Читать книгу Сиротка. Книга 1 - Мари-Бернадетт Дюпюи - Страница 6

Целлюлозная фабрика поселка Валь-Жальбер, 15 января 1916 года, десять часов вечера

Зима все крепче сжимала в своих объятиях заснеженные земли вокруг озера Сен-Жан. После перерыва в несколько дней снова начался снегопад. Поднялся ветер, предвещая новую метель.

Огни фабрики Валь-Жальбер были видны издалека. Только что заступивший на смену Жозеф Маруа обеспокоенно огляделся по сторонам. Толстый слой снега укрыл крыши вагонов и огромную гору древесных отходов, которые предстояло обработать.

«Если они смерзнутся, без кирки и заступа не обойдешься!» – подумал он.

Поглубже натянув шапку на уши, он вошел в цех, в котором находились прессы. Сосед, Амеде Дюпре, дружески махнул рукой в знак приветствия.

– Жозеф, опаздываешь! Снова Бетти не хотела тебя отпускать?

Рабочие ночной смены любили беззлобно подшучивать друг над другом.

– Ну что, Жо, этой зимой ты снова не пойдешь в лес? – громко спросил Марсель Тибо, щуплый на вид сорокалетний мужчина, который как раз смазывал механизм гидравлического пресса. – Боишься оставить свою милашку Бетти одну? А ведь в жизни лесоруба есть свои преимущества. На делянке не надо каждый день мыться, терпеть придирки супруги…

– Скажешь тоже! – отозвался Амеде. – Жозефа теперь дальше улицы Сен-Жорж не вытянешь! Он даже приказал своей женушке закрывать дверь на ключ! Боится, как бы его благоверная не подхватила оспу. Я врать не стану, мы же соседи. Я все вижу!

Четырнадцатилетний подросток по имени Эрменежильд принялся насвистывать себе под нос припев песенки «Auprиs de ma blonde»[5]. Мать назвала его в честь дяди, Эрменежильда Марена, четырнадцать лет назад руководившего строительством фабрики.

Юноша был самым молодым работником компании. Он умел читать и писать – в противном случае его не взяли бы на работу, как того требовал закон.

– Прекрати бубнеть, Нэнэ! – крикнул ему Жозеф. – Представь себе, я предпочел бы спать рядом с женой, а не ишачить до рассвета! Да еще на улице назревает настоящая буря, попомните мои слова!

Не по годам высокий, остроумный и веселый, с веснушчатым лицом, Эрменежильд, а в обиходе Нэнэ, часто развлекал приятелей своими песенками и шутками. На фабрике все его любили.

– Если уж вспомнили об оспе, то с рябым лицом ты был бы тот еще красавчик, – завел свою песню Жозеф. – Хотя ты и так рябой.

Подросток сплюнул на пол и склонился над прессом. Из-за шума водопада мужчинам приходилось кричать.

– Кюре сказал, что это не оспа, а корь, – крикнул Марсель. – И доктор из Роберваля подтвердил его слова. Так что можешь выпустить свою Бетти подышать, Жо.

– Вы все мне завидуете, – последовал ответ. – А могли бы последовать моему примеру. У нас отец Бордеро танцевальные вечера запретил. Так я ходил танцевать в Шамбор и там встретил свою крошку Элизабет. В то время я жил в общежитии, но ведь у нас каждый, кто женится, вскоре получает дом…

Приятели обменялись многозначительными взглядами – опять он за свое… Жозеф Маруа повторял эту историю раз, наверное, в сотый.

– И все равно тебе зимой надо быть на лесосеке, – не сдавал своих позиций Амеде. – Против такого здоровяка, как ты, какая елка устоит?

– И пока ты на лесоповале, можно не опасаться прибавления в семействе! – добавил Марсель, отец шестерых детей. – От меня на лесосеке мало толку, но с первого декабря я буду уже там!

Жозеф молча передернул плечами. Он любил свою Бетти. Он представил ее лежащей на кровати в белой ночной сорочке, той, у которой застежка до пупка. Кровь быстрее побежала по жилам. Он надел спецовку из грубой ткани. Такими компания наделяла каждого рабочего.

– А после карантина что сестры сделают с этим ребенком? – спросил Эрменежильд. – И вообще, никто не знает, правда все это или нет. Прошла неделя, а ребенка никто не видел!

– Кретин, разве сестры станут лгать? – рассердился Амеде. – Странно только, что малышка была завернута в меха. Сестра-хозяйка рассказала об этом булочнику через окошко. Наш храбрый Совер передал ей хлеб, стараясь не подходить слишком близко, но монахине хотелось с кем-нибудь поболтать. В связке были шкурки бобра, куницы и даже чернобурки!

У присутствующих загорелись глаза. Мех оставался надежной валютой. В недалеком прошлом их предки охотились на зверей, чей мех ценился на вес золота.

– Надо быть совсем без сердца, чтобы бросить на холоде такого маленького ребенка! – заявил Амеде. – Когда я рассказал жене, она плакала от жалости к малышке. У моей Анетты такая добрая душа!

Последовала многозначительная пауза. Анетту Дюпре в деревне почитали за стихийное бедствие, но муж ее обожал и всегда защищал.

В это самое мгновение, несмотря на поздний час, Анетта стучала в двери дома Маруа. Элизабет, дрожа от холода, спустилась по лестнице на первый этаж. Фабричная сирена молчала, но молодая женщина постоянно боялась, как бы чего не случилось с мужем. Пройдя через кухню, она сонным голосом спросила:

– Кто там?

– Это я, Анетта! У Сабэна, моего младшенького, жар. Он весь красный. Болезнь распространяется, Бетти!

– Лучше разбудить кюре, – повысив голос, отозвалась Элизабет. – Если у твоего сына корь, я тебе не открою.

– Соседи должны помогать друг другу, – обиженно заявила Анетта. – Я подумала, что у тебя найдется немного чаю и меда для моего бедного Сабэна. Ветер ледяной, и в двух шагах ничего не видно. Ты что, хочешь, чтобы я замерзла у тебя на пороге?

– Возвращайся домой, – ответила Элизабет. – Жозеф приказал мне никого не впускать. Уже поздно. Я спала.

Молодая женщина с растущим раздражением ждала ответа, но его не последовало. Соседка сдалась.

«Уверена, что с ее сыном все в порядке, – подумала она. – Она снова хотела занять у меня чаю! Кюре Бордеро сказал бригадиру, что в округе нет ни одного случая заражения корью, а это значит, что ребенка привезли издалека. Доктор Демиль сказал то же самое. Монахини с ребенком на карантине. Не понимаю, как Сабэн мог заразиться. И вообще, эта Анетта постоянно что-то выдумывает!»

Элизабет устроилась в кресле-качалке, которое Жозеф подарил ей на свадьбу. Пара толстых русых кос обрамляла ее красивое лицо. Какое-то время она качалась, силясь отвлечься от неприятных мыслей. Наконец ритмичное покачивание кресла помогло ей успокоиться. На лице появилась ласковая улыбка, маленькие руки поглаживали живот. Она знала, что беременна, но пока не решилась сообщить эту счастливую новость своему мужу.

«Хочу, чтобы на этот раз родилась девочка. Анетта станет мне завидовать, ведь у нее сплошные мальчишки. Миленькая белокурая девочка…»

Молодая женщина посмотрела в сторону монастыря. Чем сейчас заняты сестры? Она искренне их жалела, ведь они отказались от счастья материнства ради того, чтобы служить Богу. А ведь так приятно лежать рядом с мужем или прижимать к груди новорожденного…

– Интересно, умеют ли сестры обращаться с маленькими детьми? – улыбаясь, спросила она саму себя вслух. Мысль, что монахиням пришлось стать няньками, показалась ей забавной.

Но серьезность быстро вернулась к Элизабет.

– Наверное, они ко всему привыкли. Хотя не думаю… Они ведь не медсестры, а учителя. Я бы лучше позаботилась о малышке.

Элизабет задремала, думая о таинственной малышке, которую жители Валь-Жальбера смогут увидеть еще не скоро.

Что до Анетты Дюпре, то она была не в духе. Теперь, когда она рассказала своей молодой соседке, что у сына корь, у той не удастся ничем поживиться. А ведь ей так хотелось испечь медовую коврижку… Но где же теперь взять для нее меда?

Монастырская школа Валь-Жальбера 17 января 1916 года

Сестра Аполлония не отрываясь смотрела на Мари-Эрмин. Девочка сидела на кровати, такой же, как и у остальных монахинь, – с распятием в изголовье. Было очевидно, что малышка идет на поправку. Последний раз она температурила три дня назад.

– Господь любит этого ребенка! – воскликнула сестра Люсия, соединяя ладони в молитвенном жесте. – Посмотрите, матушка, как она нам улыбается!

– Она очень красивая и милая. Но почти ничего не ест. Мне кажется, она очень бледна.

– Я уже позвонила в универсальный магазин, – сказала сестра Люсия. – Около двенадцати рассыльный принесет нам сухого молока и овсяных хлопьев. Каша для такой малышки полезнее, чем суп. Сегодня она не захотела его есть, и я дала ей кислого молока и печенья.

Настоятельница с задумчивым видом кивнула. Это вынужденное заточение в четырех стенах нарушило привычный уклад их жизни.

– Мы должны быть в классах, с учениками, а вместо этого все четверо, по очереди, сидим у постели этого маленького ангела, – вздохнула она.

– Значит, такова воля Господа, матушка.

В спальню вошла сестра Мария Магдалина. Молодая монахиня остановилась у кровати и, склонив голову набок, полным обожания взглядом смотрела на девочку.

– Благой Господь! – воскликнула она. – Какая Мари-Эрмин сегодня бледненькая! И все-таки какое счастье видеть ее здоровой!

Едва заслышав ее мелодичный нежный голос, ребенок радостно залепетал. В голубых шерстяных штанишках и такой же кофточке, некогда принадлежавших Симону Маруа, она могла сойти за мальчика, однако тонкие черты лица все же выдавали принадлежность ребенка к женскому полу.

– Сестра Викторианна хочет сшить ей платьице из скатерти, – объявила сестра Мария Магдалина таким тоном, словно речь шла о событии первостепенной важности.

– Не стоит, – резко возразила настоятельница. – В штанишках теплее. Думаю, скоро наша мадемуазель сделает свои первые шаги.

Мари-Эрмин между тем откинулась назад, упав на гору окружавших ее подушек. В ручке она сжимала деревянное кольцо для салфетки, которое сестра-хозяйка дала ей вместо игрушки.

– Какая она все-таки забавная! – засмеялась сестра Мария Магдалина. – Я была единственным ребенком в семье и редко видела маленьких деток. Господь послал этого ангелочка нам на радость. Как вы думаете, когда она вырастет, ее глазки останутся такими же голубыми? Голубыми, как летнее небо…

Сестра-хозяйка пожала плечами. Мать-настоятельница обеспокоенно посмотрела на молодую монахиню, которая слишком часто проявляла эмоции, не совместимые с ее религиозным саном. Сестра Мария Магдалина была очень красива, и это вызвало в поселке много пересудов.

«Люди удивляются, когда видят привлекательную внешне монахиню, – думала она. – Они привыкли считать, что только дурнушки принимают постриг, и то лишь потому, что никто не хочет на них жениться. Сестра Мария Магдалина служит живым доказательством обратного, хотя иногда я сомневаюсь в правильности ее выбора…»

Кто-то постучал во входную дверь. Сестра-хозяйка спустилась на первый этаж узнать, кто это. Вернулась она бегом.

– Матушка, пришел господин кюре. Я проводила его в кухню. Он вас ждет.

– Я присмотрю за малышкой, – просияла сестра Мария Магдалина, усаживаясь на край кровати.

Кюре грел руки у большой печи. Мать-настоятельница отметила про себя, что он пребывает в прекрасном настроении.

– Здравствуйте, отче, – любезно приветствовала она гостя. – Вы уже не боитесь заразиться корью?

Вопрос ее прозвучал с ноткой насмешки. Кюре это понял и ответил в том же тоне:

– Сегодня утром я получил письмо от матери. Ей девяносто, но память прекрасная. Так вот, она пишет, что я переболел корью в двухлетнем возрасте. На всякий случай в последнем письме я решил у нее спросить. Шансы повторно заболеть очень малы, поэтому я решил вас навестить. Сегодня после полудня услуги сестры Люсии не понадобятся – я отпустил учеников. Собирается новая метель, и мне будет спокойнее, если дети посидят дома.

Настоятельница с озабоченным видом выглянула в окно и не увидела ничего, кроме плотной снежной пелены. Сестра Аполлония за свою жизнь видела немало метелей и давно к ним привыкла. Заметив, как кюре достает из складок сутаны записную книжку, она вспомнила, что он – один из попечителей монастырской школы.

– Вы пришли, чтобы посмотреть книгу расходов? – спросила она деловым тоном.

– Нет, сестра. Это дружеский визит.

Сестра-хозяйка сварила им кофе. За это время она успела замесить и поставить в печь кукурузные лепешки.

– Можем предложить вам позавтракать, отче, – предложила она с доброжелательной улыбкой.

Кюре кивнул, соглашаясь. Он сел за стол и открыл свою знаменитую на всю округу записную книжку в красной картонной обложке.

– Я переписал слово в слово текст записки, которую вы нашли при девочке, – сказал он вдруг. – Меня беспокоит одна фраза, последняя: «Шкурки – задаток за ее содержание». Я прочитал эти слова мэру, и он со мной согласился – из этих слов следует, что родители планируют возместить расходы на ее содержание. Значит, девочку нельзя считать подкидышем. Родители могут в любой момент явиться и потребовать дочь обратно.

– Но почему они выбрали Валь-Жальбер и наш монастырь? – спросила мать-настоятельница.

– Это остается загадкой. Хотя мы думаем, родители ребенка оказались здесь проездом, и, увидев крест над колокольней, да и само здание, большое и новое, они решили, что это либо больница, либо приходская школа, и почти угадали.

– Если так, они могли бы поступить как приличные люди – постучаться и все объяснить! – резко отозвалась сестра Викторианна.

Сердитым взглядом настоятельница призвала сестру-хозяйку к порядку. Той вообще не следовало вмешиваться в разговор.

– Отче, в это время года редко кто путешествует, особенно с младенцем на руках, – заметила сестра Аполлония. – Вы пытались узнать, чья это девочка? Может, кто-то в поселке знает ее родителей?

– Вот уже неделю как я расспрашиваю жителей, – сказал кюре. – Бессемейные рабочие, которые живут в общежитии и в этих страшных бараках, которые скоро снесут, ничего не слышали о семье с годовалым ребенком. А ведь они часто бывают в Шамборе и Робервале… На сегодняшний день у вашей Мари-Эрмин есть крыша над головой, пища и хороший уход. Это главное.

Последовала пауза, во время которой из соседней комнаты донесся заразительный смех. Кто-то эхом засмеялся в ответ.

– Сестра Мария Магдалина играет с девочкой, – с виноватым видом проговорила мать-настоятельница.

– Слышать смех намного приятнее, чем стоны и плач, – добродушно отозвался кюре. – И все-таки, когда ваша школа откроется после карантина, нужно будет что-то решать. Мари-Эрмин можно отдать на воспитание женщине, мечтающей о ребенке. Мадам Гарро постоянно жалуется на одиночество. Ее единственному сыну двадцать, муж работает на лесосеке. Месье Гарро – один из лучших лесорубов в Валь-Жальбере. «Король бумаги» лично выразил ему признательность, когда три года назад приезжал на фабрику.

– «Король бумаги», – повторила настоятельница. – Вы говорите о добрейшем месье Дюбюке, которому мы так многим обязаны?

– Конечно, о нем, – обрадованно подтвердил кюре. – Если бы он не выкупил акции компании, фабрику закрыли бы. Это было бы большое несчастье для рабочих, которые поселились в поселке. А ведь я подбирал их лично, руководствуясь золотым правилом Валь-Жальбера: «Никаких пьяниц и богохульников!» Ведь с неумеренным пристрастием к спиртному непросто бороться…

Беседа продолжилась за кофе, к которому сестра-хозяйка подала хрустящие лепешки. Сестра Викторианна проверяла запасы продуктов, не упуская ни слова из разговора. Кюре заговорил о войне в Европе и высказал опасение, что военные действия могут распространиться на весь мир.

– Наш премьер-министр, сэр Роберт Лэрд Борден, поддерживает Францию. Тысячи канадских мужчин уехали на фронт, и это еще не конец.

Мать-настоятельница глубоко вздохнула.

– А здесь у нас все спокойно. Начинается зима, и мы реже будем получать новости. Живя в мирной стране, тяжело представить жестокую реальность сражений. Мы с сестрами часто молимся за наших солдат. Но скажите, отче, эта мадам Гарро, о которой вы упомянули, согласится ли она взять на воспитание такого маленького ребенка, да еще бесплатно? Где она живет?

Вид у кюре был удивленный. Стало очевидно, что все мысли монахини занимает крошка-приемыш.

– Мадам Гарро живет рядом с фабрикой, в одном из первых домов, построенных на площади. Летом вы лучше узнаете поселок. У супругов Гарро замечательный огород. Еще у них две коровы, и они продают молоко в универсальном магазине.

– Мы подумаем об этом после окончания карантина, – сказала мать-настоятельница. – А пока, отче, не могли бы вы попросить у местных женщин собрать игрушки, которые не нужны их детям? Малышке нечем играть. Кстати, хотите взглянуть на нее?

– Охотно! – воскликнул кюре.

Сестра Аполлония сделала знак сестре-хозяйке. Та ненадолго вышла и вернулась с разрумянившейся сестрой Марией Магдалиной, которая несла на руках девочку.

Какое-то время священник молча рассматривал малышку.

– Какая симпатичная девчушка, – проговорил он наконец. – Слава тебе, Господи, это была не оспа!

Кюре Бордеро встал и ласково потрепал девочку по щечке. Та спрятала лицо на плече у сестры Марии Магдалины, которая тотчас же поцеловала ее в лобик.

– Что ж, мне пора. Можете быть покойны, у добрых жителей Валь-Жальбера найдется чем позабавить вашу подопечную.

Настоятельница проводила гостя до дверей. Сняв с вешалки тяжелую накидку из сукна, кюре многозначительно посмотрел на сестру Аполлонию.

– Матушка, я не ошибусь, если скажу, что сестра Мария Магдалина слишком впечатлительна? Мне показалось, что ее переполняет не слишком уместная радость, когда она держит на руках этого ребенка. Я понимаю, что в своем служении вы часто сталкиваетесь с несчастными и обездоленными, не исключая детей-сирот. Их нужно жалеть, о них нужно заботиться, но… спокойнее, без избытка чувств.

– Вы совершенно правы, отче, – согласилась настоятельница. – Я постараюсь обуздать юношескую пылкость нашей сестры Марии Магдалины.

Кюре нахлобучил на лысую голову шапку и закутался в накидку. Стоило ему приоткрыть створку двери, как резкий ледяной ветер ворвался в дом. Монахиня невольно сделала шаг назад, в тепло, и, кивнув в знак прощания, с облегчением закрыла за священником дверь.

Слова отца Бордеро не пришлись ей по душе. Сверху донеслись удивленные возгласы и звонкий смех. На лестнице появилась сестра Викторианна.

– Матушка, скорее поднимайтесь! Мари-Эрмин сделала два шага! Мы с сестрой Марией Магдалиной держали ее за ручки. Малышка даже топнула ножкой!

– Спокойствие, сестра Викторианна! – приказала настоятельница. – Это никакое не чудо. Нужно создать хотя бы видимость дисциплины! Монастырь – не место для криков и смеха.

Сестра Аполлония не торопясь поднялась по лестнице. Сестра-хозяйка испарилась, но из кухни доносился шепот.

«Угодна ли Господу строгость, к которой меня призывает святой отец? – спросила себя сестра Аполлония. – Благопристойность – да, но разве это хорошо – лишать сестер моментов радости?»

Войдя в комнату, она увидела Мари-Эрмин, стоящую на своих ножках. Малышка держалась за стул и улыбалась ей, показывая свои крохотные зубки.

«Спаситель, сколько в ней невинности! – подумала она. – “Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие!”[6]»

Слова из Евангелия сами собой пришли на ум. Увидев сконфуженные лица окруживших девочку сестер, настоятельница вздохнула.

– Когда к нам приходит отец Бордеро, прошу вас, будьте сдержаннее, сестра Мария Магдалина. Это и вас касается, сестра Викторианна.

Пожилая монахиня удалилась в свою комнату, чтобы помолиться. Головная боль молотом стучала в висках.

«Эта боль – предвестник метели!» – подумала она.

Элизабет Маруа стояла у окна в кухне. Ее муж, зажав трубку в уголке рта, покачивался в кресле-качалке. У Жозефа были свои привычки. Когда ему выпадало работать в ночь, он любил часть дня провести в приятном безделье, предварительно плотно позавтракав. А потом с полудня и до семи вечера он спал.

Молодая женщина следила глазами за темным силуэтом идущего по улице человека. Нахмурив брови, она прижалась носом к стеклу.

– Сдается мне, что это кюре, Жозеф, – тихо сказала она. – И идет он от монастыря. Да, это он. И направляется к нашему дому.

Жозеф выпустил длинную струю дыма. Прыжком вскочил на ноги и направился к двери, на ходу подхватив меховую куртку.

– Останься, Бетти! – мягко приказал он жене.

Жозеф вышел. Элизабет прислушалась. Муж и кюре разговаривали прямо на пороге, под козырьком.

– Здравствуйте, отче! Сегодня Господь послал нам первую настоящую метель, – объявил Жозеф.

– Ну, бояться-то нам нечего, – добродушно ответствовал священник. – Мало ли мы их пережили! Друг мой, я пришел к вам с просьбой. Не осталось ли в вашем доме ненужных игрушек для маленькой девочки, которую приютили у себя сестры?

Рабочий задумался. Потом покачал головой.

– Святой отец, к сожалению, у нашего Симона одна-единственная игрушка – лошадка, которую я своими руками вырезал из кленового полена. Вы меня поймете, если я скажу, что не хотел бы отдавать ее в чужие руки.

Элизабет поджала губы. Она вспомнила о разноцветном шарике, внутри которого перекатывался бубенчик. Сын давно потерял интерес к этой игрушке.

«Жозефу не хватает милосердия, – сказала она себе. – Этой малышке тоже хочется играть!»

Она поплотнее закуталась в шаль и открыла окошко. Холод моментально наполнил комнату.

– Жозеф, ты забыл о красно-зеленой погремушке! – крикнула она. – Симон с ней давно не играет. Она в детской. Я могу сходить и принести!

– Бетти, вспомни, эта погремушка давно сломалась, – вздохнул муж. – Закрой окно, не выстуживай дом.

Кюре легко читал в сердцах своих прихожан. Жозеф Маруа был честным тружеником, но при этом человеком прижимистым и неохотно делился тем, что заработал или сделал своими руками. Он откладывал часть зарплаты, надеясь со временем выкупить дом, в котором сейчас жил с семьей. Молодая супруга слушалась его во всем – она любила мужа, да и разница в возрасте у них была порядочная. Элизабет почти всегда соглашалась с решениями мужа, но ее женская душа не была чужда щедрости и милосердия.

– Добрый поступок вам зачтется, Жозеф, – сказал отец Бордеро. – Я починю эту погремушку. Господь уберег нас от оспы. Теперь я с уверенностью могу сказать, что у ребенка была корь. Зимние месяцы тянутся долго, вы не хуже меня это знаете. Мари-Эрмин будет скучно без игрушек.

Элизабет впервые услышала имя девочки. После переезда в Валь-Жальбер она редко выходила из дома – таково было желание ее супруга – и очень страдала от этого вынужденного одиночества.

«Наверняка все жительницы поселка давно знали, как ее зовут… Мари-Эрмин – какое красивое имя! – подумала она с легкой завистью. – А если я рожу девочку, как ее назвать?»

Жозеф стукнул в раму окошка, которое она минуту назад закрыла на крючок.

– Бетти, сходи за погремушкой. Если месье кюре сможет ее починить, я охотно ее отдам, – сказал он, наградив супругу тяжелым взглядом.

Элизабет побежала наверх, подозревая, что ссоры после ухода кюре не миновать. И оказалась права. Жозеф не сдержал своего раздражения:

– Зачем ты сказала кюре про эту погремушку? – сердито спросил он. – Когда у нас родится второй ребенок, я новой покупать не буду, так и знай!

Элизабет порывисто обняла супруга.

– Это счастье с нами уже случилось, Жозеф, – пробормотала она, краснея. – Я беременна. Мне хотелось убедиться, поэтому я не сказала тебе раньше. Ребенок родится в начале июля.

Он отстранился, сжимая ладонями ее плечи. Выражение лица переменилось. Гнев уступил место гордости.

– Ты ждешь малыша? Моя Бетти, какая радость! Вот посмотришь, это будет мальчик. У нас будет два парня, и в четырнадцать лет они пойдут работать на фабрику. Имея три зарплаты, мы купим и дом, и даже автомобиль!

Жозеф так светился от радости, что молодая женщина решила промолчать. Он поцеловал жену в губы, чему она сильно удивилась. Муж редко при свете дня демонстрировал ей свою любовь. Как многие соотечественники, Жозеф считал патриархальный уклад в семье единственно правильным и испытывал чувство вины за даримые супружеской жизнью удовольствия, поэтому избегал «телячьих нежностей». Элизабет поняла, что он очень взволнован.

– Мое счастье, что ты у меня есть! – заявил Жозеф. – Но в присутствии кюре тебе следовало помолчать. Бетти, дорогая, лучше б этот шарик остался нашему второму сыну.

– Нам за это воздастся, Жозеф! – отозвалась она. – Как ты не понимаешь? Мне стыдно ничего не дать! Кажется, Симон проснулся. Пойди принеси его, а я сварю тебе кофе. У нас остался кусок черничного пирога, разделите его на двоих.

Жозеф обожал черничный пирог. Каждый год Элизабет в компании ближайших соседок отправлялась в окрестные леса. Она старалась собрать как можно больше черники, а потом варила из нее варенье, чтобы зимой побаловать мужа вкусной выпечкой.

«А я хочу девочку, – подумала она, склоняясь над печкой. – Жозеф слишком беспокоится о деньгах. Он зарабатывает девяносто долларов в месяц. Десять компания вычитает за аренду дома и еще немного – за электричество и воду. И на хозяйство мы тратим не бог весть сколько…»

Родители без конца твердили дочери, как это выгодно – выйти замуж за рабочего из Валь-Жальбера. Иногда по воскресеньям они приходили на обед, и мать завистливо восхищалась водопроводом, канализацией и другими современными удобствами. Элизабет ценила окружающий ее комфорт, но ей хотелось бы выглядеть чуть элегантнее. Жозеф же считал, что все это глупости.

– Ты очень красивая, поэтому не надо привлекать к себе внимание. Да и потом, добропорядочные жены не должны думать о кокетстве!

Кюре на каждой мессе почти слово в слово повторял эти слова.

«После родов пошью себе новое платье из цветастого перкаля. Думаю, я его заслужила!» – решила Элизабет. Между тем муж вернулся в кухню с сыном на руках.

День пролетел для молодой женщины незаметно. Небо затянуло тучами, поэтому уже в четыре пополудни стемнело. Жозеф встал и выглянул в окно. Снег шел не переставая. Толщина снежного покрова достигла двенадцати дюймов. Он спустился в кухню, где Элизабет кормила сына пюре.

В то же мгновение над поселком пронесся приглушенный вой. Деревянные стены домов на улице Сен-Жорж содрогнулись под сумасшедшим порывом ветра.

– Метель! – воскликнул Жозеф. – Сегодня я иду на фабрику пораньше. Я поменялся сменами с Эженом, Бетти. Я вернусь еще до полуночи.

Молодая женщина заволновалась. Бывало, метели не утихали и по два дня, а ветер дул так сильно, что даже крепкий мужчина с трудом мог устоять на ногах.

– Будь осторожен! – сказала она.

– И ты тоже, Бетти! Я подброшу дров в печку.

Через десять минут Жозеф ушел. На северный регион обрушилась еще одна бешеная снежная буря.

Берег реки Перибонки, в тот же день

Жослин остановил собачью упряжку. Животные совсем выбились из сил. Вот уже неделю он гнал их на предельной скорости, заставляя прокладывать собственную тропу меж деревьев или по берегу реки, быстрые воды которой бурлили под коркой льда. По пути им не встретилось ни единой живой души. Спали Жослин с женой на санях, предварительно соорудив над ними подобие брезентового тента. Прошлая ночь выдалась такой холодной, что пришлось развести костер. Жослин очень волновался за Лору. Она без конца плакала и казалась очень слабой. Поэтому он от души поблагодарил Провидение, заприметив посреди белоснежной пустыни хижину.

– Из трубы идет дым, – обернулся он к жене. – Но у этих людей нет причин нас бояться. У меня осталось несколько шкурок для обмена. Нужно накормить собак. Тебе ночной отдых в тепле тоже пойдет на пользу.

– А ты уверен, что это не опасно? – спросила слабым голосом Лора.

– У нас нет выбора. В такую погоду, да еще вечером Бали далеко не уйдет. Начинается метель. Лора, не вспоминай при них о нашей девочке. Так будет безопаснее. Полиция ищет супружескую пару с ребенком.

На последние слова жена отозвалась рыданиями. Жослин стиснул зубы и направил собак к хижине. Должно быть, ее обитатели заметили гостей. Огромного роста мужчина с непокрытой головой открыл дверь и замер на пороге. Вид у него был вполне дружелюбный. Рядом тут же возник маленький мальчик.

– Пожалуйста, пустите нас переночевать, – попросил Жослин. – Моя жена больна, у нее только-только спала температура.

– Разве кто-то в этой стране может оставить путника на улице? – воскликнул хозяин дома. – Распрягайте собак, они совсем обессилели. Клеман, отведи нашего гостя в пристройку. Да открой бочонок с селедкой, нужно накормить собак.

Мужчина склонился над санями и увидел исхудавшее, смертельно-бледное лицо сидящей в них женщины.

– Прошу вас, мадам, проходите в дом! – предложил он мягко.

– У меня нет сил идти, – со стоном отозвалась Лора.

Он взял ее на руки и внес в дом.

Вершины сосен и берез гнулись под набиравшими силу порывами ветра. Жослин помог ребенку распрячь и накормить собак. Жизнь снова обрела краски. И нужно было для этого всего лишь окунуться в обычную жизнь – увидеть бревенчатые стены и крышу, накормить собак копченой селедкой, получить приглашение сесть к огню и поесть супа…

– Спасибо, Клеман! – сказал он меднокожему и черноволосому мальчику. – Мы с женой заблудились.

Ребенок на это ничего не ответил. Следом за ним Жослин вернулся в хижину. И задохнулся от царившего в ней тепла. Когда он снял шапку и рукавицы, хозяин дома подошел и пожал ему руку.

– Анри Дельбо! – представился он.

– Жослин Шарден, траппер.

В доме была одна большая комната, разделенная перегородкой с окошком. Здесь же помещался камин. Одна из стен была увешана полками с консервами и мешочками. Жослин увидел, что Лора лежит на широкой скамье у очага. Рядом с ней сидела молодая женщина с черными волосами и смуглой кожей.

– Моя жена, – уточнил Анри Дельбо. – Она крещеная индианка-монтанье. Нашему сыну Клеману в апреле исполнится восемь. Его я тоже окрестил, но не удивляйтесь, если услышите, как мать зовет его Тошаном. Ей хочется, чтобы у него было и индейское имя тоже.

На этом разговор прервался. Мужчины и мальчик вместе съели большое блюдо жаренной на топленом сале картошки. Изголодавшийся Жослин сказал хозяину, что давно не ел ничего вкуснее. Между тем индианка напоила Лору бульоном и удалилась за перегородку. Стены хижины содрогались под порывами ветра.

– Вовремя вы нас нашли, – сказал Анри.

Старинная керосиновая лампа освещала комнату. Лора с отрешенным видом смотрела на огонь.

– Я плохо знаю этот край, – ответил Жослин, который старался прогнать от себя недостойные мысли.

Здесь у них было бы все необходимое, чтобы пережить зиму. Одеяла, пища… Он подумал об оставленном в санях ружье. Избавившись от хозяев, он получил бы дом, в котором можно спокойно дождаться весны… Устыдившись себя самого, он не смел поднять глаза. «Еще немного, и я стану диким зверем, если не хуже!» – подумал он.

– И далеко вы едете? – спросил Анри.

– На север, – ответил Жослин.

– На севере сейчас пусто, – отрезал великан, потирая русую бороду. – А я вот купил этот участок. В теплое время я ищу золото. А зимой охочусь, ставлю капканы. Мех хорошо продается.

– Ищете золото? – повторил Жослин.

– Ну да, золото. Клеман, иди спать.

Мальчик вслед за матерью исчез во второй комнате. С момента встречи ни он, ни она не проронили ни слова. Лора задремала. Она уже забыла, когда ей удавалось так приятно согреться, давно не чувствовала себя в безопасности. Во сне к ней вернулась ее девочка. Мари-Эрмин сидела среди цветов и травы, смеясь и лепеча. Такой она запомнилась матери прошлым летом, в Тадуссаке.

Анри протянул Жослину свой кисет. Гость скрутил себе сигарету и с горькой улыбкой ее раскурил. Никогда не причинит он вреда этим людям! Не попадись им на пути эта хижина, их с Лорой замело бы снегом, они бы оба замерзли… Чувство собственного достоинства требовало, чтобы он доверился гостеприимному хозяину.

– Лучше будет, если я скажу вам правду, Анри. Меня разыскивает полиция. Завтра мы уедем, чтобы не доставить вам неприятностей.

Мужчины какое-то время смотрели друг на друга. Лицо Жослина ожесточилось от страха и горя, черты стали угловатыми. И только в карих глазах теплились искорки нежности.

– Я боялся услышать что-то подобное, – заметил Анри Дельбо. – Мало кто решится ехать на север зимой, да еще с женой.

– Я надеялся найти заброшенную хижину и там поселиться. У меня есть ружье и запас пуль.

Это прозвучало как угроза. Жослин снова устыдился своих мыслей. И поспешил уточнить:

– Я хорошо стреляю, да и дичи в здешних лесах хватает. С голоду мы не умрем. Я это хотел сказать, не подумайте ничего плохого.

– В шести милях к востоку есть заброшенный барак. Я отведу вас туда, когда утихнет метель. Но ей бы не следовало так жить…

Анри кивнул на Лору.

– У нас нет выбора. Я убил человека, – признался Жослин. – Это был несчастный случай, ссора, которая закончилась плохо. Но кто мне поверит? Если бы только у меня был свидетель! Лора ничего не видела, она была без сознания. В ту ночь я потерял все, что имел.

– Лучше бы вам теперь поспать, – предложил Анри. Хозяин дома не выказал ни интереса, ни презрения к услышанному. Не заметно было также, чтобы он испугался.

Анри встал, разогнув свое мускулистое тело. Будь он на пару сантиметров выше, задевал бы головой потолок хижины.

– Я дам вам совет, Жослин. Завтра лучше бы вам вернуться и отдаться в руки полиции. Так или иначе правда станет известна. А сейчас вы похожи на загнанного зверя. Долго вы так не протянете.

Анри вынул из ящика одеяло и бросил его на колени гостю. Потом кивнул и ушел в соседнюю комнату.

Оставшись в одиночестве, Жослин стал молиться. Перед глазами у него стоял крест колокольни. Он вспомнил душераздирающее мгновение, когда он клал свою девочку на монастырский порог.

«Не прочитай я эту статью в газете, Мари-Эрмин была бы все еще с нами, – сказал он себе. – Узнав, что сестры из конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей, для того чтобы учить местных ребятишек, приехали в Валь-Жальбер, местечко, через которое мы должны были проехать, я решил: это знамение Господне. Лора бредила, жаловалась на страшную головную боль. Нельзя брать с собой в лес такого маленького ребенка! Ни в коем случае нельзя!»

Он посмотрел на мирно спящую жену.

«Если я сдамся полиции, что станет с ней, с моей Лорой? Я никогда не увижу мою жену, мою дочурку…»

Жослин подбросил в печь полено, потом улегся на одеяле, положив свою куртку под голову вместо подушки. Пол был чистым. Сон не шел к нему. Он прислушался к завываниям метели и представил, как носятся над землей мрачные, ледяные массы снега. Ветер сломает немало деревьев, дороги скроются в сугробах. Настоящий ад на земле… И он беззвучно заплакал, ощущая себя слабым, как ребенок.

Монастырская школа Валь-Жальбера, в тот же вечер

Сестра Мария Магдалина погладила Мари-Эрмин по щеке. Девочка села на постели и широко открытыми глазами смотрела на умирающее пламя свечи.

– Метель разбудила тебя, мое сокровище! Не бойся, здесь с тобой ничего не случится!

У матери-настоятельницы ужасно разболелась голова, поэтому она доверила ребенка молодой монахине. Вой ветра и глухой стук содрогающейся крыши долго мешали девочке спать. И вот, не проспав и трех часов, она снова открыла глазки и принялась щебетать.

– Мари-Эрмин, ангелочек мой, ложись баиньки!

Сестра Мария Магдалина прижала девочку к себе и расцеловала в щечки и в лобик.

– Господь хранит нас, моя малышка. Мне тоже страшно, но я знаю, что с нами ничего не случится. Это шумит Дедушка Мороз – большой и белый, весь усыпанный инеем. Он стучит в дверь и в стены монастыря своими белыми-белыми кулаками…

Монахиня слово в слово пересказывала малышке историю, которую когда-то придумала для нее мать. Мари-Эрмин не понимала смысла сказанного, но ласковый голос монахини и ее нежные прикосновения успокоили ребенка. Сунув большой пальчик в рот, девочка покрепче прижалась к молодой женщине.

– Спи, мое сокровище! Ты такая милая, такая ласковая…

Ответом было нежное детское воркование. Сестра Мария Магдалина вздохнула от удовольствия. Она наслаждалась теплом одеял и радовалась тому, что к ее груди прижимается ребенок.

– Мне кажется, что ты давным-давно живешь с нами, – проговорила она шепотом. – А ведь тебе всего годик. Годик! Где ты родилась, моя прелесть? Откуда приехала? Как по тебе скучает твоя матушка, если она еще жива!

Монахиня часто думала о родителях Мари-Эрмин, которым она искренне сочувствовала.

– Как могли они тебя оставить? Если бы мы с Эженом поженились, если бы у меня родился ребенок, я бы не смогла с ним расстаться. Надеюсь, ты останешься с нами надолго.

Сердце сестры Марии Магдалины переполняла любовь. Она закрыла глаза, и по щекам покатились слезы. Ей вспомнились слова настоятельницы, сказанные за ужином – жестокие, но, к сожалению, справедливые:

– Она останется с вами на ночь, сестра Мария Магдалина, но вам не следует ласкать ее слишком часто. Нельзя допустить, чтобы ребенок привязался к кому-нибудь из нас, и никто не должен к нему привязываться. Это ясно? Когда закончится карантин, девочка какое-то время поживет у одной из местных женщин. Этим летом, а может и раньше, Мари-Эрмин отвезут в приют. Если родители за ней приедут, мы перенаправим их туда.

Сердце молодой монахини сжалось, и она попыталась молиться, но прерывистое дыхание девочки ее отвлекало. Беззвучно произносимые тысячи раз слова молитв «Отче наш» и к Богородице перемешались с картинками из прошлого. В теле сестры Марии Магдалины жила еще одна женщина, которой родители, состоятельные торговцы из Шикутими, при крещении дали имя Анжелика. Ничто не сулило монашества этой смешливой школьнице, рисовавшей на полях тетрадок цветы и бабочек…

«А после школы я пошла работать в магазин. По вечерам шила себе приданое, распустив волосы по спине. Мои длинные волосы, которые так нравились Эжену», – думала она.

Не умри молодой человек так неожиданно, на свете не было бы сестры Марии Магдалины. Сберечь невинность, отказаться от сияющей красоты, спрятав ее под строгой одеждой, – таков был ее способ сохранить верность своему жениху.

В доме, расположенном совсем рядом с монастырем, Элизабет Маруа тоже не спалось. Сидя у печки на кухне, она вязала. Торшер с фарфоровой ножкой и абажуром из вощеной бумаги освещал ее работу.

«Да будет благословенно электричество», – подумала молодая женщина, дружелюбно поглядывая на нить накала внутри стеклянной лампочки.

Элизабет ждала своего мужа. Жозеф наверняка вернется голодным. Вечером он, как обычно, поест хлеба с маслом и перескажет новые байки Нэнэ. А потом они лягут спать.

В предвкушении удовольствия щеки Элизабет порозовели. В комнате царили чистота и порядок. Деревянные стены дома были оклеены вощеным картоном, который в конце лета Жозеф покрыл новым слоем краски кремового цвета. Плинтусы и наличники, которые Элизабет начищала раз в месяц, блестели.

– Жозефу нравится показывать, какой он заботливый и работящий, – с гордой улыбкой поведала она своему вязанию. – Он даже позаботился о том, чтобы купить семян для сада!

Вечера в одиночестве казались молодой женщине бесконечными. Симон засыпал рано. Завывание ветра и треск крыши действовали ей на нервы. Элизабет прислушалась. Несмотря на шум разбушевавшейся стихии, она услышала вой фабричной сирены.

«Несчастный случай? Боже мой, на фабрике что-то случилось! А чему удивляться? В этом году их завалили заказами из-за этой проклятой войны в Европе!»

С началом семейной жизни у Элизабет появилась масса поводов для беспокойства. Отложив вязание, молодая женщина побежала в кухню. Она не ошиблась – сирена продолжала звучать.

«Господи, сделай так, чтобы Жозеф вернулся домой! Сделай так, чтобы он прямо сейчас вернулся!»

Сложив ладони в молитвенном жесте, Элизабет прижалась носом к оконному стеклу. Она едва сдерживала слезы. Сквозь пелену густого снега уличные фонари были едва различимы. Где-то завыла собака, и это стало последней каплей.

В доме семьи Маруа телефона не было. Телефонная связь была проложена только к монастырской школе, мэрии, универсальному магазину и дому бригадира. Молодая женщина решила, что стоит постучаться к соседям.

«Амеде сегодня вечером не работает. Так сказал Жозеф. Он сможет сходить на фабрику и узнать, что случилось!»

Она надела меховые ботинки, набросила шубку, повязала голову шерстяным платком. Сердце глухо стучало в груди, было тяжело дышать. Без мужа ее жизнь закончится. Он был центром ее мира – ее любимый, отец Симона…

– Вернись ко мне, мой Жозеф! – со слезами просила она.

Через секунду Элизабет уже была под навесом, на просторном крыльце, на котором теплыми летними вечерами, после ужина, они любили сидеть с Жозефом. Порыв ветра швырнул ей в лицо тысячи острых кристалликов. Стоит только спуститься на три ступеньки – и она побежит к крыльцу дома семьи Дюпре. Сирена смолкла, но поселок неожиданно погрузился в непроглядную тьму. Электричество, освещавшее дома жителей Валь-Жальбера, вырабатывалось фабричными турбинами, но они, очевидно, перестали работать.

«Значит, случилась серьезная авария! – всполошилась молодая женщина, испугавшись темноты. – Авария или несчастный случай!»

Воображение рисовало ужасные картины, в том числе тело рабочего, зажатое челюстями станка или раздавленное прессом. А на полу, и так мокром от воды, лужа крови… И случилась беда, конечно же, с ее Жозефом…

– Нет, я не хочу! Господи, верни мне моего мужа! – закричала она.

Сугробы освещали улицу призрачным голубоватым светом. Не будь снежной завесы, Элизабет могла бы спуститься без особого труда, но метель, казалось, удесятерила свои усилия. Молодая женщина вцепилась в столбик крыльца. Носком ботинка она пыталась нащупать первую ступеньку. Жозеф утром их расчистил, но снег быстро нападал снова. Однако от своего намерения Элизабет не отказалась. Внезапная потребность хоть с кем-нибудь поговорить подталкивала ее к действию. Их сосед Амеде – хороший парень, который, в отличие от своей жены Анетты, всегда готов прийти на помощь. Он уж сумеет ее успокоить…

«Наверное, они уже успели зажечь керосиновую лампу… Я объясню, что услышала сирену. Ох, какая же я дурочка! Они ведь тоже ее слышали!»

Элизабет споткнулась и упала лицом в обледеневший сугроб.

«Пропустила ступеньку!» – сказала она себе, с трудом поднимаясь.

Ветер дул так сильно, что молодая женщина с трудом держалась на ногах. Медленно она пошла к соседскому крыльцу, между тем как порывы ветра без конца отталкивали ее назад. Свет не горел ни в одном окне дома семьи Дюпре. Призвав на помощь всю свою волю, Элизабет взобралась по ступенькам и кулаками забарабанила в дверь. Но никто ей не ответил.

– Анетта! Амеде! – надрывно звала она, обезумев от страха.

Однако крик ее тонул в реве разбушевавшейся стихии.

«Где же они? – недоумевала молодая женщина. – Наверное, спят. Или, может, Анетта запретила мужу открывать мне дверь? Она из него веревки вьет! А мне мстит за то, что я недавно не пустила ее в дом!»

Элизабет испытывала негодование, к которому примешивалось отчаяние. Жозеф не раз говорил жене, что с Анеттой Дюпре ей лучше поддерживать добрые отношения. И только теперь бедная женщина поняла почему.

– Лучше бы мне пойти к Тибо! – решила она. – Их дом недалеко.

В семье Тибо было шестеро детей. Сорокалетняя мать семейства по имени Селин была женщиной набожной, с мягким характером. Ее муж, Марсель, часто работал в бригаде Жозефа.

Хлопья снега слепили глаза. Сама того не зная, Элизабет пошла не в ту сторону. Каждый шаг стоил ей огромных усилий, ноги вязли в сугробах.

– Вот странно! – воскликнула она некоторое время спустя. – Наверное, я прошла мимо дома Тибо. Лучше бы мне вернуться домой, я и так уже не знаю, куда иду!

Содрогаясь от холода и вытянув вперед руки, Элизабет пыталась определить, куда же ей направиться. Снег валил так густо, что в трех шагах уже ничего не было видно. Вокруг то и дело раздавался зловещий хруст. В любое мгновение можно было ожидать удара сломанной веткой или, что еще хуже, оторвавшейся от деревянной постройки доской. Как и все уроженцы этого края, где суровые зимы ни для кого не в новинку, в детстве она слышала много жутких рассказов о снежных бурях. Поутру люди подсчитывали убытки, а иногда и находили в снегу тела несчастных.

– Помогите! – Элизабет охватила паника. – Помогите мне!

Собственный голос показался ей тоненьким, едва слышным. Ей показалось вдруг, что она – единственная живая душа в этом мрачном ледяном мире. Раз десять она поскальзывалась, падала и снова вставала. Рыдая, снова и снова звала на помощь. Внезапно по бедру заструилась теплая жидкость, а низ живота свело от невыносимой боли.

– Мое дитя! Я теряю дитя! – всхлипнула Элизабет, отчаянно ища глазами укрытие.

И тут она натолкнулась на какое-то строение. Пальцы нащупали деревянную стену.

– Помогите! – закричала она изо всех сил, колотя кулаками в стену.

Наверное, само небо сжалилось над ней: послышался легкий щелчок, и зажглись уличные фонари. Однако она этого света уже не видела. Последние силы оставили молодую женщину, и она, потеряв сознание, упала.

С холодным компрессом на лбу сестра Аполлония пыталась уснуть. Но мигрень не отпускала. Сначала монахиня услышала фабричную сирену, потом, спустя какое-то время, ей почудилось, что в завываниях метели слышится чей-то крик.

– Боже мой, какая ужасная ночь! – вздохнула она. – Возможно ли, чтобы кто-то вышел из дома?

В ту же секунду в дверном проеме показалась сестра Люсия со свечой в руке.

– Матушка, электричество отключилось! И мне кажется, что рядом кто-то кричит!

– Тогда чего же вы ждете? Нужно бегом спуститься и найти этого несчастного! Я пойду с вами. Быстрее!

Внезапно в коридоре загорелся свет. Обе монахини вздрогнули от неожиданности.

– Я пощелкала выключателем, он не работал, – оправдывалась сестра Люсия.

Мать-настоятельница пожала плечами.

– Нужно торопиться! – скомандовала она.

На то, чтобы надеть пальто и грубые башмаки, ушло пять минут. Оказавшись на пороге, под навесом, они моментально ощутили и страшный холод, и жуткую силу ветра. С неба густо сыпался снег. Сперва они не увидели ничего похожего на человеческую фигуру. Сестра Люсия решилась спуститься с крыльца и осмотрелась. В нескольких шагах она увидела торчащий из снега край темной материи. Ведомая чувством долга, монахиня бросилась туда.

– Матушка, здесь человек! Господи Боже, да это женщина! Несчастная!

Услышав последние слова сестры Люсии, настоятельница вздрогнула. Первым делом она подумала о матери Мари-Эрмин. Глубоко взволнованная, она спустилась по ступенькам и подошла к распростертому телу, присыпанному тонким слоем пушистого снега. Внутренне содрогаясь, она всмотрелась в мертвенно-бледное, с синими губами лицо.

– Да ведь это же наша молодая соседка, мадам Маруа! – воскликнула она. – Скорее, ее нужно отнести в дом! Но как она тут оказалась?

Монахини с трудом подняли молодую женщину – одна за плечи, вторая за лодыжки – и понесли вверх по ступенькам, спотыкаясь и путаясь в полах длинных ночных сорочек. Ноги у обеих успели замерзнуть.

– Я могу идти сама! – внезапно простонала Элизабет, к которой вернулось сознание.

– Мы вас поддержим, – ответила сестра Аполлония. – Идите потихоньку!

С помощью сестер Элизабет встала. Втроем они поднялись на крыльцо и вошли в прихожую. Мать-настоятельница вздохнула с облегчением.

– Хвала Господу, мы в безопасности! Дорогая мадам, зачем вы вышли на улицу в такую метель? С вами что-то случилось?

– Это из-за сирены… Я испугалась за мужа. Сначала я побежала к соседям, к Дюпре, но у них было темно. Потом я заблудилась. А вокруг только снег…

Сестра Люсия внимательно всмотрелась в лицо Элизабет. Молодая женщина морщилась от боли.

– Вы поранились? – спросила монахиня.

Элизабет не решилась рассказать монахиням о том, что с ней приключилось. И тут мать-настоятельница увидела следы крови на паркете.

– Боже правый! Что с вами, мадам?

– Я потеряла ребенка! – простонала Элизабет. – Я несколько раз упала, потом у меня заболел живот… Сильно заболел!

По ступенькам спускалась, закутавшись в халат, сестра-хозяйка.

– Сестра Викторианна, нужно устроить мадам Маруа на одной из наших кроватей и позвать акушерку! – крикнула ей настоятельница. – Позвоните господину мэру, он знает, что делать.

У монахинь был богатый опыт обращения с самыми тяжелыми больными, поэтому в считанные минуты Элизабет оказалась в постели, с наполненной горячим песком грелкой у ног. Сестра Люсия, несмотря на смущенные протесты молодой женщины, обмыла ей ноги и низ живота.

– Мне не раз приходилось это делать в больнице, моя дорогая, – приговаривала монахиня. – Со всеми нами всякое случается… Мне и роды случалось принимать.

Но это не могло утешить Элизабет. Ей было стыдно и очень, очень грустно.

– Я так радовалась, что у меня будет малыш! Надеялась, что рожу девочку. Муж тоже расстроится. Новость так его обрадовала…

– Господь милостив, – сказала сестра Люсия. – Он пошлет вам радость снова стать матерью.

– А мой сын, мой Симон? – всполошилась Элизабет. – Я оставила его одного! Сестра, что, если он проснется?

– Не бойтесь, я о нем позабочусь. Сейчас попрошу сестру-хозяйку сходить к вам домой. Где ваш супруг?

Элизабет разрыдалась. Теперь собственное поведение казалось ей глупым, безрассудным.

– Может, он уже вернулся домой, – всхлипывая, проговорила она. – И теперь с ума сходит от беспокойства!

Монахиня похлопала по простыне, которой только что укрыла свою подопечную.

– Дорогая мадам, постарайтесь отдохнуть. А я схожу за советом к матушке-настоятельнице.

Сестра Мария Магдалина слышала гул голосов, чей-то плач и позвякивание тазика. Встревоженная, она как можно осторожнее, чтобы не разбудить Мари-Эрмин, встала с кровати. Но стоило ей отойти на шаг, как девочка испустила душераздирающий крик.

– Боже мой, какой же чуткий у тебя сон!

Молодая монахиня вернулась к ребенку. Укутав девочку шерстяным платком, она направилась к комнате, откуда доносился шум. Там, на кровати сестры Люсии, она увидела плачущую навзрыд Элизабет.

– Мадам, что с вами? – взволнованно спросила сестра Мария Магдалина.

Охваченная искренним сочувствием, монахиня подошла поближе. Ответа на свой вопрос она так и не услышала.

– Вы ведь мадам Маруа? Мы с вами встречались на следующий день после Рождества, возле универсального магазина. Что случилось?

Элизабет перевела дыхание и растерянно уставилась на монахиню. На сестре Марии Магдалине был ночной льняной чепец, подчеркивавший безупречную красоту ее лица. К груди ее прижималась очаровательная маленькая девочка.

– Это та самая брошенная девочка? – спросила молодая женщина, утирая слезы.

– Да, это она, – тихо ответила монахиня. – Из-за метели она сегодня плохо спит.

Мари-Эрмин, сунув пальчик в рот, смотрела на Элизабет своими огромными голубыми глазами.

– Какая хорошенькая! – вздохнула молодая женщина.

Сердце наполнилось горечью. У ребенка, которого она потеряла, могли бы быть такие же кудряшки орехового цвета и такое же красивое личико… И это могла быть девочка… Их первая встреча закончилась с приходом матери-настоятельницы:

– Сестра Мария Магдалина, что вы здесь делаете? Да еще с малышкой? Возвращайтесь в постель, вы нам не нужны. Мадам Маруа больна. Ее супруг и сосед ждут внизу. Они заберут ее домой.

Молодая монахиня торопливо вышла, на прощание одарив Элизабет ласковой улыбкой.

Жозеф и Амеде Дюпре ожидали в коридоре, в который выходили также и двери классных комнат. До этого ни тому, ни другому не приходилось бывать в монастыре.

Мужчины чувствовали себя не в своей тарелке. Теребя свои шапки, они с любопытством поглядывали вокруг и стыдились того, что затоптали своими башмаками чистый навощенный паркет.

– Мои ребята говорили, что в школе красиво, – тихо сказал Амеде.

Двое его старших сыновей успели несколько раз посетить школу перед Рождеством.

По лестнице спустилась сестра-хозяйка. Она специально оделась, чтобы встретить посетителей.

– Месье Маруа можно подняться, – сообщила она. – Вы пришли так быстро, несмотря на плохую погоду!

Жозеф кивнул. Здесь, в присутствии монахинь, он ощущал непривычную робость. Не говоря ни слова, он последовал за сестрой Викторианной на второй этаж. Мать-настоятельница поприветствовала его, стоя у изголовья постели Элизабет. Через мгновение она оставила их одних.

Увидев мужа, Элизабет снова заплакала. Он же остался стоять, не осмеливаясь присесть на край кровати.

– Что случилось, Бетти? Ну и напугала же ты меня! Прихожу, а дома пусто! Симон кричит как резаный. Не успел я выйти тебя искать, как явился мэр собственной персоной и сообщил, что ты в монастыре, тебе плохо и к нам позвали акушерку. Ты потеряла малыша?

– Да… Если бы ты знал, как я несчастна, Жозеф!

Он сжал ее хрупкие, все еще холодные руки в своих теплых мозолистых ладонях.

– Скоро я отведу тебя домой, – сказал он тихо. – Если ребенок не удержался, значит, он не слишком крепкий. Не успела ты мне сказать, как все и закончилось. Не плачь, это дело поправимое. Акушерка, наверное, уже пришла и беспокоится. Симона я поручил Анетте, а Амеде пришел со мной. До дома недалеко, и мы отнесем тебя, если ты плохо себя чувствуешь.

Элизабет пыталась привести мысли в порядок. Жозеф смотрел на нее с нежностью, но от него всегда можно было ожидать внезапной вспышки ярости.

– Я боялась, что ты рассердишься, – сказала она смиренно. – Я сидела и ждала тебя дома, и рев бури действовал мне на нервы. А потом завыла сирена… Не знаю, что на меня нашло, но только я решила, что с тобой случилось несчастье. У меня голова кругом пошла от беспокойства, и вдруг я почувствовала, что по мне течет кровь… И так заболел живот! Я хотела попросить помощи у Дюпре, как вдруг свет на улице погас. И я заблудилась.

– И это неудивительно, – ответил на это муж. – Пришлось на пятнадцать минут отключить генератор, чтобы что-то починить. Бригадир включил сирену, намереваясь всех предупредить. Ты спутала сигнал аварии с сигналом, который подают при несчастном случае. Не нужно было выходить из дома!

– Я бы не вышла, если бы не кровотечение! – соврала молодая женщина. – Я не могла больше сидеть одна! Мне было так больно, Жозеф!

Он поцеловал жену в лоб. Элизабет прижалась к супругу.

– Скоро у нас будет еще ребенок, правда?

Жозеф кивнул, соглашаясь. Ему не терпелось вернуться домой, где можно было разговаривать в полный голос, ходить куда вздумается и курить трубку.

После ухода четы Маруа и их соседа в монастыре воцарился покой. Монахини разбрелись по своим спальням. Каждая на свой лад думала о несчастье, постигшем мадам Маруа.

Сестра Аполлония долго молилась. Старшая сестра у нее на глазах умерла в тяжелых родах.

«Женщины готовы жертвовать своей жизнью, чтобы подарить жизнь, – думала она в промежутке между молитвами. – Боже милостивый, спаси и сохрани нашу соседку Элизабет и всех матерей! Да пребудут они под твоей защитой!»

Она вслушалась в затихающие завывания бури. И мысли ее, полные сострадания, обратились вдруг к женщине, которая решилась расстаться с Мари-Эрмин, без сомнения, ценой жестокого страдания.

«Бедняжка, как она, должно быть, горюет, лишившись своего ребенка!»

* * *

Очень далеко от Валь-Жальбера проснулась Лора. Жослин спал на полу, совсем рядом. Погруженная в сумерки комната казалась до странности тихой. Вместе со здоровьем к молодой женщине возвращалось осознание всего ужаса их положения. Вынести это у нее не было сил. Она думала о том, как это несправедливо и больно – проснуться без своей девочки, не ощутить прикосновения ее атласной кожи, не иметь возможности обнять ее, как она только что делала это во сне.

«Мое счастье, мое сокровище, я обнимала тебя крепко-крепко, и ты прижималась к моей груди. Мы были вместе, и ты смеялась! Ох, если бы только я могла вернуться назад, пойти в монастырь и обнять тебя, увести с собой!» – думала она, стараясь плакать как можно тише.

Лора рыдала до самого рассвета, призывая смерть, которая отказывалась прийти за ней.