Читать книгу Ангелочек. Время любить - Мари-Бернадетт Дюпюи - Страница 7

Жермена, вдова Марти, а ныне супруга Лубе, в отчаянии смотрела на кассуле. Обед подходил к концу, но ни ее муж, ни их гостья, Анжелина, не воздали должного столь вкусному блюду. Фасоль, политая гусиным жиром и томатным соусом, медленно остывала, равно как и колбаски и толстый кусок сала, нашпигованный гвоздикой.

– Огюстен, ты почти ничего не ел, – жалобно приговаривала она. – Да и ты, малышка, тоже.

– Я не голоден, Жермена, я расстроен.

Бедная женщина начала жалеть, что пригласила падчерицу на обед, не предупредив сапожника. Огюстен Лубе и так пребывал в плохом настроении, но когда он увидел Анжелину, входившую в дом с букетом роз, нахмурился еще больше. Отец и дочь сели за стол, не обменявшись ни единым словом. Их словно разделяла стена молчания.

– Ну что же, я принесу десерт, – огорченно сказала Жермена.

– Я помогу тебе убрать со стола! – воскликнула Анжелина, напуганная перспективой разговора, который ей предстояло начать.

Окна дома Жермены выходили на рыночную площадь, раскинувшуюся у стен монастыря. Это был довольно уютный дом с двумя небольшими комнатами на втором этаже и просторной комнатой на первом, служившей кухней и столовой. Оттуда дверь вела в лавку, где Альфонс Марти, первый муж хозяйки дома, торговал зерном. Теперь в лавке обосновался Огюстен, приспособив ее под мастерскую, куда он перенес почти все свои инструменты. В смежном с домом помещении было тепло зимой, да и заказчикам было удобно заходить в мастерскую с улицы.

Поставив котелок и грязные тарелки около раковины, Анжелина вновь села за стол. Отец неодобрительно взглянул на дочь.

– Не смотри на меня так, папа, – вздохнула Анжелина.

– Черт бы тебя побрал! – рявкнул Огюстен. – Я имею право знать, почему ты удостоила нас своим присутствием в это воскресенье, ты, которая раньше никогда сюда не приходила!

– Но, Огюстен, я же тебе сказала, что пригласила твою дочь! – воскликнула Жермена. – Господи, в том нет ее вины! Мне не выпало счастья быть матерью, и ее присутствие доставляет мне удовольствие!

Жермена поставила на стол стеклянную вазу, полную темно-красных вишен, и обратилась к Анжелине:

– Анжелина, ты могла бы прийти со своей служанкой и малышом де Беснаком. Они наверняка с аппетитом бы пообедали.

– В другой раз, – тихо ответила молодая женщина.

Сердце Анжелины бешено колотилось в груди, так ей не хотелось в очередной раз врать. Нет, хуже – оправдываться, глядя прямо в глаза отцу, отвергать обвинения Эвлалии Сютра, основанные на чистой правде.

– Папа, не стоит и дальше ломать комедию, – решилась в конце концов Анжелина. – Да, после мессы Жермена сказала мне, что именно не дает тебе покоя. Прости меня, Жермена, но если никто не хочет начинать разговор на эту тему, то начну я.

– Покарай меня Господь! Ты все же не смогла удержать язык за зубами! – возмутился Огюстен, сверля свою несчастную супругу яростным взглядом.

– Огюстен, когда нарыв созрел, его надо вскрыть, черт возьми! – ответила Жермена. – Тем хуже, если ты недоволен!

– Папа, как ты мог поверить подобным слухам? – довольно неубедительно начала Анжелина.

Ей с трудом удавалось изобразить возмущение, оскорбленную невинность. Но сапожника было сложно провести.

– Ты прекрасно меня знаешь! Я не шучу с нравственностью, и фамилия Лубе никогда не была запятнана. Когда Викторен, мой старый заказчик, передал мне слухи, которые распространяет эта бабенка, я сгорел со стыда.

– Я понимаю тебя, – сказала Анжелина. – Но ты должен помнить Эвлалию Сютра. Мама прибегала к ее услугам в качестве кормилицы. Впрочем, и к услугам ее матери, Жанны Сютра. Они из Бьера, из деревни, расположенной в долине Масса.

– Ты мне не сообщила ничего нового, – оборвал ее Огюстен Лубе. – Дочь моя, хочу честно тебе сказать, о чем я все время думаю со вчерашнего утра. Из песни слова не выкинешь. И началось все это три года назад. Черт возьми, я же не дурак! Я спросил себя: кто этот мальчишка, которого ты отдала кормилице? Уж не малыш ли Анри? Тот самый, которого ты родила вне священных уз брака? Нет, меня никто не заставит в это поверить, но я осудил бы тебя, если бы ты осмелилась продать малыша своей старой подруге-гугенотке. Тем не менее это могло бы объяснить те бредни, которые распространяет Эвлалия Сютра. Она вполне могла подумать, что он твой сын, поскольку ты слишком заботишься о нем.

Анжелина побледнела и словно окаменела от удивления. Лицо ее исказилось, во рту пересохло.

– Папа, ты что, с ума сошел? – с трудом выговорила она.

Сапожник в ярости ударил кулаком по столу. Жермена вздрогнула.

– Нет, умом я не тронулся, уверяю тебя! И давно задаю себе подобные вопросы!

– В таком случае ты мог бы сказать мне об этом раньше!

– Я не вмешиваюсь в чужие дела! Увы! У меня часто возникало ощущение, что ты во всем слепо подчиняешься мадемуазель де Беснак!

Сапожник угрюмо смотрел прямо в глаза дочери. Растерянная, она не знала, что ответить. Разговор шел не о ее позоре, как она ожидала. Нет, отец обвинял дочь в ином.

– Почему ты так ненавидишь Жерсанду? – тихо осмелилась она спросить. – Да, протестантов преследовали, это я помню. Но они молятся тому же Богу, что и мы.

– Анжелина, сейчас речь идет не об этом. Эвлалия Сютра утверждает, что два года назад ты приезжала в Бьер, чтобы забрать мальчика.

– Да, папа.

– И что ты с ним сделала, с этим малышом? Я прекрасно помню, что в это же самое время у Октавии объявился племянник, свалился прямо-таки с небес.

– Ты, папа, оказывается, живо интересуешься чужими делами! – воскликнула Анжелина. – Ты притворяешься, будто ничего не видишь, ничего не слышишь, а на самом деле следишь за всеми. Достаточно было одному змеиному языку намолоть всякий вздор, как ты уже терзаешься сомнениями. А ведь до этого ты много месяцев молчал. Даже если я вверила малыша заботам Жерсанды, что в этом плохого? Поскольку у тебя хорошая память, то вспомни: три года назад я тебе объяснила, что мать не может воспитывать этого ребенка, что он родился от незаконной любовной связи.

– Да, байстрюк, зачатый во грехе! – проворчал сапожник. – А ты, дочь моя, ты стала сообщницей. Неужели ты думаешь, что Адриена позволила бы себя так скомпрометировать? Твоя мать, получая диплом, дала клятву. Повитуха должна быть нравственно чиста, иметь массу достоинств, в том числе и быть безупречно честной. Нет, меня не проведешь! В нашем краю ходят разговоры о твоих нарядах, кабриолете и кобыле, а эта кобыла дорого стоит! Откуда у тебя такие деньги? Ведь не из кошельков твоих пациенток, черт возьми! Я голову готов отдать на отсечение! Все это от щедрот Жерсанды де Беснак! Я стыжусь тебя, дочь моя!

Жермена испуганно охнула. Огюстен предстал перед ней в новом свете, такой безжалостный, такой непреклонный. Он редко вспоминал о своей первой жене, и сейчас имя Адриены гулко прозвучало под крышей ее дома. Потрясенная Жермена расплакалась.

– Папа, мы ведем бесполезный разговор! – вспылила Анжелина. – Тебе надо было раньше стыдиться меня, раз уж ты считаешь, что я способна продать ребенка. Более того, ты заставляешь страдать Жермену. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, что повитуха должна вести безупречный образ жизни. Ты даже не можешь себе представить, на какие жертвы приходится идти ради этого!

Молодая женщина с трудом сдерживала слезы. Она уже жалела, что ей приходилось все отрицать. «Столько страданий, столько втайне пролитых слез! – думала она. – А почему? Из-за жестокости, эгоизма мужчин! Из-за Гильема, который меня бросил, из-за Филиппа Коста, который относится ко мне как к пустому месту, из-за папы, который думает лишь о своей чести и опасается скандала! Но Анри – это подарок небес, мое единственное сокровище, мой сын!»

– Да, на очень большие жертвы! – с вызовом добавила Анжелина. – Я так хотела стать преемницей мамы, быть достойной ее! Жерсанда, которую ты без всякой причины презираешь, пыталась отговорить меня заниматься этим ремеслом. Она была готова купить мне мастерскую по пошиву дамской одежды в Сен-Жироне. А ты, папа, впрочем, как и мадемуазель, принуждал меня выйти замуж за Филиппа Коста, блестящего медика, который мог бы обеспечить меня на всю оставшуюся жизнь. Но я сама выбрала свой путь, потому что я люблю это ремесло и горжусь тем, что спасаю матерей и даю возможность новорожденным дышать, открывать этот мир. Но это мне дорого стоило! Да, очень дорого!

– И что? – усмехнулся Огюстен. – Сейчас ты начнешь жаловаться на то, что провела год в Тулузе, получая стипендию? Кроме того, я оставил тебе дом на улице Мобек, где ты вольготно живешь со своей служанкой.

Жермена встала и достала из шкафа бутылку вина. Она была в отчаянии. Все происходило не так, как она рассчитывала. Анжелине надо было просто опровергнуть слухи, распространяемые кормилицей, и тогда все уладилось бы.

– Полно, муженек! – воскликнула Жермена. – Неужели ты будешь попрекать Анжелину этой глупой историей, тем, что она будто бы продала малыша Анри мадемуазель де Беснак? А я-то думала, что ты страдаешь из-за лжи, которую повсюду разносит эта негодная бабенка, кормилица.

– Все-таки я не слепой! – заявил сапожник. – Если бы моя дочь была беременной, я бы обязательно это заметил. В то время я жил вместе с ней.

– Бедный папа! – вздохнув, тихо произнесла Анжелина.

– Черт возьми! Как ты смеешь насмехаться надо мной? Это что еще за «бедный папа»?

– Ничего. Просто мне жаль, что ты такой суровый и такой слепой. Ладно, скажи честно, что бы ты сделал или сказал, если бы узнал, что три года назад я носила под сердцем ребенка? – взорвалась Анжелина. – Ты выкинул бы меня на улицу, изгнал из своего отцовского сердца и из стен родного дома! Так? Признайся!

– Да ты с ума сошла, дочь моя! – Удивленный Огюстен присмирел от такой вспышки гнева.

Он недоверчиво смотрел на дочь. Анжелина была бледной, даже губы ее побелели. Она учащенно дышала. Внезапно он испугался того, что прочел в ее великолепных фиолетовых глазах.

– Анри – мой сын, мой малыш, твой внук! – продолжала Анжелина. – Да, он был обречен расти под осуждающими взглядами, как все байстрюки. Мадемуазель Жерсанда дала ему свою фамилию и сделала своим наследником, поскольку мы с ней дружны. Я могла обратиться только к ней, потому что лишь она была способна помочь мне, только она не осудила бы меня.

В комнате воцарилось гробовое молчание. Огюстен Лубе положил свои широкие руки на стол и опустил глаза. Жермена вытирала мокрые от слез глаза. Она была подавлена, чувствовала себя совершенно разбитой.

– Прости меня, папа, – сказала Анжелина. – Я так боялась потерять твое уважение, твою любовь. Я родила в пещере Кер и отдала своего малыша кормилице, Эвлалии Сютра. С того ноябрьского дня я вынуждена врать всем, в том числе тебе, мадемуазель Жерсанде и даже на исповеди.

Молодая женщина была готова к взрыву ярости, к проклятиям, словам, полным ненависти, но сапожник молчал. Жермена затаила дыхание. Она, несомненно, опасалась худшего.

– Кто отец? – ледяным тоном спросил наконец сапожник. – Если бы ты имела смелость признаться мне в своем грехе, клянусь Богом и всеми святыми, что в следующем же месяце ты вышла бы замуж за парня, который обесчестил тебя. Ты не первая и не последняя, которую обрюхатил красивый краснобай! Кто отец?

– Папа, к чему все это? – умоляющим тоном прошептала Анжелина. – У Анри есть фамилия и семья.

– Я никогда не смогу ни поцеловать этого малыша, ни взять его к себе на колени. Никогда! – почти кричал Огюстен. – Если бы ребенка признала его родня и воспитывала бы его, тогда я мог бы радоваться, что стал дедом. Но ты предпочла осыпать его деньгами, сделать так, чтобы он рос среди шелков и бархата, под присмотром взбалмошной старухи, которой стыдятся даже ее единоверцы гугеноты. Дочь моя! Твой сын растет в обстановке лжи, только и всего! А то, что он осыпан золотом, ничего не меняет.

В этих словах было столько правды, что Анжелина ужаснулась. Ее отец не ошибался. Официальное усыновление, на которое согласилась молодая женщина, разлучало ее с сыном, возможно, на долгие годы.

– Уходи, малышка, – велел дочери сапожник. – И ты правильно поступила, не назвав мне имя мерзавца, который тебя обрюхатил. Иначе, если, к несчастью, я встретил бы его на улице, я воткнул бы ему шило в горло.

– Папа, умоляю тебя!

– Теперь ты для меня ничто! Ничто! Я не хочу больше слышать твой голос, видеть тебя. Я отрекаюсь от тебя, Анжелина, хотя мне следовало бы тебя проклясть! Уходи! И поскорее!

Огюстен побледнел, его лицо исказилось от горя. Но он держал себя в руках, хотя в душе у него кипел гнев, а сердце готово было разорваться, так оно болело.

– Я тебе сейчас все объясню, и ты поймешь меня! – настаивала молодая женщина. – Отец Анри предал меня. Я ненавижу его. Он не знает, что сделал мне ребенка. Папа, я так надеялась, что однажды ты узнаешь, что у меня есть сын, и полюбишь его!

Жермена беззвучно рыдала. Она смотрела на Анжелину, и в ее взгляде были одновременно и сочувствие, и ужас. И вовсе не из-за того, что Анжелина согрешила, поскольку многие девушки, спешившие выйти замуж, ставили телегу перед быками, как говорили в деревнях.

Нет, молодая женщина сумела всех одурачить своим безукоризненным поведением, хотя на самом деле была ничуть не лучше других.

– Ты, что, оглохла? Уходи! – вступила в разговор Жермена. – Ты заставила страдать своего несчастного отца! Эвлалия Сютра говорила правду. Я могла бы поклясться всеми святыми, что ты самая добродетельная особа из всех, кого я знаю. Как подумаю, что собиралась защищать тебя перед всеми, кто болтает лишнее!

Мачеха Анжелины шумно высморкалась. Огюстен же упорно смотрел на кончик ножа. Ему не хотелось встречаться взглядом с Анжелиной.

– Простите меня, – прошептала Анжелина. – Папа, я не могла больше тебе врать. Я отдала бы все, чтобы изменить прошлое. Я согласна с тобой, мне тогда не хватило мужества. Я должна была рассказать тебе о том, что со мной случилось, что я жду ребенка. Но я была уверена, что ты выгонишь меня из дома, что ты отречешься от меня, как ты это только что и сделал. Мне очень жаль.

Анжелина страдала и морально, и физически. Нарыв прорвался, но оттуда вытекал гной, который теперь всегда будет отравлять жизнь и самой Анжелины, и ее отца.

– Уходи! – снова сказал Огюстен. – Ты можешь жить в доме на улице Мобек, поскольку он принадлежал семье твоей матери. Прощай, малышка!

– О, папа, папа! – умоляюще воскликнула Анжелина, падая на колени. – Если бы ты знал, как я люблю тебя! Ты самый справедливый человек на земле, а я врала тебе! Но я просто боялась. Мама умерла. Я думала, что поступаю правильно.

Огюстен оттолкнул дочь, но не грубо. Он прошел в свою мастерскую и закрыл за собой дверь. Было слышно, как в замочной скважине повернулся ключ. Жермена бормотала сквозь рыдания:

– Боже мой! Какое горе! Какое горе!

– Простите! – в последний раз пробормотала Анжелина.

Анжелина вышла из дома, и сразу ей в глаза ударил яркий солнечный свет. Он лился сквозь листву платанов, росших на рыночной площади. У Анжелины возникло ощущение, что она внезапно погрузилась в тепло воскресного утра, вырвавшись из темного холодного места, хотя и была недостойна такой милости.

«Что я наделала! – думала Анжелина. – Зачем я сказала папе правду именно сегодня?»

Она подавила вздох, полагая, что поступила очень глупо. Сегодня утром, лаская сына, она решила сказать отцу, кем на самом деле приходился ей этот ребенок. Потом, встретив Гильема, охваченная непонятным страхом, она передумала и смирилась с тем, что ей придется еще долго хранить свою тайну. «Но я не смогла. Я должна была выговориться. Я должна была сказать, чтобы папа, хотя бы папа, знал, кто такой Анри!»

Не зная, что делать дальше, она не спеша шла к площади с фонтаном.

Огюстен Лубе наблюдал за дочерью, припав к окну своей мастерской. Правда, которую он только что узнал, чуть не убила его. Он был глубоко разочарован, скорее опечален, чем рассержен. Он не узнавал свою дочь. Она казалась ему незнакомкой, которой он никогда больше не сможет доверять и с которой ему в будущем лучше не встречаться.

– Черт бы тебя побрал! – выругался Огюстен, стукнув кулаком по верстаку. – Адриена, моя бедная Адриена! Если бы ты знала! Из яйца вылупилась змея, а не белоснежный лебедь, как я думал!

Жермена постучала в дверь.

– Муженек! Открой же! Давай поговорим! Не заставляй меня страдать!

– Оставь меня в покое, черт возьми! – грубо ответил Огюстен.

– О, горе мне! – простонала Жермена.

Никогда прежде Огюстен не был с ней так резок. И раздосадованная Жермена расплакалась пуще прежнего.

– О! Да все эти ваши истории меня не касаются! – воскликнула она. – Огюстен, ты слышишь меня?

Охваченный бессильным гневом, сапожник смахнул на пол часть своих инструментов и заготовок кожи. Потом он яростно пнул табурет, на котором обычно сидел. Испугавшись грохота, Жермена зажала руками уши, молча проклиная падчерицу, виновную во всей этой кутерьме.

– Я потерял двух сыновей, когда они были еще совсем маленькими! – прокричал сапожник. – А теперь мне придется жить с тем, что мой внук рожден во грехе и продан сумасшедшей старухе-гугенотке! Черт возьми! Теперь к этому мальцу я ни за что не подойду, пока буду жив!

Затем наступила тишина. Никто не видел, как гордый Огюстен Лубе бесшумно плакал, прижавшись лбом к оконной раме.

Когда Анжелина вернулась домой, Анри уже спал. Розетта покормила его и уложила в кровать. Молодая женщина долго смотрела на сына, а потом прошла в кухню.

– Отец знает всю правду о моем сыне. Он отрекся от меня, но не впал в безумную ярость, как я предполагала. И все же это был настоящий кошмар, – устало произнесла Анжелина. – Бедная Жермена! Вероятно, она проклинает меня.

– Черт! – выдохнула Розетта.

На этот раз Анжелина не стала делать Розетте замечание. Молодая женщина выглядела подавленной, казалось, она оглохла и ослепла. Тем не менее ей удалось вкратце рассказать Розетте о той ужасной сцене, правда, при этом она дрожала всем телом.

– Ваш папа еще сменит гнев на милость. Сейчас он рассердился, но вот увидите: он все обдумает и успокоится.

– Ты не знаешь его. Даже если у него возникнет желание простить меня, он запретит себе это делать. Он одержим своими принципами, чувством долга. Теперь я спрашиваю себя, нужно ли было во всем признаваться. Не лучше ли было поступить по-другому, сделать так, чтобы он чаще виделся с Анри, чтобы он гулял и играл с ним?

– Ваш папа так и делал, когда он пришел сюда, а вы были в Монжуа. Он даже обещал малышу принести тростниковую дудочку.

– Господи, я все испортила!

– Нет. В этом виновата другая женщина, Эвлалия Сютра, кормилица. Она могла бы попридержать свой язычок! Если я ее встречу, то вцеплюсь ей в волосы, этой змее! Она породила сомнения у мсье Огюстена. В любом случае дело дрянь!

– Ты права, Розетта. Как бы я ни поступила, что бы ни сказала, зло уже свершилось. Подумать только! Ведь это я помогала Эвлалии родить ее третьего малыша и, несомненно, уберегла ее от послеродовой горячки со смертельным исходом! Какая же она неблагодарная! Как бы мне хотелось, чтобы мадемуазель Жерсанда была рядом! Стоило ей уехать, как случается трагедия. Гильем вернулся! Я предпочла бы, чтобы Анри сейчас находился на улице Нобль под присмотром Октавии.

Розетта скорчила недоуменную гримасу. Порой ей было трудно понять страхи Анжелины.

– Глупости, мадемуазель! Как этот негодяй Гильем может догадаться, что малыш ваш? Да даже если он догадается, что из того?

Молодая женщина закрыла лицо руками. Она растерялась. Ее обуревали противоречивые чувства, невыносимая тревога.

– Глядя на вас, можно подумать, что вы до сих пор его любите, этого парня, и готовы высказать ему прямо в глаза, что он вам сделал красивого малыша, – добавила Розетта.

– Возможно! Но, главное, я хочу, ни от кого не скрываясь, воспитывать своего ребенка, хочу, чтобы у него были отец и дед!

– Господь с вами, мадемуазель Энджи! Э, вы должны смириться. Никогда не будет так, как вы хотите.

Анжелина рассеянно кивнула. Вдруг она услышала цокот копыт, доносившийся с улицы. Через несколько секунд в ворота постучали.

– Открой, прошу тебя!

– А если это Гильем? Что я ему скажу?

– Не волнуйся. Он не осмелится прийти сюда.

Розетта подбежала к воротам и быстро вернулась в дом в сопровождении мужчины лет тридцати с красным лицом и светлыми волосами.

Анжелина мгновенно встала и сделала несколько шагов ему навстречу.

– Мадемуазель Лубе? – воскликнул мужчина. – Слава Богу, вы дома! Моя жена… Умоляю вас, пойдемте… На улице стоит моя лошадь. Я довезу вас! Мы живем на хуторе Роз, там, на той стороне реки, напротив города…

– Сейчас иду, мсье! Мне нужно взять мой саквояж и халат. Но будет лучше, если я последую за вами в экипаже. Розетта, запрягай Бланку!

– Нет, у нас нет времени! – простонал мужчина. – Моя жена, она так страдает! Я боюсь, что найду ее мертвой!

– Хорошо…

Анжелина схватила все необходимое и, не тратя время на споры, выбежала из дома. Лицо этого обезумевшего мужа было ей незнакомо, но она ничуть не удивилась. Семьи, переезжавшие из соседних департаментов, часто селились на берегах Сала, поскольку владельцы двух бумажных фабрик нанимали рабочих круглый год.

– Дайте руку! – крикнул незнакомец, вскочив на спину крепкой каурой лошади с пышной гривой. – Лошадь не оседлана, но на спине лежит попона, прикрепленная ремнями.

У молодой женщины создалось впечатление, что она взлетела в воздух, настолько сильным был мужчина. Ей пришлось ухватиться за него, ведь она не привыкла садиться на лошадь, не опираясь на стремя.

– Держитесь крепче! – посоветовал мужчина.

Он тут же пустил лошадь галопом по плитам мостовой. Анжелина испугалась и закрыла глаза, когда они проносились под аркой. Но на улице Нобль она вновь открыла их.

– Помедленнее! – умоляюще воскликнула Анжелина, горько сожалея, что не поехала в своей коляске. – Мы разобьемся, и вашу супругу спасать будет некому.

– Не бойтесь! – громко ответил мужчина.

Безумная скачка продолжалась. Они стремительно миновали площадь с фонтаном, потом улицу Нёв, одну из самых крутых в городе.

– Господи, остановитесь! – в ужасе закричала Анжелина.

Она держалась за мужчину, обхватив его руками за талию. Еще никогда никто из местных жителей не решался мчаться галопом по скользким мощеным улицам, спускавшимся к реке.

– Вам нечего бояться! – заверил ее мужчина, когда они добрались до моста.

С душевным трепетом Анжелина взирала на серебристые скалы, поднимавшиеся из воды. Она вновь, будто наяву, видела тело своей матери, лежавшее там, все изувеченное, лишь вздрогнувшее при последнем вздохе. «Пресвятая Дева, защити меня! – молча умоляла Анжелина. – Я не могу сегодня умереть, ведь я не поцеловала своего сына, не простилась с теми, кого люблю! Нет, я не хочу умирать…»

Эти жуткие мгновения произвели на Анжелину неожиданный эффект. Вдруг молодой женщине показалось смешным все, что не угрожало ее жизни. Отец отрекся от нее, но ей наверняка удастся вымолить у него прощение. Гильем? Как она могла дрожать перед ним? Он всего лишь бабник и трус. И Анжелина дала себе слово, что пойдет на назначенное свидание, чтобы унизить его. Наконец она решила, что совершенно не важно, как зовут ее ребенка: Анри де Беснак или Анри Лезаж. Главное, чтобы он был здоров, окружен заботой, чтобы она могла его ласкать и слышать, как он лопочет.

Скачка продолжалась. Миновав мост, они свернули на каменистую дорогу, которая вела в Сен-Жирон. Анжелина, еще полностью не пришедшая в себя, вздохнула с облегчением. «А ведь лошадь могла бы упасть и сломать себе хребет! Да и мы тоже сильно рисковали!» – думала она, сердясь на незнакомого мужчину.

– Простите, мадемуазель! – крикнул он, слегка повернувшись к Анжелине.

Все так же галопом они помчались до дороге, вдоль которой стояли изгороди и рос кустарник. Вскоре показались крыши, а затем и стены домов. Мужчина резко остановил лошадь перед одним из домов, из трубы которого устремлялся к голубому небу столб белого дыма.

– Это здесь! – сказал он, соскакивая с лошади. – Идемте! Мы пригласили матрону[13] с хутора Сантерай, но она захотела разрезать плоть моей жены и вытащить ребенка щипцами. Моя сестра сказала, что от этого Сидони умрет. Я сначала решил, что спасать надо ребенка. Теперь я уже и сам не знаю…

Мужчина сделал это признание на пороге, держа Анжелину за руку. Она оборвала его:

– Чуть позже! Сейчас дорога каждая секунда.

Едва повитуха переступила через порог, как оказалась под прицелом глаз, глядевших на нее с тревогой. Она поприветствовала собравшихся кивком. В комнате находились матрона, заваривавшая чай с недовольным видом, пожилая пара, явно молча молившаяся, а также женщина в белом чепце, обрамлявшем нежное лицо, распухшее от слез. Что касается роженицы, то она лежала на столе, покрытом простыней, и кусала скрученную тряпку, стараясь сдерживать стоны. Анжелину поразила ее молодость. Окруженная ореолом ярко-рыжих волос, роженица казалась девочкой, слишком рано повзрослевшей. Расстегнутая рубашка открывала маленькую грудь, выпиравшие ребра и круглый живот.

– Мадам, я должна вас осмотреть, – вполголоса сказала Анжелина. – И вам лучше свободно дышать, а не держать эту тряпку во рту. Мсье, помогите мне. Возьмите эту простыню, накройте вашу жену и поддерживайте ее за плечи.

Анжелина надела халат и открыла саквояж, который поставила на сундук. Природное достоинство и уверенность, которая была присуща ей во время родов, произвели на всех благоприятное впечатление, кроме одного человека – матроны. В платье сомнительной чистоты и засаленном переднике, разъяренная матрона принялась ворчать:

– Можно подумать, я не знаю, что надо делать! О, святая Маргарита[14]! Ребенок непременно умрет, да и мать тоже… Отец ясно мне сказал, что надо спасать ребенка! Что она может сделать лучше, чем я, эта повитуха?

– Мы это скоро узнаем, – сухо отозвалась Анжелина, наклоняясь между ног молодой женщины, которая стала громко кричать от боли, как только вынула тряпку изо рта. – Мадам, прошу вас, успокойтесь! Я знаю, что вы страдаете, но попытайтесь спокойно дышать, расслабиться. Все ваши мышцы напряжены, я это чувствую.

Осмотр надо было производить под простыней, щадя чувства роженицы. Анжелина быстро поставила диагноз. Сразу же успокоившись, она принялась размышлять. Она уже сталкивалась с подобным случаем в больнице Тулузы, где училась под руководством мадам Бертен, главной повитухи, и доктора Коста, акушера. Верная заветам своей матери, Анжелина спокойно принялась рассказывать о сложившейся ситуации:

– Мадам, послушайте меня! У вашего ребенка поперечное предлежание, и поэтому ему трудно выйти. Похоже, это крепкий малыш. Я могу заставить его перевернуться, делая массаж. Тогда, возможно, он повернется головкой вниз. Затем я сделаю надрез, и тогда, я в этом уверена, он быстро появится на свет. Во время учебы мне часто приходилось делать подобную манипуляцию. Не бойтесь! Дышите!

Впервые молодая пациентка смотрела на Анжелину, забыв о стонах и криках. Похоже, она была заворожена красотой повитухи и даже смогла улыбнуться.

– Значит, я не умру? – пролепетала она. – Вы спасете меня? И моего ребенка тоже?

– С Божьей и вашей помощью, думаю, да, – ласково сказала Анжелина. – Мадам, я знаю, что вам приходится терпеть адские муки. Но если вы еще немного потерпите и будете следовать всем моим советам, мы с вами справимся.

Все присутствующие в комнате хранили молчание. Даже матрона перестала ворчать и пристально следила за каждым жестом повитухи, столь уверенной в себе и своих знаниях.

Будущий отец застыл, поддерживая свою юную супругу за плечи. Он тоже следил за тем, как Анжелина делает массаж. На первый взгляд ее движения казались простыми. Повитуха была напряжена и не спускала глаз с живота пациентки. Потом Анжелина приступила ко второму осмотру, более продолжительному, все так же скрываясь под простыней. Своими маленькими ловкими руками она пыталась повернуть ребенка головкой к уже достаточно раскрывшейся шейке матки.

– А теперь тужьтесь, – велела она роженице. – Подойдите сюда, мадам, пусть она обопрется о вас.

Анжелина обращалась к даме в строгом чепце, стоявшей около очага. Та сразу же повиновалась.

– Хорошо, очень хорошо! – воскликнула Анжелина через несколько минут. – Тужьтесь, еще тужьтесь, не переводите дыхания! Браво, мадам, браво!

Ребенок выскочил из своей телесной тюрьмы с победоносным криком. Счастливая повитуха осторожно взяла его в руки.

– Мальчик! – объявила она. – Великолепный мальчик.

Вообще-то новорожденный был меньше других младенцев. Он, вероятно, весил около трех килограммов, однако активно размахивал ручками и ножками и издавал пронзительные крики. Восхищенный отец не сводил глаз с сына.

– Слава Богу! Слава Богу! – шептал он. – Мадемуазель Лубе, как нам вас отблагодарить? Если бы не вы…

– Да, спасибо, спасибо! – задыхаясь, говорила молодая мать. – Вы небесный ангел, да!

– Нет, просто дипломированная повитуха, которой посчастливилось работать с компетентными врачами. Но не будем говорить обо мне. Я должна обрезать пуповину и проследить за последом.

Анжелина почувствовала, что возвращается к жизни. Ремесло всегда придавало ей новых, благодатных сил, умиротворяло ее. Как только она убеждалась, что ребенок здоров, а состояние матери вполне удовлетворительное, ею овладевало чувство эйфории. И тогда Анжелина от всего сердца начинала благодарить Господа и Пресвятую Деву.

– Этой столь мужественной молодой даме надо дать куриного бульона, – посоветовала Анжелина.

Вокруг роженицы началась суматоха. Жизнь этой семьи, все члены которой еще недавно опасались худшего, возвращалась в свое обычное русло.

Повитуха поставила таз с теплой водой и взяла чистые простыни, чтобы омыть мать и ребенка. И снова все восхищались каждым ее движением.

– Теперь настало время познакомиться! – воскликнул отец со счастливой улыбкой на губах. – Жан-Рене Саденак, мадемуазель, и моя дражайшая супруга Сидони. Мои родители Поль и Мари Саденак, моя сестра Бертранда, готовящаяся поступить в монастырь кармелиток.

Матрона, нахмурившись, сидела в углу у очага. Анжелина бросила на нее укоризненный взгляд, но не осмелилась попросить уйти.

– Снимаю перед вами шляпу, мадемуазель Лубе, – наконец проворчала матрона. – Мне говорили, что надо спасать малыша, да… Мадам Рикар, соседка, даже пошла за мсье кюре…

– Да, правда, – подтвердил Жан-Рене Саденак. – Именно мадам Рикар посоветовала мне отправиться в Сен-Лизье и попросить вас о помощи. Несмотря на вашу молодость, вы в этом крае пользуетесь огромным уважением. Вполне заслуженным уважением…

Анжелина поблагодарила мужчину застенчивой улыбкой. Она была обязана держаться скромно и не задавать лишних вопросов, готовых сорваться с губ. «Я наверняка старше Сидони Саденак, – говорила она себе. – Боже мой! Ей вряд ли больше пятнадцати лет! Откуда эти люди? Что они здесь делают?»

– Мадемуазель, не согласитесь ли выпить вина, разбавленного свежей водой? – предложила сестра Жана-Рене.

– Чуть позже. Сейчас надо перенести пациентку на удобную кровать. Ей надо немного отдохнуть, прежде чем она даст ребенку грудь.

Старая мадам Саденак тут же открыла дверь, ведущую в комнату, залитую солнцем. Из окна открывался радующий глаз вид на поле еще не созревшей пшеницы, среди которой росли маки.

– Моя сноха может ходить? – взволнованно спросила она.

– Нет, ее перенесет ваш сын. Она не тяжелая, – ответила Анжелина.

Ей нечасто приходилось видеть столь опрятное жилище. Мебель была начищена до блеска, на колпаке небольшого камина стояла ваза с полевыми цветами. Постельного белья было много, и все оно пахло лавандой.

– Вы давно здесь живете? – осмелилась тихо спросить Анжелина у мадам Саденак, взбивавшей перину.

– Мы приехали сюда в марте. Мой сын работает мастером на бумажной фабрике Булье. Мы сами из Жера. Как мы вам благодарны, мадемуазель! Для нас было бы великим горем потерять Сидони!

– Я так счастлива, что смогла спасти вашу невестку и вашего внука. Но я за это дорого заплатила: никогда прежде я не испытывала такого сильного страха. Мсье Саденак мчался сломя голову по крутым улицам города.

– О! Он прекрасный всадник! Он не подвергал вас никакой опасности!

Но Анжелина все еще сомневалась в этом. Шум голосов заставил ее обернуться. В соседнюю комнату вошел кюре Сатерая в сопровождении крепкой женщины лет сорока с каштановыми волосами. И мгновенно раздался ее хриплый голос:

– Так она приехала, эта мадемуазель Лубе? Да, я правильно сделала, что рассказала вам о ней, о повитухе из Сен-Лизье, которую я видела этой зимой за работой… Она помогла появиться на свет близнецам моей племянницы… Могу вам сказать, что ее мать, мадам Адриена, которую приглашали к нам, входила в дом, словно ангел. Какова мать, такова и дочь.

Эти слова взволновали Анжелину до слез. «Дорогая мама! Прости меня, если в раю ты узнала о моих грехах. И в случае, если твое имя будет в чести еще много лет благодаря мне, я не буду так печалиться, мне будет не так стыдно».

В доме царила суматоха. Матрона ушла, получив причитающуюся ей плату: серебряную монету за приход и оказание первой помощи. Священник поздравил родителей новорожденного и попросил назначить день крещения. Они договорились на завтра. Наконец Жан-Рене Саденак смог уложить свою супругу в постель.

– Тебя вернули мне, моя дорогая! – прошептал он ей на ухо.

После этого он вышел, сияя от счастья. Анжелина вновь внимательно посмотрела на лицо Сидони. Она была заинтригована столь юным видом девушки.

– Мне пятнадцать лет, – призналась молодая мать. – Вы так странно на меня смотрите, и я прочитала ваши мысли.

– Пятнадцать лет!

– Да, а Жану-Рене – тридцать два. Мы поженились девять месяцев и три недели назад. Это я попросила пожертвовать мною ради нашего ребенка, поскольку хотела, чтобы это маленькое существо, плод нашей любви, остался в живых и вырос. Но вы перехитрили судьбу.

– Что касается родов, я не верю в судьбу, – сказала Анжелина, пораженная откровенностью молодой матери. – Чем больше мы будем знать об устройстве человеческого тела, тем больше появится у нас возможностей победить смерть. Я также следую заповедям моей матери Адриены, которая практиковала в городе и его окрестностях. Она делала такой массаж, который вам помог.

В комнату на цыпочках вошла Бертранда Саденак. На руках у нее лежал запеленатый младенец в светло-голубом чепчике.

– Как вас зовут, мадемуазель Лубе? – спросила Сидони. – Мне хотелось бы отблагодарить вас. Если у меня когда-нибудь будет дочь, я назову ее в вашу честь.

– Анжелина.

– Как жаль… Для мальчика не подберешь похожего имени. Жан-Рене предоставил мне право выбрать имя. Я назову его Селестеном. Это имя будет напоминать мне об ангеле[15], спасшем меня.

– Селестен… Очень милое имя! – согласилась Анжелина. – А теперь полюбуйтесь вашим сыном. Мне кажется, он похож на вас… А этот рыжий пушок, как у нас обеих…

– Я более рыжая, чем вы, – заметила молодая мать.

И она лукаво улыбнулась. Черты лица Сидони смягчились, когда золовка протянула ей ребенка.

– Мое дитя! – прошептала Сидони. – Чудо! Я думала, что уже не увижу, как сегодня зайдет солнце, что не смогу поцеловать это чудесное маленькое существо. Да будет благословен Господь… И вы, Анжелина!

– Я приеду завтра, чтобы осмотреть вас и проведать Селестена, – сказала Анжелина. – На этот раз в своей коляске. Ваш муж так беспокоился о вас, что буквально забросил меня на свою лошадь. Весь путь я об этом жалела. Мне было так страшно!

– Мне очень жаль, правда! Но он не подвергал вас никакой опасности. Его лошадь никогда не оступается.

Сидони и Анжелина еще какое-то время разговаривали в присутствии Бертранды Саденак. Потом та вышла, чтобы принести белое вино, разбавленное свежей водой. Когда же в комнату вошел Жан-Рене, обсудивший все вопросы с кюре, Анжелина встала, собираясь проститься с семейством Саденак.

– Мадемуазель, не покидайте нас так скоро! – запротестовал Жан-Рене. – Я отвезу вас, и на этот раз мы поедем шагом, обещаю. И возьмите вот это. Мне хотелось бы дать вам больше, ведь в это воскресенье вы сделали мне самый лучший подарок, какой я когда-либо мог получить.

Мужчина протянул Анжелине туго набитый кожаный кошелек.

– Это слишком много! – тихо произнесла Анжелина.

– Прошу вас! Эти деньги понадобятся вам! – настаивал мужчина.

– Спасибо, мсье. Я потрачу их на благие цели.

В кухне Анжелина простилась с Мари и Полем Саденаками, которые оживленно разговаривали с соседкой. Мадам Рикар вскочила со стула и встала перед молодой женщиной.

– Вы узнаете меня, мадемуазель Лубе? – спросила она.

– Да, разумеется. Это было в феврале, в Ториньяне, я принимала роды у вашей племянницы. Как чувствуют себя близнецы?

– Очаровательные пупсы. И такие обжоры! Пришлось нанимать кормилицу. У матери не хватает молока на двоих. Что касается вашей матери, то пусть она покоится с миром. Вы достойная продолжательница ее дела!

– Спасибо, мадам! – прошептала Анжелина, готовая расплакаться. – Я дала себе слово, что сделаю все возможное, чтобы быть достойной ее.

И Анжелина быстро вышла, слишком взволнованная после упоминания славной Адриены. «Дорогая мама! Как мне тебя не хватает! Как бы мне хотелось, чтобы ты увидела моего малыша Анри и полюбила его!» – думала Анжелина, едва сдерживая слезы.

В таком состоянии ее нашел Жан-Рене Саденак – бледной, растерянной. И вместе с этим он увидел, какая она красавица, почувствовал ее силу и одновременно слабость.

– Вы странная женщина, – заметил он. – Порой вы полны решимости, порой даже кажетесь высокомерной, особенно когда занимаетесь своим ремеслом. Но сейчас вы похожи на ребенка, которого терзают ужасные муки.

– Вы тоже неординарный человек, – сказала Анжелина с меланхолической улыбкой на губах. – И в вашем обществе, как и в обществе вашей супруги, приятно находиться. К тому же вы прекрасно воспитаны…

– И все же хуже, чем вы, – возразил он.

Анжелина внимательнее посмотрела на Жана-Рене. У него были волнистые каштановые волосы, тонкие усы, серо-зеленые глаза, орлиный нос и узкие губы. Он был высоким и мускулистым. Ему было присуще природное обаяние.

– Садитесь на лошадь, мадемуазель! – воскликнул он, показывая на животное, привязанное к кольцу, которое было вделано в стену.

– Но я могу вернуться пешком! – запротестовала Анжелина. – Для меня это не составит труда, я быстро доберусь до дома.

И она грациозным кивком указала в сторону города, залитого солнцем. Город возвышался за холмом, у подножия которого находился хутор. Крыши домов переливались всеми оттенками желтого и охрового цвета, а над ними возвышались башни бывшего Дворца епископов. Можно было без труда различить кружево деревянных балконов, ленты из серого камня, обрамлявшие укрепления, и зелень садов, отвоевавших место у скалистого склона.

– Я непременно отвезу вас, – настаивал Жан-Рене, широко улыбаясь. – Ведь я запретил вам брать коляску. Садитесь же!

Поездка в Сен-Лизье прошла спокойно. Молодую женщину немного смущало, что она сидела рядом с таким видным мужчиной, который чем-то напоминал ей Луиджи. Но она вынуждена была держаться за него, стараясь не выставлять напоказ свои ступни. Ехать верхом в платье было неудобно. К тому же это было неприлично для молодой особы. «Я об этом даже не подумала, – говорила себе Анжелина. – Господи, если меня увидят на лошади, да еще вцепившейся в мужчину, что обо мне подумают? Вот сплетницы обрадуются!»

Всю дорогу Анжелина одергивала юбку, чтобы не были видны ее ноги, затянутые в бежевые шелковые чулки. Лошадь шла размеренным шагом. Анжелина все больше смущалась. Крепкое мужское тело, и в такой близости, пробудило в Анжелине давно забытое томление. Ей хотелось прижаться щекой к спине Жан-Рене, чтобы это прикосновение успокоило ее. По всему было видно, что Жан-Рене человек надежный и умеет любить.

«Как хорошо быть женой такого мужчины! Внимательного, страстного, умного, преданного! Надеюсь, что Сидони будет счастлива с ним многие годы. Она без колебаний полюбила его в свои пятнадцать лет. И она в нем не ошиблась: он не предал ее, не бросил!»

Погрузившись в воспоминания, Анжелина покраснела и закрыла глаза. Она вновь увидела Гильема, лежащего на ней, впивавшегося губами в ее губы или покрывавшего поцелуями ее груди. Молодой женщине даже казалось, что она слышит слова, которые он шептал ей на ухо, слова любовника, снедаемого страстью. Он твердил, что она красивая, самая красивая, что он обожает ее.

Живот Анжелины напрягся, когда она вспомнила о главном моменте, о том самом моменте, когда он проникал в нее, а она тянулась к нему, такая покорная, изнемогающая, задыхающаяся от чувственного бреда. И его член, горячий, торжествующий, ласкал ее половые органы. В объятиях Гильема она теряла волю, смиренно выполняла все его требования. Он ощупывал пальцами и опытным языком каждую частичку ее юного тела, доставляя ей несказанное удовольствие, и ее женское естество содрогалось, когда его заполняло множество искорок.

Ей нравилось, когда он терял голову, когда его взгляд затуманивался, дыхание становилось прерывистым, что предвещало пик наслаждения.

– Мадемуазель Лубе, можно я поднимусь по этой улице галопом? По той, что ведет к колокольне? – спросил Жан-Рене Саденак.

Анжелина вздрогнула. Они уже выехали на площадь с фонтаном, около которого двое детей играли в серсо, подталкивая деревянный обруч палочкой. Лошадь резко взяла в сторону, чтобы не наехать на них, и Анжелине пришлось крепче обхватить Жана-Рене за талию.

– Нет, дальше я пойду пешком, – заявила Анжелина, обеспокоенная тем, что станут говорить о ней люди, если увидят в таком положении.

После тягостной сцены с отцом, свидетельницей которой была слишком болтливая Жермена, Анжелина хотела демонстрировать всем примерное, может, даже чересчур примерное поведение. «Папа, несомненно, велит своей жене держать язык за зубами, но разве можно быть уверенной, что она послушает его? Теперь моя мачеха презирает меня», – говорила себе Анжелина.

Жан-Рене Саденак, не слезая с лошади, помог ей спуститься на землю. Анжелина повесила свой саквояж на плечо и, отойдя на пару шагов от лошади, сказала:

– До завтра, мсье. Я приеду навестить вашу супругу.

– Но мы не увидимся, мадемуазель. Я работаю с шести утра и до самого вечера. Впрочем, я доверяю вам и знаю, что застану Сидони и сына в добром здравии.

Он одарил Анжелину задорной улыбкой и развернул лошадь. Анжелина быстро пошла в сторону тенистой улицы Нобль.

«Сегодня вечером я пойду на свидание с Гильемом, – думала она. – Я хочу услышать, что он хотел мне сказать, только и всего!»

Лес Сен-Лизье, тем же вечером

Гильем уже был там. Он стоял в тени старой полуразрушенной риги, ставшей свидетельницей их страстных свиданий. Увидев Гильема в свете фонаря, Анжелина чуть не бросилась прочь. Она испугалась при одной только мысли, что они одни. Ей также не давали покоя воспоминания об их такой недолгой любовной связи. Не выходя из своего укрытия, Гильем знаком велел ей поторопиться. На нем, высоком и хорошо сложенном, был длинный плащ из коричневого драпа. Лошадь, привязанная внутри здания, нервно била копытом.

– Я боялся, что ты не придешь, – сказал Гильем, когда Анжелина подошла ближе. – Взошла луна. Нам надо быть осторожными – нас не должны заметить.

– Боишься лишиться репутации примерного мужа и хорошего отца? – тут же набросилась на него Анжелина. – У меня мало времени, да и тебе надо возвращаться в мануарий.

– Анжелина, – прошептал Гильем, обнимая ее за плечи. – Поставь же свой фонарь. Сегодня утром, после мессы, нам не удалось поговорить откровенно.

– В самом деле, – с иронией откликнулась Анжелина. – Чего ты от меня хочешь, Гильем? Полагаю, нам не о чем говорить. Ты женат, у тебя есть сын, а скоро появится второй ребенок.

– У меня не было выбора, маленькая чертовка, – оборвал Анжелину Гильем. – Но я ни на минуту не забывал о тебе.

Молодая женщина застыла, готовая сопротивляться. Непосильное бремя горя, которое причинил ей этот человек, породило яростную ненависть и всколыхнуло все ее обиды.

– Лжец! Подлый лжец! – крикнула она ему в лицо. – Ты бросил меня, хотя обещал вернуться и жениться на мне. Если бы не почтальон, я никогда не узнала бы, что ты отправился на острова, вступив в столь желанный союз с девушкой твоего круга. Можешь себе представить, что я пережила? Как страдала? И ни одного письма, ни одного привета от тебя! Если бы ты послал мне весточку, хотя бы для того, чтобы попросить прощения!..

Анжелина предпочла умолчать о своей стычке с Эжени Лезаж, матерью своего любовника, поскольку их ссора трагическим образом привела к смерти этой дамы, у которой было больное сердце. Тем не менее именно так Анжелина узнала о свадьбе Гильема.

Он обнял Анжелину и прижал к себе, хотя и не пытался поцеловать. Молодая женщина не знала, что делать. Она так долго мечтала о возвращении Гильема! В ее мечтах Гильем так же обнимал ее – как самое драгоценное сокровище.

– Поверь мне, Анжелина, я рассказал родителям о своих чувствах к тебе. Я хотел объявить о помолвке и жениться на тебе, только на тебе одной, – произнес он на одном дыхании. – Но едва я назвал твое имя, как моя мать словно обезумела. Она кричала, что ты никогда не войдешь в нашу семью, она осыпала тебя жуткими оскорблениями. Чуть позже мой отец поведал мне, что по вине твоей матери, Адриены, умерла моя сестра. Я ничего не знал об этой печальной истории. В то время я учился в пансионе.

– Мама не виновата. Она даже спасла жизнь твоей матери, ведь та носила в своем чреве уже мертвого и к тому же очень крупного младенца.

– Ты знаешь?

– Разумеется! Мой отец рассказал мне об этом после похорон твоей матери. Я также узнала, что Лезажи презирают Лубе, следовательно, у меня мало шансов увидеться с тобой снова. К чему ворошить прошлое, Гильем? Слишком поздно.

– Любить никогда не бывает поздно, Анжелина! – резким тоном возразил Гильем. – Поставь себя на мое место. У моей матери было слабое здоровье, и я считал своим долгом щадить ее. Отец предложил мне заключить этот выгодный брак, брак по расчету. Я согласился, чтобы обрести спокойствие и уехать далеко, поскольку должен был отказаться от тебя. Но вчера, увидев город на горном склоне, тенистые деревья за дворцом, я задрожал от сладостного предвкушения, поскольку понял, что вновь обрету тебя. А ты стала еще красивее, моя дорогая малышка! К тому же ты не вышла замуж, и это согревает мое сердце. Я был уверен, что ты ждешь меня. Я это знал.

Анжелина, рассердившись, высвободилась из его объятий.

– Какой же ты тщеславный, Гильем! – воскликнула она. – Я ждала тебя? Нет, я устала тебя ждать. Ты взял меня девственницей, ты приобщил меня к разврату, усыпив мой стыд лестью и дешевыми комплиментами! Но хуже всего то, что в день своего отъезда ты дал мне денег! Я плакала от стыда и горечи, когда поняла, что ты в некотором роде заплатил мне за услуги. Возможно, ты рассчитываешь начать все сначала, спать со мной на земле, пользоваться мною вволю и возвращаться к своей милой Леоноре. Я ни за что не стану снова твоей любовницей! Ни за что! Мое ремесло требует, чтобы я была добродетельной, и я старалась быть таковой, но только не из-за верности трусу и хаму.

Возмущенная, дрожавшая от негодования, Анжелина взяла фонарь и собралась уже уйти.

– Нет, останься! – попросил он ее. – Анжелина, ты не могла до такой степени измениться!

– Нет, могла! Ты покинул восемнадцатилетнюю девушку, которая верила твоим обещаниям. Но такой девушки больше не существует. Я даже уверена, что сейчас ты пытаешься меня соблазнить из-за гордыни, из-за своей порочности.

Гильем бросился к Анжелине и закрыл ей рот страстным поцелуем, крепко обнимая одной рукой. На Анжелине была шелковая шаль и хлопчатобумажная блузка, поэтому Гильем мог другой рукой ласкать ей грудь.

– Моя красавица, моя дорогая! – шептал он. – Только ты одна можешь меня удовлетворить, свести с ума.

Анжелина вновь почувствовала его теплые сладострастные губы, скользившие теперь по ее затылку и шее. У Анжелины закружилась голова, в ее памяти всплыли воспоминания, связывающие ее с Гильемом, воспоминания об инстинктивном ответе ее тела на ласки любовника. Гильем почувствовал, что она готова сдаться, и удвоил свои усилия.

– Анжелина, я по-прежнему тебя люблю! Ты моя! Ты преследовала меня в моих снах!

После этих слов Гильем издал жалобный стон и упал на колени. Ловким движением он поднял верхнюю и нижнюю юбки и прижался лбом к низу живота Анжелины. Анжелина выронила фонарь. Стекло разбилось, пламя погасло.

– Нет, нет! Остановись! – простонала она.

Гильем разорвал ее батистовые панталоны – его била лихорадочная дрожь, и он был не в состоянии по-другому снять их. И тут же с животной жадностью он припал губами к ее интимному цветку, от которого, по его словам, исходил запах теплого меда. Анжелина опустила руки на голову Гильема, пытаясь оттолкнуть его. Но он упорствовал в своем стремлении.

Потрясенная Анжелина стонала, уступая мужчине, который ласкал ее женскую плоть. Вдруг она, задыхающаяся, напряглась, а низ ее живота задрожал от непроизвольных спазмов. Гильем пил из этого потаенного источника, сраженный пьянящим наслаждением. Он не спешил выбираться из-под ее юбок. И тут Анжелина пришла в себя. Она осознала, что сейчас произошло.

– Боже мой! Уходи! – пролепетала она.

Гильем не спеша поднялся. Было слишком темно, и они не могли видеть выражения лиц друг друга.

– Ну? Только посмей мне сказать, что ты больше меня не любишь! – прошептал он.

– Мне сказать нечего, – вздохнула она. – Уходи! Это больше никогда не должно повториться. Оставайся в мануарии вместе со своей женой, которой ты, похоже, изменяешь.

– Сжалься! Ни слова больше о Леоноре! – оборвал он ее. – Она подарила мне сына. Я питаю к ней глубокое почтение. Но ты, ты… Мы должны встречаться, Анжелина.

Гильем попытался обнять ее за талию, но она, растерянная, отстранилась.

– Гильем, прошу тебя! Я больше не попаду в твои сети. Ты надеялся, что я брошусь тебе на шею, что я буду умолять тебя любить меня и дальше?

– Тем не менее ты прибежала на свидание, – язвительным тоном отметил Гильем. – И, как и прежде, не очень-то сопротивлялась.

– Грязный подонок! – выкрикнула Анжелина, давая ему пощечину. – Признаю, я проявила слабость, мне нет оправдания. Но это послужит мне хорошим уроком. Я буду бегать от тебя, как от чумы, поскольку способна позволить овладеть собой в риге.

– Анжелина, прости меня! – воскликнул Гильем. – Я думал, что можно все начать сначала. Послушай, я признаю свою вину. Да, я должен был тебе написать, но считал это бесполезным. Если бы я это сделал, ты прочла бы слова, полные любви и сожаления. Меня нес поток новой жизни… Это путешествие на корабле, освоение островов, управление плантацией… А ребенок – это был дар небес! Если бы ты знала, до чего он красив, мой Бастьен!

Это были роковые слова, поразившие молодую женщину в самое сердце.

– Твой Бастьен! – с трудом выговорила она.

Анжелина сжала зубы, сдерживаясь, чтобы не бросить Гильему в лицо, что у него есть еще один сын, старший, первенец.

– Разумеется он красивый, – задыхаясь, выговорила она. – Забудь обо мне и возвращайся к своей семье. Наша жизнь такая хрупкая! Она висит на волоске. Не надо все портить, пытаясь увидеться со мной. Мы вели напрасный разговор и зря дали волю своим чувствам. Это грех. И мне стыдно за себя.

– Прощальный поцелуй?

– Только не это!

Анжелина бросилась прочь. Луна освещала подлесок своими голубоватыми лучами. Воздух был пропитан едва уловимым ароматом свежей земли и более стойким запахом, принесенным с соседних лугов, на которых цвели высокие травы.

«Прощай, прощай, Гильем! – повторяла Анжелина, бежавшая по тропинке, которая вела на улицу Мобек через скалистую насыпь, поросшую мхом. – Я храню самый дорогой из всех твоих подарков – моего ненаглядного малыша Анри, моего сына, нашего сына».