Скарлетт изобразила крайнюю скуку и перебила его:

– Вот только заикнитесь еще разочек про войну – я уйду в дом и захлопну дверь. Ничего более унылого в жизни не слышала, чем разговоры о войне и еще об этом самом «отделении». Папа толкует об этом с утра до ночи, и все, кто к нему заезжают, трубят о Форт-Самтере, Эйбе Линкольне и правах штатов. И мальчики тоже только об этом – о войне и о своем эскадроне. Я скоро взвою от скуки! За всю весну не было ни одной веселой вечеринки, ни од-ной! Потому что мальчики не способны говорить ни о чем другом. Я страшно рада, что Джорджия подождала со своим «отделением», пока не прошло Рождество, а то бы и рождественские праздники были испорчены! Значит, так: если вы опять скажете слово «война», я ухожу.

Она бы именно так и поступила, потому что совершенно не переносила бесед, в которых не могла главенствовать. И однако, при суровых сих словах она улыбалась, поигрывая ямочкой на щеке и трепеща длинными ресницами, как бабочка крылышками. Цель была достигнута – мальчики восхитились и наперебой стали извиняться за докуку. Ей неинтересно? Ну что ж, от этого она нисколько не пострадала их глазах. Даже наоборот: ведь война – это работа мужская, она не для леди, и такое отношение они восприняли просто как доказательство ее совершенной женственности.

Отвлекши мальчиков от нудной темы, Скарлетт вернулась к более занимательному вопросу:

– А что сказала ваша матушка по поводу вашего очередного исключения?

– Ну-у, – протянул Стюарт, – она еще не успела ничего сказать. Мы с Томом слиняли из дому с утра пораньше, пока она не встала. Том залег где-то у Фонтейнов, а мы вот приехали сюда.

– А вчера вечером, когда вы только заявились?

– Вчера вышло удачно. Как раз перед нашим приездом доставили нового жеребца, мама купила его на прошлом месяце в Кентукки, ну и все были в запарке. Знаешь, здоровенный такой зверюга – отличный конь, ты бы сказала отцу, Скарлетт, пусть приедет взглянуть. Да, так он еще в дороге куснул своего конюха, а на станции в Джонсборо чуть не затоптал двоих маминых черных. В общем, привели его в конюшню, а он давай крушить денник, и Землянике досталось, это мамин старый жеребец. Входим мы в дом, а мамы нет, она на конюшне, успокаивает его. Представляешь, черные повисли от страха на стропилах, глаза на лоб, а она стоит себе и разговаривает с ним, как с человеком, а он кормится сахаром у нее с ладони. Больше никто так с лошадьми не умеет, как наша мама. Тут она видит нас и говорит: «Силы небесные, вы все вчетвером опять дома! Да вы хуже казни египетской!» А жеребец сразу всхрапнул и на дыбы. Она тихонечко так, ласково мурлычет: «Живо все отсюда! Не видите – он нервничает, голубчик ты мой, красавец, красавец. А вас четверых я завтра буду обхаживать». Так что мы пошли спать, а с утра умотали, Бойда только оставили на расправу.

– Думаете, она поколотит Бойда?

Для Скарлетт, как и для всего графства, было непостижимо, что маленькая миссис Тарлтон держит в страхе своих рослых сыновей, да еще и достает их стеком при всяком удобном случае. Беатрис Тарлтон, имея на руках хлопковую плантацию, сотню негров и восемь детей, а также самую большую в штате коннозаводческую ферму, была вся в делах и заботах и нрав свой горячий не сдерживала. Правда, стегать лошадей или рабов в ее владениях не дозволялось никому, но от милых шалостей своих сынишек она просто сатанела и потому пребывала в твердом убеждении, что чем чаще их пороть, тем лучше для пользы дела.

– Бойда она бить, конечно, не станет. Она его и никогда-то не драла особенно, из-за того что он старший, а кроме того – недомерок, самый мелкий в нашем выводке. – Стюарт ухмыльнулся с высоты своих шести с лишним футов: – Мы потому его и оставили, пусть объяснит ей, что к чему. Пора бы уж маме перестать нас наказывать! Нам по девятнадцать лет, а Тому двадцать один, а она с нами как с малолетками.

– И что же, завтра на барбекю к Уилксам ваша матушка прискачет на этом новом коне?

– Она бы и хотела, да папа говорит, конь чересчур горячий, опасно. И девочки ей не дадут. Решили, что надо ей хоть раз в жизни выехать в общество, как полагается леди, в экипаже.

– Надеюсь, завтра обойдется без дождя, – светским тоном заметила Скарлетт. – А то всю неделю льет чуть не каждый день. Хуже нет переносить барбекю в дом.

– Нет, завтра солнце будет жарить, как в июне. Посмотри на закат, – Стюарт повел головой, – никогда не видывал краснее. Погоду всегда можно определить по закату.

На горизонте, за бескрайними землями Джералда О’Хара, вполнеба плавился малиновый закат. Солнце опустилось куда-то в холмы за Флинт-Ривер, и сквозь тепло апрельского дня вдруг потянуло легкой, но вполне ощутимой, даже знобкой прохладой.

Весна в тот год настала ранняя, с частыми теплыми дождями и внезапным буйным цветением кизила и персиков, бело-розовыми звездами мерцающих над темным разливом реки и на дальних холмах. Уж и плантации почти все были вспаханы, а пунцовое великолепие заката придавало свежеподнятым пластам красной почвы еще более насыщенные оттенки.

Влажная, голодная, взрытая плугом земля ждала посева – розовая на гребнях пластов, алая и темно-бордовая в глубине борозд. Белый плантаторский дом стоял островком в красном бушующем море, среди извивающихся, кружащих спиралью валов, вдруг застывших в момент взлета. Здесь не увидишь ни одной длинной прямой борозды, какие тянутся вдоль желтых глинистых полей на равнинах средней Джорджии или в вязком черноземе побережья. Этот холмистый край распахивали причудливыми загогулинами, чтобы уберечь плодородный слой от смывания в речную пойму.

На здешних варварски красных землях, прямо-таки кроваво-красных после дождя, а в сушь покрытых желтой тончайшей пылью, родился самый лучший хлопок.

Это был милый край белых особняков, мутных желтых рек и мирных возделанных полей, но и край, где сходятся противоположности, край ярчайшего, ослепительного солнца и наиплотнейших теней.

Расчищенные плантации и мили хлопковых полей улыбались солнышку, благодушные и самодовольные. А по бокам стояли леса, густые, темные и холодноватые даже в полуденную жару, таинственные и несущие смутную угрозу. Здесь высокие сосны тихо вздыхают на ветру и что-то бормочут в вековечном своем терпении, что-то похожее на предостережение: «Берегитесь… Берегитесь… Тут было все наше когда-то… Мы можем опять забрать вас себе…»

Пока сидящая на веранде троица созерцала закат, со двора стали доноситься вечерние звуки: утробные вздохи скота, позвякивание упряжи и визгливый беззаботный смех негров; это работники и мулы возвращались с полей. Где-то в доме раздался мягкий голос Эллен О’Хара, матери Скарлетт, – она кликнула черную девчушку со связкой ключей. Звонкий детский голосок тут же ответил: «Да-мэм!» – и торопливые ножки затопотали к задней двери и дальше, во двор, к коптильне, где Эллен будет выдавать провизию работникам. В недрах дома возникли другие звуки – слуга и дворецкий Порк доставал посуду и столовое серебро, накрывал на стол к ужину.

Эти домашние шумы ясно дали понять братьям, что пора и честь знать. Но они не горели желанием предстать перед своей матушкой и потому всячески тянули время, ожидая, что Скарлетт вот-вот пригласит их отужинать в «Таре».

– Послушай-ка, Скарлетт, – сказал Брент. – Я насчет завтра. Если нас тут не было и мы не знали про барбекю и про бал, это же не значит, что нам нельзя потанцевать вволю. Ты ведь не все танцы обещала? Или все?

– Конечно все! Откуда мне было знать, что вы явитесь? Я бы рисковала стать вечным украшением стены, если б дожидалась вас!

– Ты-ы? Ты – украшение стены? – И братья от души расхохотались.

– Знаешь что, радость, – опять заговорил Брент, – первый вальс ты должна отдать мне, а последний – Стью, а за ужином будешь сидеть с нами. Сядем у лестничной площадки, как в прошлый раз, и пусть мамми[1] Джинси опять нам погадает.

– Мне не нравится гадание Джинси, – заявила Скарлетт. – Знаете же, она мне предсказала выйти замуж за джентльмена со жгуче-черными волосами и длинными черными усищами. А я не люблю темноволосых джентльменов.

– А-а, ты любишь рыжих, правда, радость? – усмехнулся Брент. – Ну, раз так, давай нам все вальсы и ужин.

– Если пообещаешь, мы тебе откроем секрет, – добавил Стюарт.

– Какой? – Скарлетт сразу подскочила, как ребенок.

– Это ты о том, что мы узнали вчера в Атланте, да, Стью? Но мы ведь обещали не болтать.

– Ну и что. Нам-то мисс Питти сказала.

– Какая мисс?

– Да эта, из Атланты, кузина Эшли Уилкса и тетка Чарли и Мелани Гамильтон. Ты ее знаешь, мисс Питтипэт Гамильтон.

– А, знаю, ужасно глупая старая дама. Противней в жизни не встречала.

– Ну и вот, стоим мы вчера на вокзале в Атланте, ждем поезда, а она катит мимо. Увидела нас и остановилась. То-се, слово за слово, ну она и говорит, что завтра вечером на балу будет объявлено о помолвке.

– Тоже мне секрет! – Скарлетт была разочарована. – Да всякий знает, что они когда-нибудь поженятся, этот простофиля Чарли и Душечка Уилкс. Только он, по-моему, не особенно к этому рвется.

– Значит, на твой взгляд, он простофиля? – встрял Брент. – А на Рождество так ты очень даже позволяла ему ухлестывать за тобой.

– Я его не поощряла. – Скарлетт небрежно повела плечиком. – Он просто сюсюкалка какая-то.

– А это вовсе и не его помолвка! – победно заявил Стюарт. – Это его сестра, мисс Мелани, выходит за Эшли!

Скарлетт в лице не переменилась, только губы побелели, как бывает, когда человек внезапно получает сильный удар и в момент потрясения не осознает еще, что произошло. Она молча таращилась на Стюарта, вот он и решил, поскольку никогда в таких материях не разбирался, что она просто сильно удивилась и заинтересовалась. И, довольный собой, стал развивать тему:

– Мисс Питти говорит, они собирались потянуть с этим делом до будущего года, потому что мисс Мелли не совсем здорова. Но со всеми этими слухами о войне обе семьи подумали, что лучше уж поженить их поскорее. Поэтому оглашение и состоится завтра вечером. Ну, Скарлетт, мы тебе открыли тайну, за это ты обещаешь сидеть с нами?

– Да, конечно, – машинально отозвалась Скарлетт.

– И все вальсы?

– Все.

– Ты чудо! Спорим, все парни с ума посходят.

– И пусть. Вдвоем мы с ними сладим. – Брент опять закинул удочку: – Слушай, а давай ты сядешь с нами и утром за барбекю?

– Чего?

Брент просьбу повторил.

– А, ну конечно.

Близнецы посмотрели друг на друга торжествующе, но и с некоторым удивлением. Хоть они и считали себя на положении любимых ее ухажеров, однако никогда еще им не удавалось добиться от нее стольких знаков благосклонности – и так легко. Обычно она заставляла долго себя просить и умолять, могла выпроводить, не говоря ни да ни нет, смеялась, если они дулись, и делалась невозмутимой, когда доводила их до белого каления. А тут им достался практически весь завтрашний день – они будут вместе за барбекю, все вальсы она танцует с ними (а они уж позаботятся, чтобы вообще все танцы были вальсы), да еще и ужин! Ради этого стоило расстаться с университетом.

Упоенные небывалым успехом, они теперь уж совсем расхотели уходить, все говорили и говорили – о барбекю, о вечеринке, об Эшли с Мелани, перебивали друг друга, острили, смеялись собственным шуткам и прямо, в открытую набивались на ужин. Потребовалось какое-то время, чтобы до них дошло, что Скарлетт в разговоре почти не участвует. Атмосфера изменилась, в чем именно – близнецы не уловили, но сияние дня для них померкло. Девушке, похоже, вообще не было дела до того, что они там говорят; впрочем, отвечала она всегда к месту. Ощущая неладное и не понимая, в чем суть, досадуя на себя за это, братья еще поупрямились немного и нехотя поднялись, поглядывая на часы – вроде бы пора, время двигаться.

Последние лучи солнца лежали на свежевспаханной земле, из-за реки темной громадой надвигался лес. Ласточки метались вокруг крыши, суматошно устраивались на ночлег куры, важно вышагивали надменные индюки, следом торопились вперевалку толстые утки.

– Джи-имс! – крикнул с крыльца Стюарт.

Из-за дома тут же выскочил и помчался к лошадям высокий черный парень, личный слуга близнецов, их ровесник. Как и собаки, он сопровождал братьев повсюду. В детстве Джимс играл вместе с хозяйскими детьми, а когда близнецам исполнилось десять лет, его подарили им на день рождения.

Гончие при виде Джимса поднялись из теплой красной пыли и стояли наготове, поджидая хозяев. Братья откланялись, напомнили Скарлетт, что будут с утра пораньше ждать ее в имении Уилксов, сбежали с крыльца, вскочили в седла и пустили лошадей в галоп по кедровой аллее, взмахнув на прощание шляпами.

За поворотом дороги, у зарослей кизила, откуда «Тара» была уже не видна, Брент остановил свою лошадь. Стюарт тоже придержал. Позади, на некотором расстоянии остановился Джимс. Лошади, не чувствуя поводьев, вытянули морды книзу и принялись пощипывать нежную весеннюю травку. Привычные ко всему собаки стразу же плюхнулись в мягкую пыль посреди дороги, неотрывно следя глазами за мельканием ласточек в прозрачных сумерках. На широкой простодушной физиономии Брента ясно читалось, что он в полном недоумении и порядком оскорблен.

– Послушай, – сказал он брату, – ты не находишь, что могла бы она и пригласить нас к столу?

– Вообще-то конечно. Я все ждал, что она попросит нас остаться, а она нет. Ну и что такого особенного?

– Да ничего. Просто, на мой взгляд, все к тому шло. В конце-то концов, мы первый день как приехали, давно не виделись и поговорить было о чем.

Стюарт призадумался.

– Мне показалось, она была очень довольная, когда мы появились.

– Вот и мне тоже, – кивнул Брент.

– А потом, с полчаса назад, что-то попритихла, вроде голова разболелась.

– Я заметил, но не придавал этому значения. И что ее томило, как думаешь?

– Не знаю. Может, мы что-то не то ляпнули, а она и разозлилась?

С минуту они молча размышляли. Брент сдался:

– Ничего в голову не идет. А кроме того, Скарлетт уж если бесится, то бесится. Все сразу видят. Не носит в себе, как некоторые.

– Что мне в ней и нравится, – сказал Стюарт. – Она не будет ходить вокруг да около и тихо тебя при этом ненавидеть, выскажет все в глаза. Значит, мы что-то брякнули или сделали такое, отчего она примолкла и выглядела как больная. Ведь вначале, могу поклясться, она обрадовалась и нацелилась оставить нас на ужин.

– А вдруг из-за того, что нас исключили?

– Да нет же, черт побери! Не валяй дурака. Посмеялась просто, когда мы сказали, вот и все. Скарлетт ценит образованность не больше, чем мы с тобой.

Брент повернулся в седле и окликнул негра:

– Джимс!

– Да, маса.

– Ты слыхал, о чем мы говорили с мисс Скарлетт?

– Чевой-то вы, саа, миста Брент! Как вам в голову-то взбрело? Чтоб я, я-а… да шпионил за белыми?!

– Шпионил, слова-то какие, господи боже! Вы, черные, всегда знаете, что к чему. Ты врун, я своими глазами видел, как ты бочком-бочком обогнул веранду и притулился на корточках за кустом жасмина. Ладно, говори давай, что мы такое сказали, что могло рассердить мисс Скарлетт или сильно ее обидеть?

Раз уж его призвали в свидетели, Джимс перестал прикидываться и сделал брови домиком:

– Не-а, маса, я особо ничего не заметил, она, типа того, была довольна, ясное дело, скучала без вас, вот и заливалась птичкой до тех самых пор, пока вы не сказали про миста Эшли и мисс Гамильтон, что они поженятся. А тогда она и затихла, как птичка, завидя ястреба.

Близнецы переглянулись и кивнули, правда без проблеска понимания. Стюарт сказал:

– Джимс прав. Хотя я все равно не могу разобраться, что ее зацепило. Бог ты мой! Да Эшли ничего для нее не значит, так, приятель. Уж по нему-то она с ума не сходит. Это от нас с тобой она без ума.

Брент согласно кивнул и выдвинул новую версию:

– А предположим, она взбеленилась на Эшли, что про оглашение он не сказал ей первой, до того как узнал кто-то другой? Старый друг называется. Девчонки из кожи вон лезут, хотят такие вещи знать раньше всех.

– Все может быть. Ну и что с того, если он ей не говорил про оглашение? Наверное, хотели сделать сюрпризом. Человек имеет право помалкивать про свое обручение, нет разве? Мы бы тоже не узнали, если б тетка мисс Мелли не проболталась. Но вообще-то Скарлетт должна была знать, что когда-нибудь они поженятся. О чем речь: уж сто лет всем известно, что у Гамильтонов с Уилксами такой порядок – браки между двоюродными. Каждому ясно, в один прекрасный день он женится на мисс Мелли, точно так же как Душечка Уилкс выйдет за брата мисс Мелли, за Чарли.

– Все, сдаюсь. Жалко, правда, что нас не пригласили поужинать. Я зарекся слушать, как мама скорбит по поводу нашего исключения. Можно подумать, что в первый раз.

– Ну уж к вечеру-то Бойд наверняка ее утихомирил. Знаешь ведь, как у него язык подвешен, у хитреца. Он всегда сумеет с ней сладить.

– Он-то сумеет, но ему нужно время. Бойду придется морочить ей голову, пока она не запутается вконец и не велит ему поберечь голос для адвокатской практики. А он небось еще и не разошелся как следует. Спорим, мама с этим новым жеребцом даже не поняла, что мы дома. Поймет только за ужином, когда заприметит Бойда. И весь ужин будет полыхать огнем. До десяти часов он не получит шанса втолковать ей, как это недостойно для Тарлтона – оставаться в колледже, после того как ректор позволил себе обойтись таким образом с ее младшими. И наступит полночь, когда он обернет ее гнев против ректора, и она спросит, а почему, собственно, он не пристрелил этого самодура. Нет, раньше полуночи нам дома появляться нельзя.

Братья понурились. Их не пугали горячие дикие кони, шумные драки и разгневанные соседи; но они совершенно терялись перед выволочками, какие им устраивала их пронзительно-рыжая матушка, и перед ездовым хлыстом, которым она не стеснялась прохаживаться по их бриджам.

– А давай поедем к Уилксам, – встрепенулся Бойд. – Эшли и девочки обрадуются, у них и поужинаем. Ты как?

Стюарт отвел глаза:

– Не стоит. Там суматоха, приготовления к барбекю… и потом…

– Ой, я и забыл совсем, – поспешно сказал Брент. – Да, туда нам лучше не соваться.

Стюарт покраснел так, что стало видно сквозь темный загар. Они тронули лошадей и некоторое время ехали дальше в молчании.

До прошлого лета Стюарт ухаживал за Индией Уилкс – с одобрения обоих семейств и целого графства. Все вокруг считали, что холодная и сдержанная Индия может оказать благотворное воздействие на неукротимого Стюарта. Во всяком случае, горячо на это надеялись. Может быть, партия и составилась бы, но это совсем не удовлетворяло Брента. Индия, на его взгляд, была девица неплохая, но чересчур очевидная и ручная, и сам он никакими силами не смог бы в нее влюбиться, даже ради Стюарта. Первый раз в жизни интересы близнецов разошлись, и Брента очень задевало, что брат волочится за такой серенькой мышкой.

И вот прошлым летом в дубовой роще Джонсборо им неожиданно открылось, что на свете есть Скарлетт О’Хара. Они знали ее всю жизнь, с детства привыкли, что она «свой парень» – ведь в верховой езде и лазанье по деревьям она им почти не уступала. Но теперь они с громадным изумлением обнаружили, что она превратилась в настоящую молодую леди, причем безусловно самую пленительную из всех.

Они впервые заметили, какие зеленые у нее глаза и что в них пляшут чертики; а эти ямочки на щеках, а эти маленькие ручки и ножки, а тонюсенькая талия! Их остроумные реплики заставили ее рассыпаться серебристым смехом, и, видя, что она явно их выделяет, они превзошли сами себя.

Это был памятный день в их жизни. Впоследствии братья часто задавались вопросом, как же это они раньше не замечали ее прелестей. Ответа так и не нашлось, а все дело было в том, что Скарлетт тогда сама решила заставить их себя заметить и оценить. Она по натуре была не способна терпеть, чтобы какой-то мужчина был влюблен в другую женщину – не в нее, а увидеть Стюарта рядом с Индией Уилкс… ну, знаете, это уж чересчур. Разбойничий нрав ее взыграл, и, не довольствуясь одним Стюартом, она примерилась и к Бренту, а в результате совершенно покорила обоих.

Теперь они были оба влюблены в нее, а Индия Уилкс и Летти Манро из Лавджоя, за которой с ленцой ухаживал Брент, отступили на задний план. Что будет делать отвергнутый, если Скарлетт выберет одного из них, – об этом близнецы не задумывались. Всему свое время, этот мост они перейдут, когда подойдут к нему. А в настоящий момент они были вполне удовлетворены: они опять в согласии друг с другом, девушка нравится обоим, а ревность между ними никогда не вставала. Такая ситуация очень интересовала всю округу и нервировала матушку: ей Скарлетт не нравилась. «Вот будет здорово, если эта хитрюга выберет кого-то из вас, – говаривала мать, – или возьмет вас обоих. Тогда вам надо будет перебираться в Юту, к мормонам – если мормоны вас примут, в чем я лично очень сомневаюсь. Меня-то одно беспокоит: когда-нибудь вы напьетесь сверх меры от ревности к этой двуличной бабенке с зелеными глазищами и перестреляете друг друга. Хотя… может, идея и не так плоха».

С того памятного дня Стюарту было очень не по себе в присутствии Индии. Она не то что не упрекнула его, но даже ни словом, ни жестом не дала понять, что знает, как резко он переметнулся к другому кумиру. Ведь она была леди до кончиков ногтей. Однако Стюарт чувствовал вину и маялся. Он видел, что внушил ей любовь и что она до сих пор его любит, и в глубине души ругал себя за нечестную игру. Джентльмены так не поступают. Она все-таки ему ужасно нравилась – ее благородная холодность, манеры, образованность и прочие достойные уважения качества. Но черт возьми, что ж она такая бесцветная, неинтересная и всегда одинаковая! Да еще рядом со сверкающим, искрящимся, переливчатым шармом Скарлетт! Индия вся как на ладони – с ней заранее все известно, не то что со Скарлетт – никогда ни малейшей уверенности ни в чем. От этого запросто можно свихнуться. Но в том-то и прелесть!

– Хорошо, давай двинем к Кейду Калверту, – предложил Брент. – Скарлетт говорит, Кэтлин вернулась из Чарлстона, она может знать что-нибудь про Форт-Самтер, чего мы не слышали.

– Только не Кэтлин. Ставлю два к одному, она вообще не знала, что у входа в гавань есть форт, а уж тем более что там торчали янки, пока мы их оттуда не выковырнули. У нее в голове одни балы и кавалеры – она их коллекционирует.

– Ну и ладно, зато с ней весело. И будет где пересидеть, пока мама не ляжет спать.

– О-о, черт! Да мне тоже нравится Кэтлин, с ней весело, и я бы послушал про Каро Ретт и прочих. Но будь я проклят, если высижу за одним столом с этой ее северной мачехой. Янки чистой воды!

– Уж слишком ты крут к ней, Стюарт. А по-моему, она добрая.

– Ничего я к ней не крут. Мне ее жалко. А я не люблю тех, кого мне жалко! Вечно у нее пыль столбом по всякому пустяку, вечно старается всем угодить, хочет как лучше, а выходит как хуже. Она мне на нервы действует. Все южане у нее дикие варвары. Она боится южан, сама сказала маме. Как завидит нас, сразу пугается до смерти. Курица щипаная! Приткнется на стуле, глаза белые от страха, и в любой момент готова раскудахтаться, только шевельнись.

– Знаешь, не тебе ее винить. Разве не ты прострелил Кейду ногу?

– Ну и что, просто я тогда нализался, а то бы никогда. И Кейд ко мне ничего не имел, и никто из них – ни Кэтлин, ни Рейфорд, ни мистер Калверт. Только эта мачеха-янки сразу взвыла, обозвала меня диким варваром и сказала, что достойные люди не могут находиться в безопасности среди грубых южан.

– Не упрекай ее. Да, она северянка, янки, хорошим манерам не обучена; но ведь ты стрелял в него? Вот видишь. А он ей как-никак приемный сын.

– Но это, черт возьми, еще не причина, чтобы меня оскорблять! Вот ты, между прочим, родной сын у нашей мамочки, и что же, она распсиховалась в тот день, помнишь, когда Тони Фонтейн попал тебе в ногу? Ничего подобного. Она просто послала за старым доком Фонтейном, чтоб перевязал тебя, и поинтересовалась у него: а что такое у Тони с прицелом? Догадываюсь, говорит, что распутство испортило ему меткость. Вспомни, как Тони после этого взбесился!

И братья закатились хохотом.

– Мама у нас – блеск, – с оттенком восхищения сказал Брент. – На нее можно рассчитывать, она все сделает верно и никогда не выставит тебя на позор перед людьми.

– Да, но сегодня она очень даже будет расположена выставить нас на позор перед отцом и девчонками, когда явимся домой. – Стюарт приуныл: – Слушай, а ведь мы теперь в Европу не поедем. Помнишь, мать говорила, если вылетим из очередного колледжа, – все, о путешествии можем забыть.

– Ну и черт с ним, с путешествием. На что там особо смотреть-то, в этой Европе? Спорим, эти иностранцы не могут похвастаться перед нами ничем таким, чего нет у нас самих и прямо тут, в Джорджии. Лошади у них не резвее наших, и девушки не такие хорошенькие. А их ржаному виски до нашего, отцовского вообще как до неба.

– Эшли Уилкс говорит, там полно всяких зрелищ и музыки. Он Европу полюбил, только о ней и рассуждает. Правда, Уилксы все такие. У них пунктик насчет музыки, книг и представлений. Мать считает, это потому, что у них дед был из Виргинии, а виргинцы помешаны на таких вещах.

– Пусть подавятся. А вот мне, – Брент повел широкими плечами, – дайте мне доброго коня, вволю выпивки, хорошую девчонку, чтоб поухаживать, и плохую девчонку – повеселиться, а Европа пусть достанется кому угодно… Разве мы что-то теряем без путешествия? Предположим, мы в Европе, а тут война. Оттуда так скоро не доберешься. Нет, по мне лучше война, чем Европа.

– Согласен. Да, Брент! Я понял, куда нам надо! Давай-ка через болото, к Эйблу Уиндеру, скажем ему, что мы все четверо на месте и готовы к учениям!

– Идея! – крикнул Брент, сразу взбодрясь. – Узнаем заодно, что там с эскадроном и какой все-таки выбрали мундир.

– Если зуавский, то будь я проклят, если поступлю в эскадрон! Я бы чувствовал себя девчонкой в этих красных шароварах. Они мне напоминают дамские фланелевые штанишки.

– Вы, значит, собираетесь к миста Уинда? – спросил Джимс. – На ужин-то не надейтесь особо. Ихняя кухарка померла совсем, а новой нету. Готовит там одна негритянка с полей, мне знакомые парни говорят, что хуже гадости не едали.

– Вот те раз! Почему ж он не купит новую повариху?

– Откудова у такой белой шантрапы монеты? У них больше четырех негров не бывает.

Голос Джимса был полон откровенного презрения. Его собственное общественное положение было прочно, так как Тарлтоны владели сотней негров, и он, подобно другим рабам с крупных плантаций, поглядывал свысока на мелких фермеров, имевших всего несколько рабов.

– Да я сейчас с тебя шкуру спущу! – заорал в бешенстве Стюарт. – Не смей называть Эйбла Уиндера «белой шантрапой»! Он бедный, конечно, но никакая не шантрапа! А я любому накостыляю, белому или черному, пусть только кто попробует поливать его грязью! Во всем графстве нет человека достойней, а то бы его не выбрали лейтенантом.

– Вот и я в толк не возьму, – продолжал Джимс, нисколько не испугавшись грозного окрика своего господина. – Офицерье, по моему разумению, лучше брать из богатых жительменов, а не из белой швали.

– Он не шваль! Ты сравни еще его с настоящей швалью типа Слэттери! Он просто небогат, у него маленькая ферма, а не громадная плантация, и если парни решили, что этого достаточно, чтобы выбрать его лейтенантом, то не для того, чтобы всякий черномазый про него языком молол. В Эскадроне знают, что делают.

Кавалерийский отряд был организован три месяца назад, сразу после того, как Джорджия отделилась от Союза штатов, и с тех пор рекруты только и говорили о войне. Отряд существовал пока безымянным, но не из-за недостатка предложений. У каждого была своя идея на этот предмет, равно как и насчет цвета и покроя мундира. «Тигры из Клейтона», «Пожиратели огня», «Гусары северной Джорджии», «Зуавы», «Клейтонские винтовки» (хотя никаких винтовок эскадрону не полагалось, только револьверы, сабли и ножи), «Жестокость и беспощадность», «Кровь и погром» – и каждое из этих названий имело своих сторонников. Пока официального имени не было, все привыкли, говоря об отряде, называть его просто эскадроном; так он и оставался до самого конца просто Эскадроном, несмотря на то что какое-то громкое наименование ему все-таки присвоили.

Офицеров выбирали сами, потому что никто во всем графстве не имел военного опыта, кроме нескольких ветеранов Мексиканской и Семинольской кампаний, а Эскадрон отверг бы любого ветерана в качестве командира, если б он не пользовался всеобщей любовью и доверием. Всеобщей любовью пользовались четверо Тарлтонов и трое Фонтейнов, но, к сожалению, от них пришлось отказаться, потому что Тарлтоны чересчур быстро напивались и потом выкидывали всякие номера, а Фонтейны отличались убийственно горячим нравом и были скоры на расправу. Капитаном выбрали Эшли Уилкса – за то, что он был лучший наездник во всей округе, а кроме того, в расчете на его трезвую холодную голову – что он сумеет удержать некое подобие порядка. Рейфорд Калверт, который вообще всем нравился, стал первым лейтенантом, ну а сын охотника и мелкий фермер Эйбл Уиндер – вторым.

Эйбл был здоровенный детина, серьезный, себе на уме, возрастом старше других ребят в Эскадроне, сердце имел доброе, образования не получил, но в присутствии дам держался, пожалуй, получше остальных. Снобизма среди эскадронных не наблюдалось: у многих отцы или деды разбогатели, начав с ничего. А Эйбл слыл лучшим стрелком в Эскадроне, настоящий снайпер – с семидесяти пяти ярдов снимал белку в глаз. Вдобавок ему не привыкать к походной жизни – он знал, как раскладывать костры под дождем, умел читать следы и находить воду. Здесь ценили такие вещи, Эйбла к тому же любили, вот и поставили офицером. Оказанную честь он принял степенно, без ложной скромности, но и без неуместного тщеславия – просто как должное. Мужчины смогли перешагнуть через тот факт, что он не был рожден джентльменом; но дамы и рабы об этом не забывали.

Первоначально в Эскадрон брали исключительно плантаторских сыновей – этакий джентльменский отряд, каждый поступает со своим конем, оружием, амуницией и рабом. Однако богатых плантаторов в молодом графстве Клейтон нашлось маловато, и, чтобы создать полноценное формирование, потребовалось рекрутировать мелких фермеров, охотников из глухих лесов и с ближних болот, а то и принимать кое-кого из «белой шантрапы», если эти молодцы были выше среднего в своем классе.

Этот народ не меньше богатых рвался схватиться с янки, лишь бы война началась. Но тут вставал деликатный вопрос денег. Мало кто из фермеров имел лошадей. В своем хозяйстве они обходились мулами, причем лишних не было, редко у кого больше четырех голов. То есть мулов никак нельзя было отдавать для военных нужд, даже если б в Эскадроне считалось допустимым сидеть на муле, что полностью исключалось. Что же до белых бедняков, крекеров, как их тут называли, то один мул служил уже признаком достатка. А лесные охотники и обитатели хижин в болотных плавнях вообще не имели ни лошадей, ни мулов. Они жили целиком за счет охотничьих угодий и болотной дичи, дела свои устраивали по системе бартера, они и пяти долларов в год в руках не держали, так что кони и обмундирование находились за пределами возможного. Но и в своей бедности они были столь же непреклонно горды, как плантаторы в своем богатстве, и никакой милости или подачки от соседских щедрот не приняли бы. Поэтому, чтобы ничьи чувства не пострадали, а Эскадрон был полностью укомплектован и людьми, и лошадьми, практически все крупные плантаторы графства, в том числе и отец Скарлетт, и Джим Уилкс, Бак Манро, Джим Тарлтон, Хью Калверт – действительно все, кроме одного лишь Энгуса Макинтоша, внесли необходимые деньги в общий котел. Получилось так, что каждый из них заплатил за собственных сыновей и еще за некоторых других, но все было сделано так, чтобы менее состоятельные, а то и неимущие члены отряда могли принять коней и амуницию без ущерба для своей чести.

Эскадрон собирался дважды в неделю в Джонсборо – устраивать учения и молиться, чтобы началась война. Те, у кого уже были лошади, выполняли в поле позади здания суда так называемые кавалерийские маневры, взбивая тучи пыли, перекликаясь нарочито грубыми голосами и размахивая шпагами времен Войны за независимость, снятыми со стен гостиных. Безлошадники сидели пока на бровке перед лавкой Булларда, жуя табак и обсуждая слухи. А не то состязались в стрельбе. Вот уж чему южан учить не требовалось: мальчики здесь, можно сказать, хватались за оружие, едва появившись на свет, а потом всю жизнь проводили на охоте и, естественно, становились в этом деле отменными мастерами.

И какого только оружия не увидишь на сборах! Длинноствольные охотничьи ружья, которые были новыми во времена первопроходцев, переваливших Аллеганские горы; древние пищали, заряжаемые с дула и положившие немало индейцев в пору обживания Джорджии; кавалерийские седельные пистолеты, бывшие в ходу на войне с семинолами в 1812-м; щегольские дуэльные пистолеты с серебряными рукоятками и новенькие винтовки английской работы с блестящими деревянными ложами – что угодно можно было сыскать в особняках и в хижинах, и все это члены Эскадрона привозили с собой на сборы.

А заканчивались учения обычно в салунах Джонсборо, где по вечерам разгорались такие сражения, что офицеры боялись – для янки ничего не останется. Вот как раз на такой попойке Стюарт выстрелил в Кейда, а Тони Фонтейн – в Брента. Когда отряд только создавался, близнецы находились дома по случаю отчисления из очередного университета – Виргинского – и с большим энтузиазмом вступили в Эскадрон. Но после эпизода со стрельбой и ранением матушка отправила их в университет штата, с наказом там и жить. Они очень тосковали по горячке этих сборов, считая образование помехой в жизни и стремясь только к одному – скакать верхом, дико вопить и стрелять в компании с друзьями.

– Хорошо, давай срежем напрямую к Эйблу, – предложил Брент. – Можно вброд через реку у мистера О’Хара и через фонтейновские пастбища. Мигом там будем!

– А поесть-то нам будет нечего, опоссум да зелень, – вмешался Джимс.

– Не нам, а тебе, – засмеялся Стюарт. – Потому что ты сейчас поедешь домой и скажешь нашей матушке, чтобы не ждала нас к ужину.

– Я-а? Не, не поеду! – всполошился Джимс. – Мне, что ль, одному подставлять зад за то, что вы натворили? Первым делом миссис Битрис с меня спросит, как я дозволил, чтоб вас всех опять вышибли из верситета. Потом – почему не доставил вас домой, ей на расправу. И посмотрит на меня, как утка на майского жука. Ясное дело, я один и буду во всем виноват. Если вы не берете меня к миста Уинда, я уж лучше залягу в лесу на всю ночь. Вот бы меня забрал патруль. Все легче, чем миссис Битрис, когда не в духе!

Братья негодующе посмотрели на решительного черного парня.

– А ведь у него хватит дурости попасться патрулю. Потом мама еще неделю будет нас за это пилить. Нет, честно, от черных больше неприятностей. Иногда я думаю, аболиционисты неплохо соображают.

– Все равно нехорошо подставлять Джимса, когда самим неохота. Придется и его с собой тащить. Но смотри же ты, бесстыжая черная образина, попробуй только чваниться перед неграми Уиндера! Что мы едим жареных цыплят и ветчину, а у них одни кролики и опоссумы. Я тогда… я маме расскажу. И мы тебя не возьмем на войну.

– Чваниться? Чтобы я да чванился перед этими жалкими ниггерами?! Ну нет, маса, у меня манеры получше. Зря, что ли, миссис Битрис учила меня манерам заодно с вами?

– Учить-то учила, но не слишком это у нее хорошо получилось, со всеми нами троими. Ладно, поехали!

Стюарт сдал назад своего мощного гнедого коня, пришпорил и легко перелетел через изгородь на мягкую вспаханную землю Джералда О’Хара. Следом перескочил ограду конь Брента, а потом и Джимс послал свою лошадь, прильнув к ее шее и вцепившись в гриву. Джимс не любил препятствия, но случалось, брал и повыше, чтобы быть вровень с хозяевами.

И когда они уже скакали вниз с холма, через красные борозды, к еле видному в густых сумерках речному броду, Брент крикнул брату:

– Слушай, Стью! А ты все-таки не думаешь, что Скарлетт должна была пригласить нас к ужину?

– Всю дорогу над этим голову ломаю! – заорал в ответ Стюарт. – А как по-твоему, почему…