Читать книгу Пронзительная жизнь - Маргарита Ронжина - Страница 3

“Я не виновата.

Нет, не виновата. Врачи сказали, такое могло случится в любой момент, и я ничего бы не поделала. Только скорая.

Поэтому я – не виновата.”

Да что толку убеждать себя в том, во что уже нельзя поверить?

Врачи скорой, которые прибыли через час, собрав все утренние пробки, направились сразу в комнату, равнодушно скользнув взглядом по Саше. Следом два крепко сбитых медработника прошли мимо нее с носилками. В Сашином замедленном сознании казалось, будто они двигаются со скоростью пули. Вот они потрогали пульс, отодвинули веки, сделали успокаивающий укол, вот переложили уже чистого – с трясущимися руками, но Саша поменяла пеленки перед приходом врачей – ребенка на носилки и сверху укрыли одеяльцем.

Врачи действовали слаженно, ровно, без эмоционально, хотя Саша понимала, что они с большим вниманием относятся к таким детским вызовам. Самый молодой – не по возрасту, а по опыту работы в скорой помощи, уставился на нее.

– Да, я потаскушка, займитесь лучше ребенком, – прямо глядя ему в глаза, горько парировала Саша на невысказанное осуждение, чем выдала свое тяжелое, почти депрессивное отчаяние. Она не хотела и не понимала, как при всем своем состоянии можно вести себя пошло, как заправская проститутка, которая потеряла свою, честь и достоинство и ниже падать уже некуда. В самом деле, куда?

В эту ночь она долго тусила, приняла ЛСД, мало спала и ей больше всего на свете хотелось рухнуть в кровать. Она бы даже не удивилась, если бы потеряла сознание в кресле, пока ждала скорую. Но на деле, ее рецепторы и нервное состояние были приглушены, потому что еще не кончилось действие опасного вещества, дурманящего мозг. Она чувствовала слезы на лице, но в душе все было тупо, сухо и почти не больно, будто кто-то хотел оттянуть момент столкновения с реальностью, а потом ударить по сердцу со всей мощи.

Молодой врач велел взять документы – а они были всегда собраны в отдельную папку – и в процессе поездки до больницы отвечать на вопросы, чтобы заполнить карточку вызова и уточнить все нюансы диагнозов и состояния здоровья. Чтобы не доставлять удовольствие другому больничному персоналу, она быстро кинула в сумку пару нужных вещей, документы, натянула джинсы – грязные, с жирным пятном непонятного происхождения, и первую попавшуюся футболку и выбежала вслед за носилками. Мысли крутились и вертелись, и почти не хотели оформляться в единые рассуждения. Ей становилось все хуже и хуже с каждой минутой.

Голова была чугунная, весила не меньше ста килограмм, глаза плохо фокусировались, а желудок находился в странном предрвотном состоянии – когда думаешь, что сейчас вырвет, но не рвет и тебе становится еще хуже.

“Хоть бы он выжил…хоть бы мозг не пострадал…так мне и надо, суке…суке…суке…” – думала Саша только потому что должна была думать похожим образом.

В больнице ____ сразу повезли в отделение реанимации. Сашу с ним не пустили и ей ничего не оставалось делать, как просто сесть в коридоре и ждать. Она выбрала самую незаметную лавочку в углу, бросила рядом сумку, а лицо закрыла руками и постаралась замедлить биение сердца.

“Главное не спи, не спи, не спи, кому говорю…не спи”, – безуспешно шептала она про себя, пока глаза, подчиняясь железной воле химического вещества, закрывались все плотнее и плотнее. Она нагнулась вперед, неудобно легла на свои колени, да так и уснула. А когда проснулась, на улице светило послеполуденное солнце.

Кто-то похлопал ее по плечу. Саша постаралась ровно поднять голову, но внутри что-то зашумело, затрескало, перед глазами поползли световые червячки, будто в какой-то игре. С огромным усилием она сфокусировала взгляд – перед ней стоял взрослый врач скорой, который заходил в ее квартиру одним из первых.

– Все в порядке, состояние стабилизировалось, по поводу приступа вам нужно консультироваться с эпилептологом. Я вас провожу.

– Хорошо, – Саша с трудом встала, покачнулась и подхватила сумку.

– Где ваш муж? – спросил врач скорой, пока вел ее по коридорам к нужному кабинету.

– Его…нет, – запинаясь, проговорила Саша.

– А родители?

– Отец далеко, матери нет.

– Возьмите себя в руки, – добро, как-то по-отечески сказал ей врач и остановился перед дверью с табличкой “Невролог-эпилептолог”. – Вам тяжело, понимаю. Но если такое будет повторяться, то к вам придет соцопека, и вы потеряете ребенка. А вы знаете, как обращаются с детьми в Домах Малютки?

– Нееет, – еле выдохнула Саша, а взгляд врача, казалось, еще больше увлажнился настоящим человеческим сочувствием. Это не было сочувствие жалости и принижения, когда другой жалеет и кичится, какой же он хороший, добрый человек. Это было сочувствие от того, кто понимает в этом толк.

– Берегите себя и его, раз больше никого не осталось.

И если бы врач ее со всей силы ударил, это не было бы больнее мягких и таких важных слов человека, которому есть до нее дело.

Разговор с эпилептологом не занял много времени – седовласая тетенька в огромных очках протокольно изучила историю болезни, мягко рассказала, что дозировка этого лекарства перестала сдерживать приступы и назначила ее увеличение. Саша отнеслась удивительно спокойно:

– Теперь такие приступы будут часто случаться?

– Будем надеяться, что большая дозировка поможет, – обтекаемо ответила эпилептолог.

Саша поняла, что разговор закончен и вышла, но потом почти сразу вернулась в кабинет:

– Я..я не знаю куда идти, – проговорила она.

– Мы вас с ребенком положим в стационар, понаблюдаем несколько дней и выпишем. Спускайтесь на первый этаж для оформления. Нужно будет сдать анализы, ну, спуститесь, все расскажут.

И опять эти больничные обшарпанные стены, но уже другие, холодные, без моральной поддержки, с гораздо более плохими условиями. Бумажки, анализы, цифры, которые прыгают перед глазами.

Ненавистная жижа вместо еды. Растянутые халаты, шаркающие тапки, сюсюкающие или кричащие – неизвестно что хуже – на своих детей матери, крики мульт героев, кафельный туалет и ванна в одном помещении. Палаты были рассчитаны на четверых мамочек с детьми, в том числе относительно здоровыми, но комната была настолько маленькая, что для того, чтобы свободно по ней передвигаться, нужно было детские кроватки отодвигать к стене, преграждая доступ к тумбочке.

Первой ночью, пока ____ еще находился под наблюдением в реанимации, Саша провалилась в страшный, тягучий сон почти сразу, как только почувствовала головой малоприятную твердость подушки. Саше снилось, что ее останавливали тени – плотные, будто живые, лица которых она так и не могла уловить. Они вились вокруг ее фигуры и старались преградить путь к окну, за которым виднелось голубое небо, солнце, воздух, освобождение. Затем темнота нахлынула на нее, будто волна, и пол, на котором она стояла, превратился в густую слизь. Она изо всех сил забилась ногами, руками, старалась ухватится хоть за что-нибудь, а фигуры образовали круг и равномерно со всех сторон его сжимали, не давая Саше выбраться на поверхность:

– Нельзя, – говорили они.

– Не смей, – кричали со всех сторон.

– Это негуманно, – звеняще взвизгнули где-то совсем близко к уху.

– Что? – спросила Саша, но ей не ответили. Вместо ответов шепотом доносилось:

– Ты – чудовище, монстр.

– Пошли все нахуй! – закричала Саша, собрала все силы, дернулась наверх, из черного болота, и внезапно проснулась. – Нахуй!

Она прерывисто дышала, поднимаясь на локтях и в темноте различая три пары глаз мамочек, которые проснулись и со страхом смотрели в ее сторону. Саша махнула на них и даже ничего не стала говорить, а лишь повернулась на бок, успокаивая себя, что это был лишь сон, она проснулась и к утру уже ничего не вспомнит. Но какой смысл был в пробуждении, если все эти тени были ей самой? Она жила внутри себя и ругала, мучила сама себя с мазохистским удовольствием, сама того пока не сознавая.

Утро не принесло ничего, кроме отвращения к внешнему виду. На нее было страшно смотреть: все те же глаза панды с размазанной еще сильнее тушью – она совершенно забыла умыться – ввалившиеся в глазницы, бледность, на которую, вероятно, сильно повлиял отходняк от таблетки, но самое жуткое находилось в зрачках. Как она могла стать такой, какой стала? Кем она была сейчас?

Этим же вопросом, казалось, задавались и соседки по палате, которые утром поглядывали на Сашу со смесью злости и страха. Платная одиночная палата – ну и пофиг, что три тысячи рублей в сутки, за неделю двадцать одна тысяча из скудного семейного бюджета – решила проблему. Ведь ей только сварливых баб еще не хватало – отходняк почти закончился, эмоции начали просыпаться, и Саша чувствовала, что просто не выдержит. Еще немного и она сломается.

Она уже вся была изувеченная, больная, внутри сломленная, косая-кривая, оголтело одинокая, бултыхающаяся в соплях страдания, чувстве вины, злости и в том, что разъедало ее не только морально, но и физически. Она казалась себе то бесплотным существом, которого не существует и которому не нужно заботиться о социальных вопросах, то буквально ощущала противную вонь, издаваемую ее телом – совершенно настоящим, пахнущим потом, духами, гелями для душа и всегда чем-то еще, что не давало покоя. Неведомая вонь…

Вонь презрения к самой себе. Вонь загнивающей души.

На нее разом – будто сидело внутри много месяцев, пряталось, старалось оградить нежную Сашину психику, безуспешно подсовывая разрушительную силу разномастных половых актов, обрушилось горькое осознание своего горя.

Раньше слезы были от обиды – за себя, от боли – своей, от одиночества – своего, от нелюбви – к себе, то сейчас до нее начало доходить – боже, а ведь у нее на руках беспомощный ребенок, человек-инвалид. Если она не постарается сейчас, то навсегда оставит _____ в состоянии овоща. Конечно, не в ее силах побороть возможности мозга, но нужно попробовать сделать максимум, если не для него, то ради себя, ради своей души.

Ведь душа-инвалид тут только у одного человека и это не ____ .

Самое по-джокерски смешное было в том, что раньше она была человеком, который больше всего ценит развитие, интеллект, независимость, силу воли. Все свойства характера, которые связаны с личностью человека, с его развитием и прокачкой себя. И тут она получает такой подарок от судьбы. Ей приходится воспитывать ребенка, который не будет даже знать слова "мозг". Ха-ха, Вселенная, это все твои шуточки, все твои проказы. Как прикажешь это понимать? Неужели, она должна мучиться всю жизнь?

И тут страшная мысль – да, должна.

Но нет, тут у Саши срабатывал обратный эффект. Мозг не мог принимать ничего подобного на “необратимость”.

Она. Не. Виновата.

Виноваты они – неумелые врачи, которые испортили ей ребенка, Макар, который всю беременность ее доводил, государство, больница и система, которая отбрасывает в нищету почти каждую мать одиночку с ребенком инвалидом. Но только не она.

Открылись все потайные шлюзы, которые раньше давали слишком мало слез. И когда через неделю она с ___ выписалась и больницы и вернулась в квартиру, в которой еще оставался отброшенный наряд, грязные следы врачей скорой помощи, у которых не принято снимать обувь, детские грязные памперсы, пахнущие как будто умер скунс, то Саша все равно не могла взять себя в руки.

Ей было настолько противно от самой себя, что она хотела выйти из тела, выцарапать свою бесстыжую, поломанную, непримиримую мелкую душонку, избить себя до полусмерти, чтобы не думать о том, что она натворила. Как она могла? Как она может называться человеком? Слезы лились постоянно – открылся бурный поток. Услышит грустную песню – рыдания, выходит на улицу с ребенком и слышит звук открываемой соседями дверьми – рыдания, _____ обкакался, протек памперс и все размазалось по кровати – рыдания.

Возможно, ей стало бы легче, если бы кто-нибудь наругал, отчитал, обозвал, чтобы она по максимуму испила чашу мазохистского стремления причинить себе боль, да сделать вообще что угодно, чтобы очиститься, чтобы забыть о постыдных поступках. Но всего этого было мало.

Чувство вины – ноющее, вечное, неумолимое – на поверку оказалось гораздо сильнее всех остальных чувств на свете. Любовь, счастье нельзя было сравнить по силе и продолжительности. Они рано или поздно заканчивались, переходили в другое состояние, но вина была невозможна по силе и изобретательности пыток. Страдания облагораживают, – говорили они, страдания очищают, страдания делают нас сильнее. Ни черта подобного у Саши не было. Возможно, потому что она перешла слишком важную грань.

И эта грань была в потере важности инстинкта самосохранения, в поломке душевных настроек, в саморазрушении – сладостном, да? – но только в первые романтизированные дни, а дальше – путь в никуда, все ниже, все дальше, и вот уже никаких моральных устоев, друзья и родные отворачиваются с отвращением, а родителей жалеют и горько хлопают по плечу.

Не надо верить, будто саморазрущенцы сильные люди, которые не побоялись вступить на этот путь, притупив, буквально залив ледокаином, страх.

Нет, нет и еще раз нет!

Саморазрушение – удел слабых, как бы они сами не хотели перевернуть все с ног на голову и показать, что это даже гранжево-колоритно, стильно, модно быть помятым, надломанным, надрывным, ходить к психологу и ковыряться – так никогда и не перестав обвинять родителей, а значит и не повзрослев – в своем детстве. Детстве, из которого нормальные, психически приемлемые люди давно выросли и находились на другом уровне. Но не саморазрушенцы.

Саша не хотела от саморазрушения сладостности, но страстно желала избавления от чувства вины, мол, если она принизит себя до состояния червя, то и примириться с такой собой станет легче, да, не полюбить – этого она, вероятно, уже никогда не сможет сделать – а просто-напросто найти способ существовать в этом теле, не стремясь сбежать от него на тот свет. Но зачем же желать умерщвления своего тела и духа, чтобы просто выкинуть из головы поступки, которые вызывают дикое чувство вины?

Потому что есть такие поступки, которые не забыть никогда. Притупить, возможно, но забыть – никогда.

Нужно было что-то делать с расходами. Никогда раньше Саша не чувствовала, как банальное выражение “деньги утекают сквозь пальцы” отдавалось бы в ней такой мучительной болью и осознанием – да, так и есть. Деньги с одной карточки – а это больше 5000 рублей – она потратила на такси и выпивку в клубе в роковую ночь, деньги со второй – куда добавились средства со вклада – на лекарства, которые просили докупать в больнице, на оплату палаты, еду для нее самой и ребенка – это минус 38500 рублей. У нее осталось меньше семидесяти тысяч рублей на жизнь в Москве!

Обухом по голове ударило осознание, что она в полной жопе, она разорена, она будет влачить нищенское существование до тех пор, пока не решится вопрос по страховой, на который она может повлиять только, наняв хорошего адвоката, а на это нет денег. Как все прозаично.

Четыре дня они с ___ в магазине проходили мимо отдела с вином, Саша боялась и задумываться о том, что ей хочется, да, хочется почувствовать вкус свободы, расслабиться, улететь мыслями хоть на другую планету. Она понимала, как глупо в ее положении тратить деньги на алкоголь. Она еще не вымолила прошлую попытку сбежать от действительности.

На пятый день, проснувшись еще более не в духе, посмотрев, как тают деньги со счета, Саша убедила себя в том, что ей нужно выпить пару бокалов вина, чтобы не свихнуться. Ведь это совсем немного, никаких последствий не будет, она тихо посидит перед ноутбуком, включит неслезливый, неромантичный, недушевный, а до одури тупой и смешной – фильм и расслабится. Постарается закрыть вентиль мыслей, притупить вину хоть на этот вечер. Нет, она же не распутная, она не пьяница и не шлюха. Она просто хочет немного вина.

Ну может же девушка, да даже и мать, хотеть выпить вина?

Разве нет?

Свою неуемную совесть невероятными усилиями удалось лишь немного притупить, и Саша во время прогулки пошла добывать вино. “Добывать” – это было самое правильное определение, потому что ближайшие к дому магазины не подходили, даже соседние кварталы казались Саше “опасной зоной”. Она и так не представляла, как на нее посмотрят покупатели, которые стоят перед ней и за ней в очереди, какой взгляд на ___, а потом на нее – “вот мать вина решила выпить, днем уже алкоголь покупает” – бросит продавщица. Еще весь вопрос был в магазине – в «Азбуке вкуса» вино стоило чуть ли не в 1,5 раза дороже, чем те же самые марки в другом. Оставалось искать другой супермаркет.

В «Пятерочке», куда Саша не заходила почти никогда, потому как помнила среднее значение контингента в этом замечательном месте, она не знала ничего про наличие вина. И когда через тридцать минут быстрого шага Саша увидела красный логотип и букву П, то решилась зайти. Оказалось – абсолютно зря, вин дороже 500-600 рублей просто не было. Она поостереглась фыркать, помня, что находится на вражеской территории, но быстро и возмущенно вытолкала коляску прочь из магазина.

«Перекресток» стал ее спасением. Минут двадцать провела она у винных полок, выбирая между красными сухими Ширазом и Темпранильей: она вчитывалась в этикетку, прищурив глаза, поднимала бутылку на свет, чуть ли не принюхивалась, хотя это было бы совершенно бесполезно. В итоге выбрала неплохое вино за 1200 рублей – это, конечно же, уже с 30-ти процентной скидкой по карточке «Перекрестка», которую она – ура! – не побоялась попросить у милой тетеньки, стоящей впереди в очереди. Никто на нее даже не посмотрел, хотя сердце у нее так колотилось, что она от волнения взяла только вино.

Ликование наполняло ее всю дорогу обратно – они с коляской, где уже подпрыгивал проснувшийся ____ – просто летели по воздуху, да так, что Саша лишь у дома вспомнила о еде и пришлось пройти пару домов назад. К прекрасному вину – с большой натяжкой даже за эту цену, но Саша искренне старалась найти как можно более достойное – ей нужен был не менее прекрасный ужин. И если хорошие доставки – увы и ах, пришлось признать, что с ее финансовым положением, теперь были недоступны – то магазинные, готовые роллы навынос по триста рублей за порции Филадельфии и роллов с сыром и угрем казались вполне адекватными.

Ох и попирует она сегодня! Жаль, с огромными финансовыми неудобствами. Но это все временно. Ну, ничего, скоро страховая за все заплатит, там уже и разгуляемся, сладко уговаривала себя Саша, отбрасывая рациональные мысли, которые наказывали ей экономить и пересмотреть траты. Не сегодня. Сегодня – радость! Она даже почти улыбнулась, чего днем давно не было.

Сначала нужно было сделать обязательные бытовые дела: покормить ____, подмыть, сделать зарядку, дать лекарства – а это каждый раз занимало по часу: сначала совершенно бесполезные упрашивания, убаюкивания, пение, попытка открыть рот и просунуть лекарство, молясь, что он проглотит, а если нет, то вытирать подбородок и идти разводить новую порцию.

Ну а потом, включить любимый сериал “Секс в большом городе”, разложить вкусняшки, достать самый красивый и тонкий бокал и утонуть в кресле, блаженно улыбнувшись.

– Смешной я человек, – подумала Саша. – Радуюсь какому-то простому вину и зачуханным роллам. Трагикомичный, вернее.

Но счастья – даже временного и такого призрачного, алкогольного не случилось. Навалились все мысли одной плохо пахнущей кучей. И как бы не хотела Саша сейчас освободиться, легко махнуть рукой и сказать, как героиня Скарлетт: “я подумаю об этом завтра”, но не могла. Она будет думать об этом сейчас. Даже не думать, а перегонять чувство вины по кругу от Макара ко врачам, ко всей системе, России в целом и людям, нетолерантным к отличающимся детям – она и сама была нетолерантна, и поэтому представляла, что ждет их с _____.

Что там сказал врач тоном, с каким обращаются либо к тяжелобольным детям, либо последним наркоманам? Берегите себя. Берегите его. Вы одни. Одни.

Она одна.

Против всего мира, одна.

У Саши заломило в висках, и она глотнула еще красного из бокала, причем немного перестаралась и несколько капель упали на грудь. Кровяные тельца. Черт! Саша попыталась оттереть их пальцами, но поняла только, что испортила одну из хороших футболок.

Да пошли все-все они к черту! Зачем ей теперь эти вещи? Зачем? Куда она будет ходить? В больницу? В реанимацию? Чем старше будет становится ______, тем незаметнее будет становится она сама. Саша стояла перед шкафом и злобно смотрела на свои вещи – которые с такой разборчивостью и нежностью подбирала в магазинах – джинсы разных оттенков голубого, синего и серого, платья, преимущественно откровенные, но не пошлые, длинные юбки для женственных луков, спортивный костюм для удобного перелета, кожаный бомбер, который она так любила, что проходила прошлое лето почти не снимая, пальто в нескольких цветах и фасонах, сумки пельмешки, кроссбеги и шоперы, все для разных целей и образов.

Через несколько минут она обнаружила себя сидящей на куче вечей, которую только что яростно срывала с вешалок и топтала ногами. Хотела отомстить всему миру, злобному, сучьему, ненормальному. Миру, который не оставлял выбора, людям, которые смеялись – и еще будут смеяться, жалеть – ее с довеском, с чемоданом без ручки, с главным виновником в ее жизни.

Надо остыть. Саша встала как вкопанная и молча слушала, как в ванной подкапывает вода. Кап. Кап. Кап. Может смыть эти мысли?

Но они не смывались, лишь Саша поменяла декорации вокруг себя.

– Мама, папа, ну почему вас нет. Как так? Я одна, одна. – покачивалась она из стороны в сторону, образуя вокруг себя волны по воде.

– Мама, мама, ты виновата не меньше всех, – Сашины винные слезы смешивались с душем. – Почему ты меня бросила?! Ни разу не задавала этот вопрос. Но сейчас, ой, как ты сейчас бы мне помогла. Как бы помоглааа…

Она от слова перешла сразу к завыванию, тянула букву “ааа”, меняя тембр и уменьшая громкость голоса, пока стало нечем дышать. Саша знала, но не хотела признаваться себе, что ее мать – не поняла бы. Не помогла бы. Ее мать добила бы ее своим холодным голосом или, что еще хуже, легким тоненьким щебетанием.

А отец? Отец занят на работе, за много тысяч километров от нее строит бизнес, старается закрепиться и не знает, не знает, какого приходится ей. Да, она виновата сама, что не рассказывала ничего, показывала лишь спящего ___, избегала вопросов. Но он ведь должен что-то учуять и спросить, например, так:

– Дочь, что с тобой случилось? Немедленно рассказывай в подробностях.

Но нет, он слишком занят, что даже по видеосвязи им удается поговорить раз месяц.

…А, какая разница, об этом всем думать.

Да и как это сказать? Кому сказать? Кто услышит?

Вот прямо так и выпалить: так устала от этих переживаний, что совсем не хочется жить.

Страшно. Нет, даже мысль развивать не будет. А все-таки? Ей можно такое чувствовать? Кому, если не ей? Неужели тем, у кого все внешне в порядке, а мучает неведомая хрень, под названием депрессия, диагноз, поставленный себе самой бесплатно.

“Ведь я же не виновата. Если бы не мир, если бы не суки, которые меня окружают, не он, не бездушные соседи, не государство, то может мне жилось бы легче?

“Я одна. Одна против сук”.

И эта мысль вертелась в голове, пока она пыталась заснуть, абсолютно трезвая, но разбитая на тысячи осколков, каждый из которых очень больно резал душу.

А может, ей надо обратиться к психологу?

______

Утром выпал снег. Пушистый, белый, удобный и для игры в снежки и для того, чтобы сделать ангела, для того, чтобы провести день на солнце, на свежем воздухе. Настроение было удивительно неплохое и Саша решила прогуляться. Больше двух часов она с коляской кружила по ближайшим окрестностям – дошла до парка, прогулялась по аллее, смотрела на елки, подсвеченные солнцем, на дикие бриллиантовые отблески в сугробах – и вчерашние мысли показались ей чернушными.

Да, нужно срочно с кем-то поговорить. Но с кем?

Сколько раз она проходила мимо столбов с объявлениями, с социальной рекламой, предлагавшей помощь бездомным, матерям, попавшим в кризисную ситуацию, наркоманам и алкоголикам. Но сейчас остановилась перед одним из десятка и, будто только этого и ждала, записала номер психологической помощи, “Телефона доверия”. Тратить деньги на хорошего психолога сейчас она не могла. Это 4000 или 5000 рублей из бюджета каждую неделю. Нет. Нужен был простой человеческий разговор, нужно понять, что она не одна.

Но, когда она вернулась домой, желание позвонить совершенно незнакомому человеку, даже не видя его живую реакцию, показалась какой-то дикой. Если она не решится позвонить сейчас, в ярком будничном цвете, то ночью опять придут эти мысли. Нет-нет!

Гудки, гудки, гудки. Саша молила, чтобы трубку не сняли. Нет, послышалось приветствие, соцработник по ту сторону представился, но имя проскользнуло мимо Сашиного восприятия.

– Расскажите, что случилось? Мы просто поговорим. Это анонимно, – уточнили там, на другой стороне.

– Я… – Саша запнулась, голос мгновенно осип, ей стало страшно и опять, почему-то совестно, за то, что она родила такого ребенка.

– Не торопитесь, – сказал голос, и Саша даже сквозь мысли о повышенной нервной потливости поняла, что он слишком молодой.

– Я … родила ребенка … инвалида. И я так больше не могу…

Телефон молчал. Видимо, Саша попала на стажерку, которая за день успокоила столько старушек, страдающих несуществующими болезнями, девочек, которых бросили парни и якобы обижают родители.

– Могу я поговорить с кем-то поопытнее? – не ожидая от себя такой прямоты, глухо сказала Саша телефону.

– Конечно, – с облегчением донеслось до нее, – ждите, пожалуйста, на линии.

Естественно, ждать она не стала. Хотела сразу же перезвонить, чтобы соединиться с другим душевным помощником, но… Сама себе не могла объяснить, что это за "но". Она потерпит. Потому что даже бесплатные душеврачеватели не могут ей помочь.

“Весь мир театр, а люди в нем актеры” Саша с удовольствием бы перефразировала исходя из своего морального состояния: “Весь мир дерьмо и люди в нем суки”.

Однако, это моральное излияние было в таком виде первый раз. Саша поняла, что можно пить, но не перегибать палку, так, чтобы просто стать немного веселее, но не утратить контроль, так, чтобы ____ был всегда рядом, вернее, в соседней комнате, и она могла в любой момент посмотреть, как его самочувствие. Пить плохо, алкоголизм ужасен.

А женский алкоголизм неизлечим – говорят они. Кто они? Некие они, нейтральное общество, которое только и умеет морализаторствовать, надевать белое пальто и показывать пальцем на антисоциальные элементы. Но они не понимают настоящей жизни, они живут в мире, где самым неприятным может быть лишь то, что ты не само реализовался так, как хотел, а живешь хорошо, только порадоваться совсем не можешь. Хотя…

Есть люди, которым и обычную-то жизнь тяжело жить, не говоря о каких-то преодолениях. Для них преодоление – это каждый день вставать в шесть утра; собирать себя на работу, долго ехать по пробкам, ругаясь в автобусе, или в машине – это почти оно и то же с разницей лишь в нулях в цифрах дохода – на работе зевая, ставить чайник-кофейник, некоторое время пребывая в сонном оцепенении, а потом нехотя сбросить его и приступить к обязанностям; сходить на обед в нужное время и почти всегда в одно и то же место, с одними и теми же людьми; последний час на работе неистово ждать и смотреть на часы; вернуться домой опять по пробкам, зайти в магазин, долго выбирая что сегодня есть на ужин, какой сериал смотреть, какую книгу читать, а может и просто заказать продукты/ужин на дом и доверить выбор визуального развлечения “рекомендованному”.

И это ведь не плохо, это жизнь. Простая, обычная, так много кем желаемая, с учетом хорошего дохода и более-менее любимого дела.

Саша всегда думала, что такая жизнь не для нее. “Где развитие, где драйв, стремление к новому и путешествиям?” – возмущался самолюбивый и инфантильно максималистский мозг. В это время жизни она – как и многие из ее окружения – еще не понимала, что люди сотни лет люди ищут ответ на вопрос “как жить, чтобы жить, а не существовать”, и неизменно находят его в том, что жить надо в процессе, в каждой секунде, прямо сейчас, наслаждаясь маленькими вещами, и в 20-х годах 21 века – это новые впечатления, путешествия, великие игро-сериально-киношные индустрии, вкусная еда и iqos, активисткие движения на любой вкус, социальные сети для демонстрации своей жизни, культ саморазвития.

Я живу, вот он я. Я есть!

Каждый кричит. Каждый вопит. И голос современности состоит именно из сотен тысяч таких криков, в которых ты тонешь, а потом отбрасываешь все и начинаешь кричать сам. Новый мир, который вбирает в себя все разнообразие ощущений, действий, слов, характеров, сюжетов.

_____________

Как гром среди ясного неба обрушилось на Сашу сообщение от девочки бухгалтера, которая вела ее микробизнес. Она напоминала, что до 31 декабря нужно оплатить обязательные фиксированные взносы в ПФР и ФСС. Когда Саша увидела суммы, то чуть в обморок не упала. И быстро ответила: “я не веду ИП больше 8 месяцев, мне тоже надо платить?” и стала ждать спокойного “нет”. Но бухгалтер написала совсем не то, чего хотела Саша: “Фиксированные взносы обязательны для оплаты ИП, даже если он не ведет деятельность”.

Саша хотела отбросить телефон в стену, но вовремя остановилась – новый ей был сейчас совсем не по карману. Черт! Гребаный ИП про который она совсем забыла. Ну и дура она, даже не подумала спросить про взносы, пошлины и т.д. Дохода нет, думала – налоговую декларацию нулевую сдаст и все, а ИП пусть висит. Ага, вот и повис камнем на шее.

Она поблагодарила девочку и попросила реквизиты для оплаты. Ей, похоже, нужно уже привыкать платить за свою глупость и беспечность.

Пришлось зайти в Сбербанк и оплатить взносы на 30 600 рублей. Там же, подумав, она оплатила квартиру на 2 месяца вперед – это было в минус 10 250 рублей. Когда пришла домой, открыла приложение, то уронила голову на руки. В первый раз в жизни скоро ей придется выискивать любимую гречку дешевле на 20-30 рублей, выбирать вместо сыра за 200 рублей, плавленый сыр за 50 и все в таком духе. Но чуть успокоившись и посмотрев несколько кулинарных сайтов и блогов, она составила себе адекватное полноценное и недорогое меню. И поняла, что должна пересесть на общественный транспорт – пока никакого такси, на который она тратилась для поездок к специалистам и на реабилитацию. А также подумала, что неплохо бы узнать, какие выплаты положены ей, как матери-одиночке, когда поедет в соцстрах за обязательной бумажкой для больницы.

Падать ниже было просто некуда.

__________________

Она подошла к остановке с коляской, чувствуя себя дико, неуверенно, не совсем понимая, что же делать, как платить, как садиться с ____. Она не ездила на общественном транспорте – кроме метро, естественно – больше пяти лет. Ледяной ветер – вот да, температуре заблагорассудилось опуститься именно сегодня, когда ей никак без поездки – задувал ей под пальто и просачивался между микроскопическими открытыми участками на шее. Хорошо, хоть ___ всегда был одет очень тепло, уж об этом Саша заботилась.

Место рядом с остановкой уже на подходе показалось ей паршивым: цветочный киоск “3 гвоздики за 150 рублей и пошлого вида мягкие игрушки для ваших дам”; исписанный рекламой, а затем исплеванный местным контингентом асфальт; а вот вполне новый остановочный киоск, внутри которого уютно устроился пьянчуга, пересчитывая мелочь после покупки булочки и чая, которые стояли тут же, рядом, на заразной скамейке. Саша встала подальше, не доходя до скопления людей – около 5 человек, смотрящих в сторону, откуда должен прийти автобус. А она заранее погуглила, а затем и скачала приложение – естественно, после поездки или этого безденежного периода она его удалит – чтобы проследить, когда приедет нужный автобус.

Казалось бы, зачем выеживаться, изображать кого-то? Она мама такого ребенка. Но Саша все равно, с некой тупой пустотой продолжала отстраивать свой с ____ образ от стереотипа постоянного пользователя маршруток, автобусов, троллейбусов и трамваев. Она не хотела, даже в своем чрезвычайно печальном положении, чтобы кто-то подумал, что она – как все они – не имеет средств передвигаться на машине.

Когда подошел автобус, Саша пыталась гордо залезть с коляской, а когда не получилось, она долго возилась, и помогла какая-то старушка, то ей показалось, что на них с _____ с осуждением смотрит весь автобус. Она встала, стараясь не облокачиваться на перила, уткнула коляску и растерянно озиралась в поисках кондуктора, чтобы приложить уже телефон к терминалу и успокоиться. Но что-то было не так. Саша робко осмотрела салон, а потом задумчиво уставилась в окно.

Хоть автобусы, в среднюю дверь которых можно было войти с коляской, были относительно новыми, но отпечаток засаленности, заношенности, затертости людскими жизнями уже казалось въелся в их облик. Грязные поручни, серая жидкая каша на отогретом радиаторами полу, сидения, если и обновленные, то протёртые и продырявленные в нескольких местах, промежуточная и очень некомфортная температура – либо слишком жарко у печки, либо продувает от раскрывающихся дверей.

Главную атмосферу общественного транспорта создавал даже не внешний вид, а люди. Неплохие люди, обычные люди – трудяги, которые едут после ночной смены, приличные офисные работники, следящие за тем, чтобы не запачкать пальто; мелкие руководители отделов, только что взявшие ипотеку и родившие детей, а поэтому желающие сэкономить; студентки и школьницы, занимающие три задних места и воркующие о мальчишках и юных легких делах; бабушки, которые забирают внуков со школы, завернув им в шуршащий пакет яблоки.