Читать книгу Унесенные ветром. Том 1 - Маргарет Митчелл - Страница 6

Было десять утра. День выдался очень теплый для апреля, золотистые лучи солнца заливали комнату Скарлетт, струясь потоком в распахнутые окна с голубыми занавесками. Кремовые стены стали еще светлее, мебель красного дерева светилась, как вино, а пол – в тех местах, где его не прикрывали веселые пятна ковриков, – блестел, как стеклышко.

В воздухе уже чувствовалось лето, первый намек на жаркое лето Джорджии: весна еще в самом разгаре и с большой неохотой уступает дорогу палящему зною. Комнату заполнило благоуханное бархатное тепло, насыщенное ароматами множества цветов, только что распустившихся деревьев и свежей, влажной красной земли. Из окна видны были два ряда нарциссов, окаймляющих посыпанную гравием подъездную дорожку, и золотистые массы кустов жасмина, скромно опустивших к земле цветущие ветки – как юбки на кринолинах. Пересмешники и сойки ссорились за обладание магнолией прямо под окном у Скарлетт – это у них была старая вражда, сойки кричали резко и пронзительно, а сладкоголосые пересмешники – плаксиво.

В такое утро Скарлетт обязательно потянуло бы к окну – упереться руками в широкий подоконник и упиваться запахами и звуками «Тары». Но сегодня ей хватило одного торопливого взгляда на сияющую лазурь: «Слава богу, дождя не будет».

На кровати лежало яблочно-зеленое переливчатое бальное платье с фестонами из небеленого кружева, аккуратно упакованное в большую картонную коробку и предназначенное к отправке в «Двенадцать дубов», чтобы Скарлетт переоделась перед танцами. Но Скарлетт, едва взглянув на него, лишь пожала плечами: если план ее исполнится, сегодня она его уже не наденет, потому что задолго до бала они с Эшли будут уже на пути к Джонсборо – и к своей свадьбе. Вопрос, над которым она билась уже два часа, состоял в другом: что ей сейчас-то надеть, в чем появиться на барбекю?

Нужно выбрать платье, которое наилучшим образом подаст ее прелести и сделает совершенно неотразимой для Эшли. С восьми часов она уже перемерила кучу нарядов и теперь стояла в панталонах с лентами, полотняном корсаже и трех вздымающихся пенной волной нижних юбках, отделанных кружевами. Скарлетт удрученно и с досадой взирала на живописные вороха, раскиданные по всей комнате. Ну что же, что?

Вот это розовое органди с длинным кушаком ей очень идет, нет слов, но Мелани, уж будьте уверены, запомнила, что Скарлетт приезжала в нем к Уилксам прошлым летом, и вполне может съязвить по этому поводу. Черное бомбазиновое, с буфами на рукавах и воротничком «принцесса», великолепно подчеркнет белизну ее кожи, но оно чуточку старит. Шестнадцатилетняя Скарлетт тревожно вперилась в свое отражение, словно ожидая увидеть там глубокие морщины и дряблый подбородок. Ни в коем случае нельзя выглядеть степенной и пожилой рядом с этой юной сладенькой Мелани. Муслин в лавандовую полоску, с широкими кружевными вставками и тюлем поверху смотрелся бы прекрасно, но не на ней. «Вот для Кэррин, с ее прозрачным профилем и никаким лицом, это платье в самый раз, а я в нем, – решила Скарлетт, – буду казаться школьницей». Ни в коем случае нельзя казаться школьницей рядом с уравновешенной Мелани. Зеленая тафта в клетку чудо как хороша – полно воланов и каждый волан обшит по краю зеленой бархатной лентой, это платье идет ей больше всего, можно сказать, оно самое ее любимое, потому что, когда она в нем, глаза у нее светятся чистым изумрудом; но на лифе, прямо спереди явственно виднеется масляное пятно. Конечно, на это место можно приколоть брошь… но вдруг у Мелани острый глаз?

Оставались только разноцветные ситчики, которые Скарлетт сочла недостаточно нарядными для такого случая, еще бальные платья и то зеленое муслиновое в цветочек, что было на ней вчера. Но оно для второй половины дня, почти вечернее, куда в таком на барбекю: крошечные рукавчики буфами и глубокий вырез, как у бального. А что делать? Другого выхода нет, придется его и надеть. В конце-то концов, разве может она стыдиться своей шеи, рук и бюста, пусть это и не по правилам – выставлять их с утра.

Вертясь перед зеркалом и так и этак, изгибаясь чуть не задом наперед, чтобы оценить вид сбоку, Скарлетт пришла к выводу, что ее фигура абсолютно лишена недостатков и стыдиться ей нечего. Шея у нее короткая, зато округлая, руки пухленькие и соблазнительные. Грудки, высоко поднятые корсетом, – очень, очень славные грудки. И не требуется нашивать на лиф присборенные шелковые полоски, как делают почти все девушки ее лет для придания фигуре желательных выпуклостей. Скарлетт очень была довольна, что унаследовала от матери тонкие белые пальцы и маленькие ножки. Хотелось бы еще и рост как у Эллен, но и свой собственный ее устраивал вполне. Какая жалость, что никому не покажешь ножки, вздохнула Скарлетт, приподняв юбки и выставив ногу. Очень хорошенькая ножка. Это даже девочки в Фейетвиллском пансионе признавали. Ну а что до талии, то такой тонкой нет ни у кого – не только в Фейетвилле, но и в Джонсборо, да и во всех трех графствах.

Мысль о талии вернула Скарлетт на землю. Зеленое муслиновое сшито на семнадцать дюймов, а Мамми зашнуровала ее на восемнадцать, под бомбазин. Надо сказать ей, пусть затянет потуже. Скарлетт толкнула дверь, прислушалась и, уловив в нижнем коридоре тяжелую поступь, крикнула громко и нетерпеливо: известно же, что в это время Эллен в коптильне, выдает кухарке продукты на день, значит, голос можно повышать безнаказанно.

– Тут кое-кто воображает, что я летать умею, – заворчала Мамми, скрипя ступенями.

Она вошла, и Скарлетт сразу поняла: Мамми знает, что предстоит битва, и находится в полной боевой готовности. В руках у нее был поднос, а на нем два крупных клубня вареного ямса, горка гречневых блинчиков с сиропом и хороший ломоть ветчины в соусе. При виде нянькиной ноши у Скарлетт изменилось лицо – вместо досады появилось выражение воинственного упрямства. За всей этой возней с примерками она совершенно позабыла про железное правило Мамми: перед тем как отправиться куда-либо в гости, девочки О’Хара должны быть так напичканы дома, чтобы не способны были проглотить ни кусочка в гостях.

– А вот этого не нужно. Я не буду есть. Можешь сразу унести это обратно на кухню.

Мамми поставила поднос на стол и выпрямилась – плечи назад, грудь вперед, руки в бока.

– А вот и нужно, и будете. Я не допущу, чтоб как прошлый раз, – вы поехали на барбекю, а я тогда слегла и не принесла вам поднос перед отъездом. Живо кушать, и чтобы все до крошки.

– Не буду! Послушай-ка, вот иди сюда и зашнуруй меня потуже, а то мы и так опаздываем. Я слышала, карету уже подали к дому.

Мамми решила подольститься:

– Ну, мисс Скарлетт, будьте хорошей девочкой, давайте, быстренько, скушайте хоть немножко. Мисс Кэррин и мисс Сьюлен съели все, что было.

– Еще бы, – сказала Скарлетт презрительно. – У них духу не хватит противиться. Как кролики. А я не буду! Все, с подносами покончено. Я забыть не могу тот раз, когда я съела целый поднос и поехала к Калвертам, а они вдруг подают мороженое, со льда, так и везли всю дорогу из Саванны, а я – я не смогла съесть ни ложечки. Нет, сегодня я намерена хорошо провести время и есть буду сколько захочу.

На этот еретический выпад Мамми ответила негодующим шевелением бровей. Что барышням положено делать, а что нет, было ей прекрасно известно и различалось, как день и ночь. Или – или: в том, что касается поведения леди, среднего не дано. Сьюлен и Кэррин легко, как глина, поддавались ее мощным рукам и уважительно внимали ее предостережениям. Но со Скарлетт шел вечный бой. Ее естественные побуждения по большей части были несовместимы с понятием «леди», а Мамми полагала своим долгом научить ее, как надобно себя держать. Победы над Скарлетт завоевывались большой кровью и требовали применения военных хитростей, недоступных белому уму.

– Если вам все равно, что скажут люди, то мне совсем не все равно, – завела она недовольно. – Я не хочу, чтобы там на вашем пикнике пошло шу-шу-шу, что вас дома не кормят и вы не умеете правильно кушать. Я говорила вам и говорю, настоящую леди всегда видно – она ест как птичка. Я не допущу, чтобы вы ехали голодная к мист’ Уилксу и глотали там все подряд, как коршун.

– Но мама-то ест, а она леди, – упрямилась Скарлетт.

– Вот выйдете замуж, вам тоже можно будет есть, – парировала Мамми. – Мисс Эллен в ваши лета никогда ничего не ела, если не дома. И тетушки ваши, Полин и Юлалия, и все вышли замуж. А таким-то, которые с аппетитом, тем мужья вообще не достаются.

– Вот и неправда. На том барбекю, когда ты заболела и я заранее ничего не ела, так вот, мне тогда Эшли Уилкс сказал, что ему как раз нравится, если у девушки здоровый аппетит.

Мамми скептически покачала головой:

– Чего джитмены говорят и чего они делают, так то совсем разное. А я вот как-то не замечала, чтоб миста Эшли нацелился взять вас в жены.

Скарлетт помрачнела и собралась было няньку одернуть, но спохватилась. Мамми ее обошла, и возразить было нечего. Видя, что Скарлетт уперлась и будет теперь стоять на своем до последнего, Мамми сменила тактику. Она взяла поднос, вздохнула и тихонечко двинулась к двери, бормоча на ходу умильным и кротким голосом:

– Ну, чего уж, ладно. Мне вот тут повариха-то говорит, собирает поднос, а сама и говорит: «Леди завсегда узнаешь, как она не ест ничего». А я ей и говорю, поварихе-то, значит: «Никогда я в жизни не видала белую леди, какая кушает меньше, чем кушала мисс Мелли Гамильтон, когда навещала последний раз миста Эшли, ох, то есть, значит, мисс Индию».

Скарлетт стрельнула в няньку острым недобрым взглядом, но на обширном ее лице прочла только невинное выражение легкой грусти по поводу того, что Скарлетт не леди, в отличие от мисс Мелани Гамильтон.

– Оставь в покое поднос и давай-ка затяни меня потуже, – сказала Скарлетт с досадой. – После этого я постараюсь что-нибудь съесть. А то, если буду сейчас, не смогу утянуться как надо.

Маскируя свой триумф, Мамми поставила свой поднос и запела:

– А что наденет моя козочка?

– Вот это. – И Скарлетт указала на пышную массу зеленого муслина в цветочках.

Мамми мгновенно ощетинилась:

– Нет! Это вы не наденете! Оно не годится в такое-то время. Нельзя показывать грудь до трех часов дня. У него ни ворота, ни рукавов нету. И будете опять вся в веснушках, на вас пахтанья не напасешься выбеливать, я-то не забыла, как целую зиму вас мазала после сиденья вашего на бережку в Саванне прошлое лето. Пойду скажу вашей матушке про вас.

– Попробуй сказать маме хоть слово, пока я не одета. Знай, я тогда не съем ни крошки, – ледяным тоном отчеканила Скарлетт. – А переодеваться она меня уже не пошлет, времени нет.

Мамми опять вздохнула, сдавая позиции. Из двух зол она выбрала меньшее: пусть уж лучше явится на утреннее барбекю в послеобеденном платье, чем будет хватать все подряд, как поросенок.

– Ну-ка, держись за что там покрепче и не дыши, – скомандовала нянька.

Скарлетт послушно ухватилась за спинку кровати и внутренне собралась, Мамми с силой дернула шнуровку и потянула на себя, узенькая окружность талии, опоясанной корсетом из китового уса, сделалась еще меньше, и взгляд старой няньки потеплел от гордости и восхищения.

– Ни у кого на свете нет такой талии, как у моей козочки, – одобрительно сказала она. – Вот мисс Сьюлен кажный раз, как я утяну ее меньше двадцати дюймов, сразу хлоп – и в омморок.

– Фу-у-у! – выдохнула Скарлетт; говорить ей оказалось трудновато. – А я ни разу в жизни в обморок не падала.

– Ну, не вредно бы и упасть, ежели к месту, – посоветовала нянька. – А то уж больно вы крепкая, мисс Скарлетт. Я все примериваюсь, как бы сказать вам: оно не так уж и хорошо, что вы не падаете в омморок от змей там или мышей, от всякой такой нечисти. Я не про то, что дома, это ладно уж, а когда на людях, в компании…

– Ой, да шевелись ты! К чему столько разговоров? Будет у меня муж, будет, вот увидишь, даже и без визга и обмороков. Слава богу, я умею носить тугой корсет! Все, надевай платье.

Мамми аккуратно опустила двенадцать ярдов зеленого, в мелких цветочках, муслина на холмы нижних юбок и приладила лиф, сокрушаясь из-за низко открытой спины:

– Смотрите же, чтоб накидка была на плечах, если покажетесь на солнце, и шляпу не снимайте, пусть и жарко. Не то приедете домой коричневая, как вон мамаша Слэттери. А теперь кушать, лапонька моя, да не очень-то быстро, толку чуть, если все пойдет обратно.

Скарлетт покорно села к столу, гадая, поместится ли хоть что-нибудь в животе и сможет ли она после этого дышать. Мамми достала широкое полотенце, повязала ей на шею и прикрыла колени. Скарлетт начала с ветчины, потому что любила ветчину, и скоренько, хотя и не без усилий, с ней покончила.

– Замуж хочу просто до смерти, – объявила она, расправляясь с ямсом. – Почему нельзя быть самой собой и поступать так, как хочется? Надоело вечно делать вид! Я притворяюсь, будто ем не больше птички, прогуливаюсь, когда мне хочется бегать, и говорю, что мне после одного вальса уже дурно, хотя я могла бы танцевать два дня подряд и нисколечки не устала бы! Надоело говорить «Ах! Какой вы необыкновенный!» всяким тупицам, у которых и половины-то нет моих мозгов. Не хочу я прикидываться, что ничего не знаю, ничего не понимаю, только бы дать возможность мужчинам объяснить мне какую-нибудь чушь, а они еще при этом раздуваются от важности… Все, я наелась, больше не могу проглотить ни крошки.

– А горячий блинчик?

– И почему так: чтобы заполучить мужа, девушке обязательно надо быть дурой?

– Мнится мне, – задумчиво заговорила Мамми, – это из-за того, что джитмены сами не знают, чего им хочется. Им только кажется, что они знают, чего им хочется и чего им надобно. Вот им и дают то, что кажется. Девушкам-то не вековать же в старых девах. Джитмен думает, что женится на махонькой мышке – кушает она как птичка, а ума в ей нету вовсе. Джитмена не заставишь взять в жены леди, если у него такое подозрение, что она смыслит больше его.

– По-твоему, они не удивляются, когда после свадьбы обнаруживают ум в своих женах?

– Ну, тогда уж поздно. Дело-то сделано. А кроме того, джитмены ожидают все-таки, что у ихних жен есть мозги.

– Когда-нибудь я буду говорить и делать, что мне угодно, а если кому-то это не понравится, мне все равно.

– Нет! – отрезала Мамми. – Пока я жива, не бывать тому. Ешьте-ка вон гренки. Макайте их в соус и кушайте, детонька.

– Мне кажется, у янки девушкам не приходится разыгрывать из себя таких дур. В прошлом году, когда мы были в Саратоге, я их много видела, и все вели себя как нормальные люди, даже и перед мужчинами.

Мамми фыркнула:

– Девушки у янки! Они – да, они могут, они все говорят что в голову взбредет. Но я что-то не заметила там, в Саратоге, чтоб у многих были женихи.

– Но и янки должны жениться, – принялась доказывать Скарлетт. – Они же не просто так вырастают. Они должны жениться и заводить детей. И их ведь много.

– У них мужчины женятся из-за денег, – убежденно заявила Мамми.

Скарлетт обмакнула поджаристый пшеничный хлебец в соус и отправила в рот. А ведь в этом что-то есть, не зря Мамми говорит. И Эллен тоже, другими, правда, словами, поделикатней. И у всех ее знакомых матери внушают своим дочерям, что надо быть беспомощными, смотреть кроличьими глазами и льнуть, как лиана. А на самом деле это требует ума и сообразительности – культивировать и долго выдерживать такую позу. «Наверное, я действительно чересчур крепкая и храбрая», – подумала Скарлетт. Она свободно высказывала перед Эшли свое мнение, а случалось, и спорила с ним. Она не скрывала, что ей нравится – и хватает сил и здоровья – ходить пешком и скакать на лошади… Может быть, это все и отвратило от нее Эшли, и он потянулся к этой хлипкой Мелани? Может быть, если она поведет себя иначе… Но нет, если Эшли соблазнится на такие примитивные женские штучки, она сама перестанет его уважать. Ни один мужчина, у которого хватит глупости пасть перед кукольной улыбкой, обмороком или этим дурацким «Ах! Какой вы необыкновенный!», не стоит трудов. Но похоже, они все это любят.

Если она использовала неверную тактику в прошлом – что ж, что было, то прошло, и с этим покончено. Сегодня она применит другую тактику, правильную. Она желает его, но у нее имеется всего несколько часов, чтобы его получить. Если обморок, настоящий или притворный, может сыграть какую-то роль – хорошо, она хлопнется в обморок. Если его привлекают кукольные улыбки, кокетство и ветер в голове – хорошо, она с радостью изобразит вертихвостку и будет вести себя как пустоголовая Кэтлин Калверт, даже хлеще! А если потребуются шаги посмелее, она их предпримет. Сегодня ее день!

И не было никого сказать ей, что собственная ее личность, пусть даже пугающе жизнестойкая, гораздо интересней и притягательней любой маски, какую она на себя примерит. Да и скажи ей кто-нибудь подобное, она бы порадовалась, но не поверила. Как не поверило бы и общество, частью которого она являлась. Ибо никогда – ни до, ни после – естественность в женщине не ценилась столь мало.

Когда коляска покатила по красной дороге к плантации Уилкса, Скарлетт со смутным ощущением вины призналась себе, что радуется отсутствию Эллен и Мамми. На барбекю не будет тех, кто деликатно поднятой бровью или осуждающе выпяченной губой мог бы спутать ей всю игру. Конечно, Сьюлен сочтет себя обязанной пересказать завтра утром все сплетни и подробности; но если все пойдет, как надеется Скарлетт, то за переполохом по поводу ее бегства и помолвки с Эшли семья забудет и думать об огорчениях. Да, очень хорошо, что Эллен вынуждена побыть дома.

Сегодня утром Джералд, подкрепясь предварительно бренди, дал расчет Джонасу Уилкерсону, а Эллен пришлось остаться в «Таре», чтобы до отъезда надсмотрщика проверить все дела по плантации. Когда Скарлетт заходила в маленький кабинет попрощаться, мать сидела у забитого бумагами секретера, а Джонас Уилкерсон со шляпой в руке стоял рядом. Болезненно-желтое, худощавое лицо почти не скрывало владевшей им ярости: его бесцеремонно вышвырнули с лучшего во всем графстве места надсмотрщика, а все из-за чего? Ну мелочь же, ну приволокнулся, ну гульнул – и что? Твердил же он Джералду, что ребенка своего Эмми Слэттери могла заполучить от кого угодно, он один, что ли, такой, да их дюжина наберется – и, кстати, тут они с Джералдом сошлись, – но это дела не меняло, поскольку так решила Эллен. Джонас ненавидел всех южан. Он ненавидел их за холодную к нему учтивость и за их презрение к его социальному статусу, несравнимое с этой их поганой учтивостью. И более всех была ему ненавистна Эллен О’Хара, потому что в ней сосредоточилась самая суть того, что он ненавидел в южанах.

Мамми, будучи главной над женской частью работников на плантации, осталась помочь Эллен, так что на козлах рядом с Тоби сейчас тряслась Дилси, придерживая на коленях длинную коробку с бальными платьями для девушек. Джералд ехал рядом с коляской, верхом на своем здоровенном гунтере[6], теплый от бренди и чрезвычайно собой довольный, что так быстро покончил с неприятным делом. Всю тягомотину, связанную с увольнением Джонаса, он переложил на Эллен, а была ли она разочарована или обижена, что пропустила пикник, где соберутся ее друзья, – такое ему и в голову не приходило. День такой прекрасный, весна, птицы заливаются, поля его – чистое загляденье, и сам он силен и молод, и кровь в нем играет. Так зачем думать о чем-то еще? И сами собой прорывались откуда-то озорные ирландские песенки, что-нибудь вроде «Ехала Пегги в телеге», или даже торжественно-элегические напевы, как, например, «Далеко та земля, где уснул наш герой молодой».

Он был счастлив и приятно возбужден перспективой замечательного дня – можно будет вдоволь накричаться про янки и про войну и погордиться тремя дочерьми, вон сидят его красавицы, это ж надо какие юбки широчайшие, растопыренные на обручах, и зонтики эти малюсенькие кружевные, совершенно дурацкие. Не девочки – красотки. Он и думать забыл о том разговоре со Скарлетт, это все уже полностью выветрилось у него из памяти. Он думал только о том, что она красавица, его честь и гордость и что глаза у нее сегодня зеленые, как холмы Ирландии. Это сравнение звучало истинной поэзией, и Джералд, обнаружив в себе еще и поэтическую жилку, одарил дочерей громким, хотя и не совсем в ноту, исполнением «Ирландии, одетой в зелень».

Скарлетт посматривала на него снисходительно и нежно, прямо как молодая мамаша на резвого сынишку. К закату Джералд крепко напьется и, возвращаясь домой в темноте, постарается, как всегда, перепрыгнуть через все изгороди между «Двенадцатью дубами» и «Тарой». Скарлетт надеялась только, что провидение и здравый смысл его лошади не дадут ему сломать шею. Мостом он погнушается и направит лошадь через реку вплавь, а потом с шумом и криком ввалится в дом, и Порк уложит его спать на диване в кабинете – Порк в подобных случаях обычно поджидал его в передней с зажженной лампой. Свой новый костюм добротного серого сукна Джералд превратит в тряпку, из-за чего будет страшно ругаться утром и пустится рассказывать Эллен долгую историю о том, как его лошадь упала в темноте с моста; ни одна душа не будет одурачена этой заведомой ложью, но все примут это как должное, и он подумает, вот какой он хитроумный – всех провел.

«Ах, папа, ты совсем ребенок, милый, беззаботный эгоист, ты просто душка», – подумала Скарлетт в приливе любви. Подобно отцу, она пребывала в состоянии радостного возбуждения и готова была обнять весь мир. Она хороша собой, она это знает, и Эшли будет принадлежать ей уже сегодня, еще и день не кончится. Солнышко пригревало тепло и ласково, и весенняя Джорджия расстилалась перед ней во всем своем великолепии. По бокам дороги нежнейшая зелень ежевики и терновника уже затягивала красные рубцы ран, нанесенных земле зимними дождями. За голые гранитные валуны цеплялся колючками шиповник – «роза чироки», и со всех сторон их обступали целые полянки фиалок, оттеняя гранит бархатистым пурпуром. На фоне лесистых холмов выделялись ярчайшей белизной заросли кизила в цвету – как будто снег не стаял, медлит с уходом. Лопались бутоны на диких яблоньках, и буйство цветения переливалось от невинно-белого в пронзительно-розовое. А под деревьями, там, где солнце падало пятнами на хвойную подстилку, запестрела разноцветным ковром жимолость – розоватая, оранжевая, алая. И всюду стоял легкий медовый дух. В общем, мир был так хорош – хоть ешь его.

«Какой прекрасный день! Я буду помнить его, пока не умру, – думала Скарлетт. – И может быть, он станет днем моей свадьбы».

С замиранием сердца она представляла себе, как они с Эшли поскачут сквозь это царство цветов сегодня же днем, ну или вечером, при лунном свете, – поскачут в Джонсборо, к приходскому священнику. Конечно, потом священник из Атланты перевенчает их наново, по-настоящему, но это уж пусть будет забота Эллен и Джералда. Вспомнив об Эллен, Скарлетт даже немного пала духом – так печально было представлять себе белое от унижения лицо матери, когда она услышит, что ее дочь сбежала с чужим женихом. Но Эллен простит ее – конечно, простит, как только увидит ее счастье. А Джералд поднимет дикий шум, но она-то знает, что при всех этих вчерашних рассуждениях насчет нежелательности такого брака он будет рад породниться с Уилксами.

«Но об этом надо будет беспокоиться после того, как я выйду замуж», – сказала себе Скарлетт, отбрасывая неприятные мысли.

Да и невозможно было испытывать ничего, кроме захватывающей радости, в такой восхитительный день, под таким ласковым солнцем, тем более что вот уже и трубы «Двенадцати дубов» показались на холме за рекой.

«Там пройдет вся моя жизнь, и я увижу еще пятьдесят таких весен, а может быть, и больше, и буду рассказывать своим детям и внукам, как прекрасна была эта весна, самая лучшая из всего, что только бывает на свете!» Тут уже счастье перехлестнуло через край, и Скарлетт стала подпевать Джералду, чем заслужила его шумное одобрение.

– Не понимаю, чего ты так веселишься, – язвительно сказала Сьюлен, все еще терзаясь мыслью, что в зеленом бальном платье сестры она выглядела бы гораздо лучше, чем в своем. И почему это Скарлетт вечно жадничает, никогда не дает поносить свои платья и шляпки? И почему мама вечно за Скарлетт да еще говорит Сьюлен, что зеленый – не ее цвет? – Ты ведь не хуже меня знаешь, что сегодня вечером будет оглашена помолвка Эшли. Думаешь, я не вижу, что ты таешь от него уже сколько месяцев!

– А больше ты ничего не видишь? – Скарлетт засмеялась и показала ей язык, не желая портить себе настроение. Какой сюрприз ожидает мисс Сью завтрашним утром!

– Сьюзи, но ведь все не так! – запротестовала шокированная Кэррин. – Скарлетт неравнодушна к Бренту, вот к кому!

Скарлетт обратила смеющиеся зеленые глаза на самую младшую, удивляясь, как можно быть такой милой простушкой. Вся семья знала, что тринадцатилетнее сердечко Кэррин отдано Бренту Тарлтону, а он и не замечает ее, для него она младенец, маленькая сестренка Скарлетт. В отсутствие Эллен они доводили ее до слез, дразня Брентом.

– Детка, я совершенно равнодушна к Бренту, – расщедрилась счастливая Скарлетт. – Как и он ко мне. Ну что ты, он ведь ждет, когда ты вырастешь!

Круглая мордашка Кэррин стала пунцовой, но радость боролась с недоверием.

– Ох, Скарлетт, правда?

– Скарлетт, ты же знаешь, мама говорит, что Кэррин еще мала думать о женихах, а ты ей забиваешь голову такими вещами.

– Давай, беги ябедничай, мне плевать, – парировала Скарлетт. – Ты хочешь подольше держать малышку в тени, потому что знаешь: через год-другой она вырастет и станет красивей тебя.

– На сегодня вы проглотите свои язычки, или я дам вам отведать моей плетки, – остерег дочерей Джералд. – Фью-у! Чьи это колеса я слышу? Должно быть, Тарлтоны либо Фонтейны.

По мере того как они приближались к месту встречи с другой дорогой, что спускалась с лесистых склонов Красивого холма, стук подков и скрип коляски делались все отчетливей, и вскоре из-за стены деревьев раздался веселый щебет женских голосов. Джералд, ускакавший вперед, натянул поводья и дал знак Тоби остановиться у слияния двух дорог.

– Это дамы Тарлтон, – объявил он дочерям, просияв всей своей цветущей физиономией, поскольку, кроме Эллен, во всем графстве не нашлось бы дамы, которая нравилась бы ему больше рыжекудрой миссис Тарлтон. – И сама правит. Ах, вот же руки у женщины – как она умеет обходиться с лошадьми! Легкая, как пушинка, и крепкая, как кнутовище, и собой хороша – так бы и расцеловал за все за это. Жалко, что ни у кого из вас нет такого умения, – добавил Джералд, бросив любящий, но и укоризненный взгляд на своих девочек. – Кэррин вообще боится всякой несчастной скотины, у Сью сразу руки как крюки, едва возьмется за вожжи, а ты, котенок…

– Ну, меня-то уж, во всяком случае, ни одна лошадь не сбрасывала, – возмутилась Скарлетт, – а миссис Тарлтон кувыркается на каждой охоте.

– И ключицу ломает, как мужчина, – сказал Джералд. – Ни тебе обмороков, ни охов-ахов. Ну, все, хватит об этом, они подъезжают.

Как только показалась коляска Тарлтонов, Джералд встал в стременах, снял шляпу и взмахнул ею – широко и не без галантности. Коляска была переполнена девицами в ярких одеяниях, с зонтиками и в развевающихся вуалетках, а на козлах, как и сказал Джералд, сидела сама миссис Тарлтон. Для кучера все равно бы места не хватило – четыре дочери, их мамми да еще длиннейшие картонки с бальными платьями. И, кроме того, Беатрис Тарлтон никогда по доброй воле не уступала вожжи ничьм рукам, белым ли, черным, – если ее собственные руки не были подвешены на повязку. Хрупкая, тонкая в кости и такая белокожая, словно огненная масса волос втянула в себя все краски из лица, она обладала тем не менее каким-то даже избыточным здоровьем и неиссякаемой энергией. Она родила восьмерых детей, таких же рыжих и полных жизни, как сама, и все удались – по мнению графства. Она предоставляла им резвиться вволю, но и давала строгие уроки, точно так же, как жеребятам, которых она растила. «Держать в узде, но нрава не ломать» – таков был девиз Беатрис Тарлтон.

Лошадей она любила и понимала, могла говорить о них постоянно и управлялась с ними лучше любого мужчины во всем графстве. Жеребята брыкались в паддоке на лужайке перед парадным крыльцом, дети переворачивали вверх дном весь дом, беспорядочно расползшийся по холму, а когда миссис Тарлтон объезжала плантацию, за ней тянулись хвостом мальчишки и девчонки, жеребята и охотничьи собаки. Конский интеллект она почитала наравне с человеческим, особенно выделяя гнедую кобылу Нелли, и если из-за домашних хлопот не поспевала на ежедневную верховую прогулку к урочному часу, то ставила в ладони какому-нибудь негритенку чашку сахару с наказом: «Дай Нелли горсть и скажи ей, что я скоро выйду».

Редкий случай, чтобы ее видели не в амазонке – не важно, собирается она верхом или нет, но ведь в любой момент может возникнуть такая необходимость, и потому она как встанет, так и ходит в костюме для верховой езды. Каждое утро, в дождь ли, в солнце, кобылу Нелли седлали и начинали прогуливать взад-вперед у парадного крыльца, в ожидании того момента, когда миссис Тарлтон сможет на часок оторваться от своих обязанностей. Но с плантацией на Красивом холме управляться сложно, и со временем у хозяйки туго, и чаще всего бывало, что Нелли так и водили час за часом по двору, а Беатрис Тарлтон так и носилась день-деньской по дому, перекинув рассеянно хвост верховой юбки через руку и сверкая сапожками на шесть дюймов ниже подола.

Она и сегодня смотрелась как в обычном своем одеянии, потому что скучное черное шелковое платье на узковатых, не по моде обручах имело столь же простой покрой, а маленькая черная шляпка с длинным пером, сдвинутая на один глаз – кстати, веселый глаз, карий, теплый и мерцающий, – да, так эта шляпка точь-в-точь была похожа на ту старенькую, в которой она ездила на охоту.

Завидев Джералда, она махнула ему приветственно кнутом и натянула вожжи, останавливая свою гарцующую гнедую пару. Через борта коляски тут же перегнулись девицы и подняли такой пронзительный гвалт, что лошади в упряжке встали на дыбы. Со стороны могло показаться, что минули годы с тех пор, как Тарлтоны последний раз встречались с кем-то из О’Хара, хотя на самом деле прошло всего-то два дня. Но они были общительны, любили соседей, а девочек О’Хара – особенно. То есть они любили Сьюлен и Кэррин. Не было такой девушки в целом графстве, которая любила бы Скарлетт, ну, может быть, за исключением одной только пустышки Кэтлин Калверт.

Летом балы и барбекю устраивались чуть не каждую неделю, но рыжие девицы Тарлтон, с их неуемной страстью к развлечениям, перед каждым балом и каждым пикником приходили в такое бурное волнение, словно их пригласили в первый раз. Этот прелестный игривый квартет заполнил собою всю коляску, так что пышные воланы трепыхались поверх бортов, а зонтики то и дело сталкивались и цеплялись друг за друга. Все были в широчайших шляпах от солнца, украшенных розами и снабженных черными бархатными ленточками – завязывать на шее, чтобы не слетали от ветра. Из-под полей шляп виднелись все оттенки рыжего: Хетти была светло-рыжая, Камилла – золотистая блондинка, Рэнда – шатенка с медным отливом, а малышка Бетси – просто морковка.

– Какая превосходная компания, мэм, – галантно сказал Джералд, держа свою лошадь вровень с коляской. – Но с матушкой им пока нечего и тягаться.

Миссис Тарлтон округлила карие с рыжинкой глаза и цокнула языком, оценивая комплимент, а девочки разом загалдели:

– Ма, перестань сейчас же строить глазки, а то мы все папе скажем!

– О, мистер О’Хара, клянусь, когда появляется видный мужчина вроде вас, она не дает нам ни единого шанса!

Вместе со всеми засмеялась над этими выходками и Скарлетт, но ее в который уже раз потрясла та свобода и легкость, с какой они обращались с матерью. Как будто она одна из них. Как будто ей шестнадцать лет, и ни днем больше! Скарлетт и подумать не могла вести себя подобным образом с Эллен, сама мысль об этом была святотатством. И все же… и все же было что-то очень притягательное в их отношениях – они обожали мать, обожали в ней все то, что сами же высмеивали и критиковали и за что ее поддразнивали. «Нет-нет, – поспешно уверила себя Скарлетт, – я бы никогда не захотела вместо Эллен другую маму, такую как миссис Тарлтон, просто… забавно, наверное, было бы поиграть с мамой». И тут же устыдилась своих мыслей: это неуважительно по отношению к Эллен. Скарлетт понимала, что подобный сумбур никогда не водился в огненно-рыжих головках четырех девушек, сидящих сейчас в коляске напротив. Она остро почувствовала, что очень отличается от соседей, и, как всегда в таких случаях, сама на себя рассердилась.

Обладая способностью схватывать все на лету, но не умея раскладывать по полочкам и анализировать, Скарлетт подсознательно понимала, что молодежь в этой семье, хоть и ведет себя как неуправляемый табунок жеребят или как очумелое мартовское зверье, на самом деле отличается спокойной цельностью, которая так просто не дается, а приобретается в поколениях. И по материнской, и по отцовской линии они вели свой род от первых поселенцев, они были здесь, в северной Джорджии, коренными жителями. Эти люди уверены в себе и в окружающем мире, они нутром знают, чего хотят, – как и Уилксы, между прочим, хоть цели у них и разные. Им неведомы противоречия, частенько терзавшие душу Скарлетт, соединившей в себе кровь родовитой знати – учтивой, благовоспитанной, говорящей вполголоса аристократии побережья – с кровью ирландского крестьянина, простого, земного и цепкого. Скарлетт желала сделать из матери идола на недосягаемом пьедестале – но в то же время хотелось и потрепать ей волосы, и поддразнить. Однако она знала: или – или. Одно полностью исключает другое. В силу того же противоречивого чувства Скарлетт желала казаться утонченной благородной леди и быть при этом девчонкой-сорванцом, с которой можно иногда и поцеловаться.

– А где Эллен? – спросила миссис Тарлтон.

– Она уволила нашего надсмотрщика и сейчас принимает у него дела. А где сам и ваши парни?

– О, они с утра пораньше отправились в «Двенадцать дубов», смею думать – пробовать пунш и выяснять, достаточно ли он крепок. Как будто до завтрашнего утра мало времени! Попрошу-ка я Джона Уилкса оставить их на ночь, пусть уложит хоть в конюшне. Пятеро пьяных мужиков – это чересчур даже для меня. Если не больше трех, я бы управилась отлично, а так…

Но тут Джералд перебил ее, поспешно меняя тему, так как уловил за спиной хихиканье своих дочерей – наверное, вспомнили, в каком состоянии он сам вернулся с последнего барбекю в «Двенадцати дубах» прошлой осенью.

– А что это вы, миссис Тарлтон, не в седле? Без Нелли я уже вас и не представляю. Вы с ней прямо стентор!

– Стентор? Это я-то? Ах, дорогой вы мой невежа! – Миссис Тарлтон рассмеялась и передразнила его ирландский говор. – Вы, верно, имели в виду кентавра? А Стентор – это человек с громовым голосом.

– Стентор, кентор[7] – какая разница? – парировал Джералд, ничуть не смущаясь от своей ошибки. – У вас, мэм, тоже нешуточный голосок, когда вы науськиваете собак на охоте.

– Скушала, мамочка? – заметила Хетти. – А я говорила тебе, что ты вопишь, как команч, едва завидишь лису.

– Да уж не так громко, как ты, когда тебе нянька моет уши, – не осталась в долгу миссис Тарлтон. – А тебе ведь шестнадцать уже. Ну а почему я не в седле, так это из-за Нелли: она сегодня рано утром ожеребилась.

– Вот здорово! – закричал Джералд со всей страстью ирландца-лошадника и даже глазами засверкал.

А Скарлетт в этот момент опять испытала нечто вроде шока, сравнив свою мать с миссис Тарлтон. Эллен и не догадывалась, что кобылы иногда жеребятся, а коровы телятся. Разве что куры вот несут яйца… да и то сомнительно. Такие материи она полностью игнорировала. Но миссис Тарлтон не признавала подобных умолчаний.

– И кто же у Нелли – кобыла, нет?

– Нет, жеребец, малыш отличный, ноги по два ярда. Вам, мистер О’Хара, надо приехать взглянуть на него. Конь – настоящий Тарлтон! И гнедой, как у Хетти кудри.

– Он и вообще как Хетти, в точности! – съязвила Камилла и тут же исчезла в ворохе юбок, панталон и шляпок, потому что Хетти, у которой и правда было длинное лицо, кинулась ее щипать.

– А мои кобылицы все не угомонятся, – кивнула на девочек миссис Тарлтон. – С самого утра бьют копытами, как узнали про Эшли с этой его кузиночкой из Атланты. Как ее зовут-то? Мелани? Благослови ее Господь, она милая крошка, но ни имени, ни лица ее запомнить не могу. Наша повариха – жена дворецкого из «Двенадцати дубов», вот он ей вчера вечером и сказал, а она – нам, сегодня утром. В общем, помолвку собираются огласить сегодня. Девочки прямо с ума посходили, а я не понимаю, что тут особенного. Всем давно известно, что Эшли возьмет ее в жены, то есть если только не какую-нибудь свою двоюродную из Мейкона. А Душечка Уилкс выйдет за ее брата, за Чарлза. Лучше скажите вы мне, мистер О’Хара, они что, считают противозаконным заключать браки на стороне? Уилксы то есть. Из-за того что…

Последние слова потонули в смехе, да Скарлетт их и не слушала. Для нее солнце словно скрылось за грозовой тучей, мир потускнел и лишился красок. Пожухла молодая листва, поблекли кизиловые рощи, и яблонька, еще минуту назад вся пунцовая от лопнувших бутонов, вмиг стала серой и тоскливой. Скарлетт впилась пальцами в обивку коляски, так что зонтик чуть не выпал из руки. Одно дело – знать, что Эшли собирается обручиться, и совсем другое – слушать, как это обсуждают мимоходом. Потом отважный дух возобладал в ней, и солнце снова засияло на чистом небе, а деревья опять зашелестели юной зеленой листвой. Она знает – Эшли любит ее. Это факт непреложный. Вот удивится вечером миссис Тарлтон, когда ни о какой помолвке не будет объявлено. А как удивится, узнав о бегстве! Будет потом рассказывать соседям, какая все-таки хитрюга эта Скарлетт – повстречалась ей утром по дороге в «Двенадцать дубов», сидела себе молча и слушала их разговор с мистером О’Хара, в то время как сама-то с Эшли… От этой мысли на щеках у Скарлетт заиграли ямочки, а Хетти, с напряженным интересом наблюдавшая за тем, какой эффект произведут слова ее матушки, слегка нахмурилась и в недоумении откинулась на подушки сиденья.

– А мне плевать, кто что скажет, мистер О’Хара, – продолжала миссис Тарлтон, все больше заводясь. – Неправильно это все, браки между двоюродными. И для Эшли-то плохо – жениться на этом ребенке, на Гамильтон, а для Душечки – выйти за этого, с рыбьими глазами, за Чарлза Гамильтона…

– Да ей никого другого и не поймать, если не выйдет за Чарли, – заявила Рэнда с жестокостью человека, уверенного в собственном успехе. – У нее никогда никого и не было, кроме него. Правда, и он-то не слишком по ней тает, хоть все и говорят, что они обручены. Ты же помнишь, Скарлетт, как он за тобой бегал на Рождество?

– Не будьте злюкой, мисс, – остановила ее матушка. – Двоюродным нельзя жениться, даже хоть и троюродным. Кровь разжижается. Не то что у лошадей. Ты можешь подвести кобылу к брату или отца-производителя к дочери и получить хороший результат, если знаешь толк в породах, но с людьми это не работает. Экстерьер еще может быть, но жизненной силы…

– Ну, мэм, тут я готов что угодно ставить! Можете вы мне назвать семью лучше, чем Уилксы? А они женятся между собой еще с тех пор, как Брайан Бору был мальчонкой.

– И самое время остановиться, а то уже начинает сказываться. Ой, да не столько на Эшли, он-то хорош, дьявол, хотя тоже… А поглядеть на этих двух заморышей, на его сестер – жалость одна! Милые девочки, конечно, но ведь совсем без сил. А малышка мисс Мелани? Тощая, как палка, и слабенькая – ветер дунет и унесет. И никакого в ней духа, вообще ничего своего. «Да, мэм. Конечно, мэм» – и все, больше ей сказать нечего. Понимаете, к чему я? Эта семья нуждается в свежей крови, здоровой и горячей, как вон у моих рыжих или у вашей Скарлетт. Не поймите меня превратно. Семья прекрасная, я их всех люблю, как вам известно, но давайте говорить прямо. Они же все между собой переженились, все в кровном родстве, а такие чистокровки хороши только на сухой дорожке, на легкой, тут они скорость покажут. Но попомните мои слова, я не верю, что Уилксы могут бежать под дождем, по грязи. Я думаю, жизненная сила ушла из них, они выродились, и случись что – им не выдержать. Порода для ясных дней. А мне подавай здоровенную лошадь, которая побежит в любую погоду! Этот их междусобойчик и привел к тому, что они так от всех вокруг отличаются. Вечно бренчат на пианино или зароются с головой в книги. И я сильно подозреваю, что для Эшли книга дороже охоты. Нет, честно, я уверена, мистер О’Хара! Да посмотрите, какой у них костяк. Чересчур тонкий. Им нужны мощные жеребцы и матки для здорового приплода…

– А-кхэ-кхэ-хмм! – закашлялся Джералд, внезапно и с чувством вины сообразив, что эта беседа, в высшей степени интересная для него и вполне, с его точки зрения, приличная, произвела бы, похоже, совершенно иное впечатление на Эллен. Да что там, он даже знал, что она бы никогда не оправилась от такого удара, если б услышала, что ее дочери присутствовали при столь откровенном разговоре.

Но миссис Тарлтон, если уж дорвется до любимой темы – выведения породы, не важно, лошадей или людей, – обычно делалась глухой к чьим-то еще взглядам, и остановить ее было практически невозможно.

– Я знаю, о чем говорю, потому что у меня имелись двоюродные, которые переженились друг на друге, и поверьте моему слову, дети у них появились все пучеглазые, как жабы. Бедняжки. И когда моя семья захотела выдать меня за троюродного брата, я взбрыкнула, как молодой жеребец. «Нет, ма, – сказала я, – мне нельзя. А то у моих детей будут колики и конский шпат». Ну, маме сразу стало плохо, когда я сказала про шпат, но я стояла твердо, и бабушка меня поддержала. Она, видите ли, тоже знала толк в коневодстве и сказала, что я права. Она мне и помогла бежать с мистером Тарлтоном. А теперь поглядите на моих детей! Крупные и здоровые, ни одного худосочного или маломерка, правда, в Бойде росту только пять футов и десять дюймов. Ну а Уилксы…

– Не возражаете, если сменим тему, мэм? – торопливо перебил ее Джералд.

Он заметил смущенный вид Кэррин и алчное любопытство, написанное на лице Сьюлен, – не дай бог, начнут задавать Эллен неприличные вопросы, и тогда выяснится, что он плохо за ними присматривал. «Одна только моя кошечка Скарлетт, – не без удовольствия признался он себе, – вроде бы думает о чем-то постороннем, как и подобает настоящей леди».

Из затруднительного положения ему помогла выбраться Хетти Тарлтон.

– Ради бога, ма, давай все-таки поедем! – крикнула она, потеряв терпение. – Я уже сварилась на этом солнце, а на шее – я прямо чувствую – так и высыпают веснушки!

– Минуточку, пока вы не тронулись, я хотел только узнать, вы как решили насчет своих лошадей? Продадите нам для Эскадрона? Война может начаться в любой день, и парни хотят определенности. Это ведь эскадрон графства Клейтон, хотелось бы, чтоб и кони были тоже из графства Клейтон. Но вы, упрямое создание, все отказываетесь продать нам своих отличных лошадок.

– А может, и не будет никакой войны. – Миссис Тарлтон мгновенно отключилась от странных брачных обычаев семьи Уилкс, но старалась потянуть время.

– Позвольте, мэм, ну нельзя же…

– Ма! – опять возникла Хетти. – Разве не можете вы с мистером О’Хара переговорить по поводу лошадей в «Двенадцати дубах»? Какая разница – там или здесь, на дороге?

– То-то и оно, что не можем, мисс Хетти, – ответил Джералд. – Но я не хотел бы задерживать вас дольше чем на минуту. До «Двенадцати дубов» ехать всего ничего, а там сразу и стар и млад – все на нас накинутся, каждый захочет узнать про лошадей. Ах, у меня прямо сердце разрывается, как погляжу, что такая красавица, такая благородная дама, как ваша матушка, и вдруг такая скаредная на свою живность! Где же ваш патриотизм, миссис Тарлтон? Неужели Конфедерация вовсе ничего для вас не значит?

– Ма-а! – закричала малышка Бетси. – Рэнда уселась мне на платье, я буду вся мятая!

– Так спихни Рэнду и тихо мне, Бетси! А теперь послушайте меня, Джералд О’Хара, – сказала миссис Тарлтон и стрельнула в него колючим взглядом. – Не надо мне тыкать в лицо Конфедерацией. По моим подсчетам выходит, что Конфедерация значит для меня не меньше, чем для вас, у меня четыре сына в Эскадроне, а от вас там никого. Но мои мальчики могут сами о себе позаботиться, а вот лошади – нет. Я бы с радостью отдала коней бесплатно, если б знала, что на них будут ездить люди мне известные, джентльмены, умеющие обращаться с чистопородными лошадьми. Я бы и минуты не колебалась. Но отдать моих красавцев дикарям охотникам из глухих лесов и крекерам, что привыкли ездить на мулах? Нет, сэр! Да меня по ночам кошмары замучают – что какие-то дураки беспросветные сбивают им спины плохими седлами и не холят их, как положено. Думаете, я допущу, чтобы моим красавцам рвали удилами губы, пока нрав не сломают? Меня при одной мысли об этом оторопь берет! Нет, мистер О’Хара, благодарю покорно, но лучше вам накупить в Атланте старых кляч для ваших неотесанных парней. Они разницы не заметят.

– Ма, ну пожалуйста, поехали все-таки! – взмолилась Камилла. – И прекрасно ты понимаешь, что в конце концов отдашь своих ненаглядных. Вот увидишь, как папа и мальчики начнут тебя доставать нуждами Конфедерации, ты взвоешь и отдашь все, что угодно.

Миссис Тарлтон усмехнулась и тряхнула поводьями:

– Ничего подобного вам не видать. Не дождетесь. – Она легонько взмахнула хлыстом в воздухе, и лошади живо взяли с места.

– Какая женщина! – восхитился Джералд, надевая шляпу и пристраиваясь к своим. – Трогай, Тоби! Мы ее, конечно, одолеем и лошадей получим. Но она права. Права! Если ты не джентльмен, тебе в коннице делать нечего. Твое место в пехоте. Да ведь еще жальче, что плантаторских сыновей в графстве маловато, на эскадрон не хватает. Ты что-то сказала, котенок?

– Па, прошу тебя, не мог бы ты держаться позади нас или уж поезжай вперед. Ты такую пылищу поднимаешь, дышать нечем, – ответила Скарлетт, чувствуя, что больше не вынесет разговоров. Это сбивает ее с мысли, а она очень была озабочена тем, чтобы явиться в «Двенадцать дубов» при полном параде – и внешне, и в душе.

Джералд послушно дал шпоры коню и поскакал вслед облаку красной пыли, догоняя миссис Тарлтон, чтобы продолжить занимательную беседу о лошадях.