Читать книгу Слепой жребий - Марго Эрванд - Страница 6

Несмотря на привычное возбуждение, которое я испытала в момент поиска возможных жертв серийного убийцы, уже через два дня я вновь сидела в кабинете для спиритических сеансов с красными от усталости и напряжения глазами, пытаясь разобраться, подходит ли под нужный мне профиль Хосе Эрнандеса, сутенер из Трибеки, на счету которого кражи, побои и, разумеется, все формы насилия над женщиной.

«…При задержании оказал сопротивление… набросился на офицера полиции… угрожал холодным оружием…» – читала я историю его ареста, когда кто-то настойчиво постучал в мою дверь.

Кабинет медиума Джены не работает уже больше двух недель, поэтому, вздрогнув, я тревожно вытянула шею в ожидании. Через секунду стук повторился, но прежде чем я успела среагировать, в коридоре послышался чей-то голос, и наконец мой непрошеный гость исчез в неизвестном мне направлении.

Это стало последней каплей к осознанию того, что мне нужно передохнуть. Отложив дело Эрнандеса в сторону, я заставила себя переключить внимание на историю Линды Саммерс. И когда на экране моего лаптопа появилась подборка статей о ее трагической смерти, я поймала себя на мысли: «Интересно, каким был последний день ее жизни: что она делала, что она видела, о чем думала?..»

И вот час спустя в поисках ответов на эти вопросы я еду в Краун-Хайтс, не самый благополучный район Бруклина, где расположилась небольшая частная художественная галерея «Вдохновение».

Когда я выхожу на станции «Парк Плейс», уже начинает смеркаться. Поезд резко стартует с места, и я чувствую вибрацию земли. Вокруг меня типичный спальный район – жилые четырехэтажные дома, в окна которых при желании можно заглянуть, путешествуя от остановки к остановке. Вот они, недостатки жизни вблизи наземных станций метро.

Делаю глубокий вдох, запрокидывая голову. Надо мной висят тяжелые грозовые тучи. По прогнозу дождь должен был начаться еще час назад, но сейчас я думаю о том, что было бы неплохо, если бы он еще немного задержался.

С этими мыслями я спускаюсь по лестнице и быстрым шагом начинаю свой путь к Франклин-авеню. Не думаю, чтобы мне доводилось бывать здесь прежде, а потому с интересом смотрю по сторонам, точно турист, который пытается вобрать в себя все прелести жизни в этих местах. С одной лишь разницей: меня больше интересует не архитектура и муралы, а то, кто здесь живет и как изменилась их жизнь после случившегося, видел ли или, может быть, слышал кто-то из них, как убивали Линду Саммерс?..

Франклин-авеню – узкая односторонняя улица с активным движением. По обе стороны припаркованы машины, стены домов украшены яркими граффити, в основном это надписи и какие-то карикатуры. Галерея «Вдохновение» находится на первом этаже жилого трехэтажного дома, зажатая между продуктовым магазином и салоном красоты. Входная группа ярко-желтого цвета выигрышно выделяет островок искусства на фоне своих более сдержанных соседей, и все же это не самое удачное расположение для галереи.

Вхожу внутрь светлого пространства, в центре которого стоит гигантское изваяние, больше похожее на какую-то бесформенную гипсовую массу, нежели на предмет искусства. Смотрю по сторонам в поисках других ценителей прекрасного, но, кажется, я единственный человек, который не пожалел потратить этот вечер на сомнительную экспозицию: на тех полотнах, что я вижу, изображены какие-то странные вытянутые бесполые лица с выпученными глазами, больше похожими на гигантские тарелки, написанные случайными красками, от красно-оранжевого сочетания до черно-зеленого.

Я подхожу к стенду, где рядом с листом для обратной связи лежат буклеты. На белой плотной бумаге сверху вниз размещена информация о галерее «Вдохновение», которая появилась пять лет назад и, если верить тексту, уже успела открыть миру искусства таких художников, как Энрике Кэпрон, Кэрри Свонг и Антонио Мария. На обороте буклета я пробегаю взглядом по скудной информации о Линде Саммерс, которая в пятьдесят два года отважилась показать миру свое хобби. Это была ее первая персональная выставка, которая могла бы стать новым витком в ее скучной биографии медсестры и кассира в сети супермаркетов, но не случилось…

– Я не знала, что здесь кто-то есть, – раздается за спиной низкий женский голос. – Добрый вечер и добро пожаловать в галерею «Вдохновение».

Резко оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с высокой широкоплечей женщиной с короткими красно-рыжими волосами, оттенка, очень схожего с моим. Сильно накрашенные глаза перетягивают на себя все внимание, хотя уверена, без такого количества темных красок и блестящих теней светло-зеленые глаза смотрелись бы более прозаично.

– Буду рада, если вы оставите свой электронный адрес. Мы маленькая галерея и дорожим каждым ценителем прекрасного.

– Меня сложно назвать эстетом, я здесь скорее из любопытства, – честно отвечаю я, все же заполняя семнадцатую строчку, оставляя адрес своей электронной почты.

– Да, увы, но иногда творцов прославляет не столько их видение прекрасного, сколько смерть, – говорит женщина, и я наблюдаю, как она меняется в лице: от приветливой открытой улыбки до сдержанной учтивости.

– Ужасная история. Но у нее действительно необычные работы, может быть, вы мне немного расскажете о выставке и о художнице, если, конечно, у вас есть время, – говорю я, чувствуя противный тремор в ногах.

Тревожно смотрю по сторонам, пытаясь понять, что происходит, и не стала ли я случайно частью какой-то скрытой инсталляции.

– Это всего лишь метро. Те, кто здесь живут уже давно, привыкли к этим вибрациям, мы их даже не замечаем, – приходит мне на помощь женщина, твердым шагом сокращая расстояние между нами. – Давайте начнем нашу экскурсию вот с этой работы, думаю, вы и сами догадались, что это оммаж Эдварду Мунку и его знаменитой картине «Крик».

* * *

– Линда пыталась запечатать в своих работах боль и обиды, которые терзали ее душу, – говорит хозяйка галереи, представившаяся именем Чарли Манн. – Многие сегодня выбирают экспрессионизм, но не у всех получается так глубоко заглянуть внутрь себя и вытащить на поверхность свои истинные эмоции и чувства, но у Линды был потенциал. Вы только посмотрите на эти глаза.

Чарли указывает на глаза-блюдца, выполненные в серо-черной гамме, с красной сердцевиной, похожие на мишень для метания дротиков. Они настолько большие и несуразные, что требуется несколько секунд для того, чтобы осознать – это глаза на грушевидной вытянутой гримасе ужаса и скорби. Я где-то слышала интересную мысль: «Глаза – зеркало души». Если это так, то я бы сказала, что эти полотна кричат о боли, отчаянии и потере себя.

– «Страдание», – читаю я название картины. Как по мне, она мало чем отличается от той, на которой изображено лицо-мандолина и которую автор почему-то назвала «Надежда», но я только коротко киваю, потому как уже успела услышать достаточно о нюансах цветопередачи чувств и эмоций. Мне это все не понять. Никогда.

– А сейчас мы с вами подходим к особенной части экспозиции. Я для себя называла ее будуаром, потому как здесь столько личного, – чувственно понизив голос, говорит Чарли, наклоняясь ко мне.

Терпкий запах ее духов с древесными нотами раздражает мои рецепторы, а напористый взгляд приводит в замешательство. На многих картинах я заметила наклейку «Продано», но она сильно ошибается, если надеется совершить со мной сделку.

– Да, работы необычные… можно сказать, уникальные… как думаете, почему она выбрала вашу галерею для своей дебютной выставки?

– Она выбрала? Нет, сладкая, это я ее нашла. Считаю это своим призванием – находить самородков и помогать им в жизни. Линда была как раз такой, она выкладывала свои работы в сеть… Не думаю, чтобы она когда-то всерьез задумывалась о том, какой талант горит у нее в груди. Увы, но на своих плечах она много-много лет носила груз боли, вины, угрызений совести…

– И что же так беспокоило ее? – аккуратно спрашиваю я, продолжая вглядываться в размытое полотно.

– Сложно сказать, мне она никогда не исповедовалась. Но к такому возрасту все мы, полагаю, уже имеем за плечами то, о чем сожалеем и что хотели бы изменить, будь у нас такая возможность, разве нет? – хмыкает женщина, покачиваясь на пятках. – Кстати, искусство в таких случаях оказывает как раз целебное свойство. Вы только посмотрите на это полотно, – продолжает Чарли, предлагая мне обратить внимание на картину с двумя вытянутыми пятнами, по форме напоминающие асимметричные восьмерки. – Это одна из моих самых любимых ее работ.

Прочитав название «Оборотная сторона луны», я, как мне уже было предложено ранее, стараюсь увидеть картину целиком, не заостряя внимание на главных фигурах: очевидно, женской, с темно-бордовой шляпой и сине-черными глазами-блюдцами, и мужской, с серо-зелеными глазами, явно доминирующей как над женским образом, так и на картине в целом. Выглядит она такой же депрессивной, как и все остальные, но в ней чувствуется какая-то дополнительная драма.

– Эта картина изначально называлась «Изнанка», но я посоветовала сделать что-то более изящное. Ведь в искусстве историю рассказывает не название, а движение кисти. Обратите внимание на эти лица. Здесь и страсть, и одержимость, и животная агрессия, и, разумеется, страх и отчаяние. Люди врут, а искусство лишено фальши, это нагота души творца.

Снова смотрю на полотно, но вижу все ту же жуткую картину, рядом с которой даже находиться неприятно.

Чарли снисходительно улыбается, едва заметно поглядывая на часы на правом запястье. Я же смотрю за окно: уже стемнело. Прячу руки в карманы своего кашемирового пальто, но все еще чувствую неуютный морозец внутри.

– Простите, я совсем забыла спросить: вино, чай, кофе? В больших галереях такого вам не предложат, но я стараюсь, чтобы у нас все чувствовали себя как дома: комфортно и расслабленно.

– Благодарю, но это лишнее. У вас и без этого очень уютно, – выдавливаю я откровенную ложь.

Чарли продолжает с улыбкой смотреть мне в глаза, становится неловко.

– Говорят, это сделал ее брат, но в ее работах я не увидела какого-то особого отношения к семье. Или вот это «Страдание» родом из детства?

– Сегодня модно все списывать на детские травмы, но это незрелый подход к проблеме. Мы – продукт выборов: тех, что приняли сами или же принятых за нас кем-то. Но так или иначе, выбор и только выбор решает все. Что касается брата, то мне об этом ничего не известно. Насколько я знаю, его в тот вечер здесь не было, во всяком случае, в галерею он не заходил.

Чарли уже показала мне все картины, и мы стоим с ней перед выходом. Единственная работа, про которую еще не было сказано ни слова, это странное бесформенное изваяние в центре холла.

Я делаю шаг вперед и читаю с таблички – «Причина всему».

– Это тоже работа Линды?

– Нет, – качает головой Чарли, прокатывая языком по внутренней стороне щеки. – Это мое творение.

– Необычный выбор, – парирую я, принимая ее правила игры.

– Вот это уже другой разговор. Верно, не травмы детства, но осознанный выбор. Эта работа как раз такая, первая, которую я сделала, полностью соединившись со своим внутренним «я», – благодарно улыбнувшись, отвечает она, внимательно заглядывая мне в лицо.

– А это случилось где-то недалеко отсюда, верно?

Чарли оборачивается к двери, словно пытаясь проследить за моим взглядом. Несколько секунд я смотрю на ее широкие плечи, плотно упакованные в классический темно-синий пиджак в мелкую вертикальную полоску.

– За салоном красоты находится пустующая территория, что-то вроде складских помещений. Ее нашли там, – сообщает Чарли, снова поворачиваясь ко мне. – Но вы можете не беспокоиться, здесь всегда довольно тихо и безопасно.

– Полагаю, Линда думала так же.

– Заглядывайте к нам еще, буду рада вновь стать вашим проводником в мир прекрасного.

Невольно оборачиваюсь назад и вновь смотрю на странную скульптуру, а также пробегаюсь глазами по мрачным картинам на стенах.

У нас определенно совершенно разное чувство прекрасного.

* * *

Я сажусь в такси, когда телефон в кармане начинает отрывисто пищать, оповещая меня о новых сообщениях. Пять уведомлений о пропущенных звонках, но я не успеваю среагировать, как в запястье неожиданно ощущается странная вибрация. На экране часов высвечивается имя – Винс, а вслед за часами оживает и телефон.

Подношу его к уху, приветствуя брата.

– Покупая тебе эти часы, я думал, это будет гарантом того, что мы сможем услышать друг друга в любое время, – говорит Винсент, минуя слова приветствия. – Ты чем-то сильно занята?

– Нет, была в картинной галерее, – отвечаю я. – Странно, но я только получила твои сообщения о пропущенных звонках. Аж пять раз звонил. Что-то случилось?

– А то. В общем, мы решили, что будет здорово всем вместе встретить не только День благодарения, но и Рождество. Что скажешь? Согласна?

– Конечно, – радостно выдыхаю я. – Это будет здорово, а как же ваш круиз?

– Я поменял билеты, но это пока секрет. Хочу обрадовать родителей в День благодарения.

– Это лучшая новость за весь день.

* * *

Профессор Лимерман, человек, который в студенческие годы стал для меня надежным проводником в мир поведенческого анализа, любил акцентировать внимание на том, что профайлер должен уметь опираться не только на почерк убийства, но и на жертву. Теперь, когда я лично увидела работы Линды, а также побывала на месте ее смерти, мне есть что выписать на магнитную доску, скрывающуюся за тяжелой гардиной в моем кабинете.

Линда Саммерс – художница, работающая в стиле экспрессионизма, скорее всего, была несчастна в любви, о чем свидетельствует как минимум пара картин ее выставки, вела замкнутый образ жизни; по словам хозяйки галереи, в вечер открытия поддержать художницу пришла лишь горстка людей.

Ее фотографию и эти характеристики я размещаю в верхнем правом углу доски. Это пока что моя главная жертва рук серийного убийцы. Кстати, его я уже, по традиции, определила в самый центр. В одной из статей, посвященных Линде Саммерс и заметно выделяющейся на фоне остальных, журналист провел параллель между посмертными увечьями жертвы с теми, которые наносили себе последователи мистической секты «духовных христиан»[1], а убийцу окрестил «Нью-Йоркским скопцом». Не помню, чтобы мы разбирали эти увечья в контексте какого-то религиозного учения во время учебы, и все же это сравнение показалось мне интересным, как, впрочем, и то, что журналист, писавший ту статью интуитивно, а может, и умышленно, одним только этим прозвищем повысил статус убийства до серии. Убийцам-одиночкам прозвищ не дают, а вот у серийников оно, как знамя, горит на первых полосах. У меня пока нет другого подходящего для него определения, а потому я с легкостью использую предложенное.

Так, по моим расчетам, «Нью-Йоркский скопец» – это мужчина в возрасте от 30–35 лет, крепкого телосложения, физически развит и имеет сильные пальцы. Возраст Линды пятьдесят два года, что говорит о том, что у него могли быть проблемы с матерью. Вероятно, он подвергался насилию с ее стороны и сейчас, убивая, он проживает какой-то травматичный опыт из детства.

Он душит жертву, доказывая свою силу и господство. Но вот что значит для него оскопление?