Читать книгу Храм Крови, или Готическая история любви. Легенды Пурпурного Города - Маргарита Кристэль - Страница 10

Встреча с юношей взволновала Кристабель Темпл больше, чем она того хотела. Потому что это был юноша, в глазах которого лучились огненные солнца. Юноша, который за свою короткую жизнь познал боль, одиночество и вкус крови…

Незначительное, на первый взгляд, событие нарушило упорядоченный образ ее существования. Нужно было уединиться и все обдумать. У нее нередко бывали периоды, когда она не покидала свой дом неделями, полностью оборвав контакты с внешним миром. Тогда она запасалась кровью животных, которую умела добывать на рынках в мясных отделах, и наслаждалась покоем и одиночеством. Иногда ей необходимо было отдохнуть от мира людей. Так случилось и теперь. Только в этот раз ей был необходим не отдых, а передышка для того, чтобы привести свои мысли в порядок. Она понимала, что эта случайная встреча недостаточно резкий повод, чтобы выбить ее из колеи, но ничего не могла с собой поделать.

По натуре Кристабель не была домоседом. Променяв целый мир на один-единственный его уголок, в душе она так и осталась вечной странницей. Она слышала зов Мертвого квартала и покидала Переулок Ангелов, чтобы удовлетворить желание тех, кто в немом крике призывал ее, тех, кто хотел пройти по острию ножа и познать неизведанное.

Но она была счастлива, что есть место, где она могла отдохнуть от своей кровавой охоты; место, где можно оставить купленные ею книги, одежду, сувениры, даже если она уедет отсюда и никогда не вернется. Этим местом был ее дом – Лиловый особняк с высокими металлическими воротами, которые, будто копья, устремили вверх свои стальные наконечники. Под кровлей и над массивной широкой дверью притаились каменные фурии. Окна-фонари с кованными стальными решетками, повторявшими конструкцию ворот, смотрели на Мертвый квартал будто бы с угрозой. А больше всего Кристабель нравились остроконечные башенки по бокам крыши, которые делали дом похожим на средневековый замок.

Внутреннее убранство также производило немного сказочное впечатление. Просторный холл, обставленный высокими мраморными статуями и увешанный огромными прямоугольными зеркалами в узорчатых серебряных рамах, вел в большую гостиную, стены и пол которой были задрапированы черным бархатом. На окнах висели того же цвета бархатные портьеры, которые чаще всего были плотно задвинуты, поэтому даже в редкие солнечные дни здесь царил сумрак, который слегка рассеивало пламя свечей в высоких серебряных и чугунных канделябрах, расставленных тут и там. Массивная резная мебель черного дерева, расписной потолок с огромной хрустальной люстрой и камин из черного мрамора довершали убранство комнаты.

Справа от гостиной находилась отделанная по последнему слову техники кухня, сверкавшая хромом и черным кафелем, а слева был кабинет, заставленный книжными шкафами, с двумя глубокими плюшевыми креслами и огромным столом красного дерева. Из гостиной на второй этаж вела узкая винтовая лестница с коваными стальными перилами. Там была спальня, половину которой занимала кровать с пурпурно-красным балдахином. Туалетный и журнальный столики, платяной шкаф, комод, трюмо и полочки с безделушками были сделаны из черного мрамора, инкрустированного красным поделочным стеклом и полудрагоценными камнями. На этих полочках была вся ее жизнь, все годы путешествий в виде статуэток и пепельниц, подсвечников и свечек, ракушек и камешков, вееров и масок, светильников и ламп, благовоний и ваз, выуженных на свет Божий из камер хранения по всему миру. Наверное, в душе она всегда знала, что когда-нибудь непременно обзаведется своим домом, а потому и накапливала все это хозяйство. Также на втором этаже была небольшая спальня для гостей, которая неизменно пустовала и служила кладово-чердачным помещением. Здесь она хранила вещи, которые ей разонравились или совсем не сочетались по стилю с отделкой дома, а также то, что ещё не успела распаковать. Десятка лет было бы мало для того, чтобы рассортировать и расставить все то, что она накупила во время своих странствий.

И вот теперь, укрывшись в этой современной крепости, она лежала на своей огромной кровати и пила вино из хрустального бокала. Мысли ее витали далеко, а на лице застыло мечтательное выражение. Снова и снова представляла она себе встреченного ею на крыльце церкви юношу, и вдруг поняла, что его лицо самое красивое из всех, что она видела за последние годы. В «Серебре и метале» она всегда выбирала самых красивых молодых людей. Таких там было немало, но по сравнению с красотой Кристиана их красота была слишком приземленной. Такое одухотворенное лицо было лишь у мраморных ангелов в церкви. Черные, залитые лаком, торчащие в разные стороны волосы и пирсинг в брови и губе не могли испортить этого впечатления. Эти детали его имиджа, скорее, делали из него современного падшего ангела.

И этот ангел боялся ее. Когда она впервые заглянула в голубые, похожие на озера, глаза, на дне которых плавал страх, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы эти глаза смотрели на нее с другим выражением. И в то же время его страх возбуждал в ней самую темную сторону ее «я», которую она, как ей казалось, давно загнала в самые глубины подсознания, – тогда, когда перестала убивать.

Ее манило то, что была в нем какая-то обреченность. Она видела, что он готов к самому ужасному, что может с ним случиться, и ее поразила эта покорность. В его глазах она прочла ангельскую невинность и девственную чистоту. Он казался ребенком. Его неловкость, стеснение, робкие взгляды и детская открытость вызывали симпатию.

Но за всей доверчивостью и простотой стояла огромная внутренняя сила, которую она сразу почувствовала. Он смог выпить чужой крови. Он смог обрести себя после многих лет полного одиночества. Он смог признать свои страхи и посмотреть им в глаза.

Когда он рассказывал о своем рождении, о дяде, о неприятии здешнего закостенелого уклада жизни, Кристабель легко проникала в его мысли и воочию видела образы из воспоминаний Кристиана.

Вот маленький мальчик в приюте – светлом большом помещении со множеством детей и игрушек. Но он все время один, его не интересуют ни игрушки, ни сверстники, ни воспитатели. Только на уроках он обращает свой мысленный взор на то, что ему говорят. Он сосредоточивает его не на своем внутреннем мире, как обычно, а на получаемых знаниях, потому что чувствует, что, если обретет их, если будет много читать, то найдет возможность узнать какую-то другую жизнь и навсегда избавиться от этой, которая была ему ненавистна. Другие дети не обижают его, но сторонятся, потому что не понимают, – не понимают ни его прилежности на уроках, ни любви к чтению, ни пристрастия к рок-музыке.

Вот его дядя – немногословный, слегка угрюмый на вид владелец местной заправки. Только при виде Кристиана лицо его озаряет радость, на губах появляется мальчишеская улыбка, а в глазах вспыхивают веселые искорки. День, когда он забрал Криса из приюта и привез в Пурпурный Город, был самым счастливым в жизни обоих. Кристиан был рад уехать из места, где он никого не любил и сам никем не был любим. Он уже не надеялся увидеть кого-то из своих родных, думая, что все о нем забыли, что он не нужен никому в целом свете. Именно эти мысли и одинокая жизнь в приюте научили его надеяться только на себя.

Что касается дяди Адлэя, то Кристабель поняла, что он чувствует перед Кристианом вину за всех взрослых, которые разочаровали его, – за умершую мать, за сбежавшего отца и за себя – потому что был в тюрьме, потому что не смог найти его сразу. Он стремился искупить эту вину всеми способами, а потому позволял Кристиану решительно все: пирсинг, крашеные волосы, вещи из рок-магазина. Он потакал ему и его друзьям во всем. Он разрешал им ночевать у них дома, когда те не хотели предстать в нетрезвом виде перед родителями, делал для них подарки и был всеобщим любимцем. Кристиан стал смыслом его жизни; он знал, что дядя Адлэй любит его всей душой. Кристиан платил ему тем же, старался не волновать и помогать по дому и на заправке. Они были единственными родными людьми друг у друга и, понимая это, дорожили вновь обретенной семьей.

Вот Кристиан на заправке у дяди. Его тошнит от запаха бензина, от красных физиономий клиентов, от их прокуренных голосов, отпускавших грубые шуточки по поводу его андрогинной внешности и готического имиджа. Он ненавидит их мелкую ничтожную жизнь. Это не просто жизнь маленьких людей, а жизнь злобных, завистливых, подлых маленьких людей, потому что это маленькие люди Мертвого квартала. Кристиан подозревает, что этот район носит такое название, потому что его обитатели и правда мертвы. Они уже давно умерли внутри, но продолжают жить по инерции, преследуемые насущными потребностями, которые не дают им умереть физически. Кристиан боится, что, если останется в этом прогнившем месте, то станет одним из них.

Только его друзья и дядя не дают ему сойти с ума. А еще фильмы и книги, мечты и стремления, тяга к знаниям и путешествиям. С одной стороны, он обрел некое подобие умиротворенности, найдя людей, которые разделяли его увлечения, видя красоту во тьме и тьму в красоте, однако даже они до конца не понимали его самых заветных желаний. Но Кристиан не винил их за это – он привык к непониманию и не стремился никому ничего доказать. Он наслаждался их веселым обществом, а грустить и предаваться меланхолии предпочитал в одиночестве, глядя из окна на окутанный чернильной влагой Мертвый квартал, на темное небо, на зажигавшиеся звезды и мерцавшую луну, которые были безмолвными свидетелями его ночных грез.

Все эти картины одна за другой мелькали перед мысленным взором Кристабель, потому что Кристиан неосознанно хотел этого. Почему-то ему было важно, чтобы она его поняла. Конечно, он не знал, что она читает мысли, но казалось, что, если бы и знал, то не сопротивлялся бы. Возможно, он почувствовал в ней родственную душу, потому что она тоже была одинока и так не похожа на других. Его проницательность не могла не уловить в ней нечто чуждое его миру, миру живых.

Однако ей не удалось прочитать в мыслях Кристиана, откуда он знает, как ее зовут. Называя ее по имени, он полностью заблокировал свой разум. Он сделал это невольно, сработал какой-то подсознательный рефлекс, но, тем не менее, это произошло и поразило ее. Никогда среди смертных она не встречала такого умения закрывать свои мысли. Она поняла, что есть в этом мальчике нечто особенное, с чем ей никогда не приходилось сталкиваться. И потому он так привлекал ее. Потому ей так хотелось попробовать его крови. Но он был слишком хорош для нее.

Она выбирала тех, кто был склонен к мазохизму, кто не дорожил своей жизнью и был готов добровольно отдать ее воплощение – кровь – тому, кто мог ее принять. Таких в Мертвом квартале было множество.

Кристиан был другим. Жажда жизни бурлила в нем так же, как в ней бурлила жажда крови. Она твердо решила, что никогда не причинит ему зла, хотя ее темная сущность вопила об обратном. Кристабель хотела его крови, как не хотела крови ни одного существа на свете. Она казалась ей священным нектаром, который был еще более желанен, так как был запретен. Но стоило ей заглянуть в его глаза, как она поняла, что не сможет поступить с ним жестоко.

Эти глаза заставили ее говорить то, за что сейчас было мучительно стыдно. Куда делись осторожность, предусмотрительность и рассудительность, которыми она всегда так гордилась? При разговоре с Кристианом у нее было ощущение, будто она шла по краю глубокой пропасти, и один неверный шаг мог убить ее. Теперь же, когда эмоции немного утихли, инстинкт твердил ей, что она в смертельной опасности. Она говорила себе, что, если будет такой же внимательной и осторожной, как обычно, то с ней ничего не случится. Но внутренний голос кричал об угрозе, призывая держаться подальше от этого парня и не попадаться ему на глаза. И в то же время она знала, что у нее нет сил бежать.

Быть может, она слишком устала влачить одинокое противоестественное существование в кромешной тьме ночи, за которой нет ничего, кроме пустоты, пропитанной запахами крови, разложения и смерти. Только кровь и тьма, только холод и одиночество. Но это были те нерушимые столпы, на которых зиждилась ее странная жизнь. За ними она всегда могла укрыться от всего мира. Эта мысль наполняла блаженным покоем, который был так нужен в ее вечных скитаниях. А теперь, впервые за много лет, к этому ощущению примешался страх. И это был один из самых сильных страхов – страх перед неизвестностью.

Но страх был смешан с обещанием какого-то неизведанного ощущения. Именно его уловила она в «Серебре и метале» накануне встречи с Кристианом. И теперь она знала, что оно исходило от него. В его мыслях она прочитала воспоминание о вечере в клубе, когда он сидел с друзьями, пил виски и наблюдал за ней. Значит, он и правда видел ее там. А она его нет. Как странно. Обычно все наоборот…

Одна мысль об этом ощущении наполняла душу сладостным восторгом. Из ледяной бесконечной тьмы, которая стала ее второй сущностью, въевшись во внутренности и кости, оно манило во тьму мягкую и бархатную, нежно окутывавшую, баюкавшую и нашептывавшую на ухо слова утешения. Оно вело к чему-то неизведанному, чего она всегда ждала, не надеясь, однако, обрести; к чему-то, о чем, сидя в церкви, мечтала втайне от самой себя при свете холодных звезд.

Сама судьба привела ее к этому прекрасному юноше, когда неведомый дух снова выманил ее, заставив поспешить в церковь. Определенно, вмешались какие-то сверхъестественные силы, а значит, что бы она ни делала, ничего уже не изменить. Значит, и бояться теперь бессмысленно.

Кристабель думала так, и сама смерть становилась не страшна. Ведь она была озарена светом, который мог растопить самый сильный холод и изгнать самую кромешную тьму. И пусть он спалит дотла, оставив лишь горстку пепла. Она, как никто другой, знала, что солнце может быть столь же опасно, сколь милостиво и прекрасно. В этом его отличие от вечно холодной и равнодушной луны, всегда готовой омыть кожу своим тусклым полусветом, не требуя ничего взамен. Свет солнца же мог ослепить и испепелить дотла. Таким светом были озарены его глаза. За этим светом крылось то самое ощущение. Едва уловимое, полузабытое, слишком человеческое…

В тот вечер Кристабель не пошла в церковь, сразу поспешив в «Серебро и метал». Она испытывала жажду, но так и не утолила ее. Она почувствовала, что у нее нет сил на то, чтобы расслабиться, улыбаться и мило болтать. Встревоженная и голодная, она ушла домой ни с чем, не дождавшись закрытия клуба. Дома голод дал о себе знать еще сильнее. Обычно она не спала до рассвета, даже если приходила домой среди ночи, – тогда она читала. Но в этот раз ей было не до книг. Только к утру она забылась тревожным сном. Ей снилось огненное солнце. Его пламеневшая ярость заставляла кожу пузыриться, покрывая ее бесчисленными ожогами, из которых шел пар. Давно она не видела во сне такие реалистичные кошмары.

И тогда она решила сбежать. Как только сумерки сменила тьма, она ушла в пригород. Там она пила кровь, не брезгуя ни животными, ни бродягами. Она чувствовала, что тела подростков, из которых она пила понемногу, уже не могут удовлетворить ее запредельную жажду. Она по-прежнему не убивала, но пила в огромных количествах. Она хотела насытиться, хотела пресыщения, хотела, чтоб ее тошнило от одной мысли о крови. Только тогда она могла вернуться в Мертвый квартал, не подвергая никого смертельной опасности.

Днем она спала в одном из склепов Поля невинности, а ночью выходила в пригород на охоту. Никакого заманивания жертвы, никакого флирта, никакой игры. Гурман и эстет внутри нее протестовали, а зверь, казалось, полностью пробудился и ликовал. Только ночь. Только жажда. Только охота. Только кровь. Ничего лишнего. Примитивная жажда и такое же примитивно грубое ее утоление без всяких изысков. Казалось, она мстила самой себе за все те элегантные ночи, когда она в облике прекрасной готичной нимфы знакомилась с юношами и, окутав их разум иллюзиями, наслаждалась каждой каплей их крови.

Наркотики и алкоголь в крови жертв делали Кристабель еще более ненасытной. Подобно пьянице, она ушла в запой и никак не могла остановиться. Раз за разом она почти полностью опустошала десяток тел, но на следующую ночь ей было нужно вдвое больше. Зверь внутри нее был разбужен. И она знала, что этого не произошло бы, если бы не встреча со странным мальчиком, пробудившим в ней неутолимую жажду. Одна-единственная встреча…