Читать книгу Танго кузнечиков. Любовное приключение в семейном кругу - Мари Депорси - Страница 5

«Где-то глубоко внутри покорно спит не родившаяся женщина. С тоской смотрела на отца, его братьев, старые семейные фотографии – и спрашивала себя – что вы все делаете в этой холодной Москве, зачем вы тут, высоколобые, спокойные, любопытноглазые? Почему вам не сиделось под шелковицами в размышлениях о мудрости житейской, зачем вас понесло в бесконечную физику и математику, механизмы и технологии? И вместо большеглазой тихой еврейки вы родили меня, сумасшедшую, упрямую, дикую. По вечерам – не мечтой, а осторожным прикосновением языка в темноте закрытого рта – если бы все было иначе… Жизнь, правила которой неопровержимо мудры, и за каждым впитанным словом стоит непререкаемый авторитет тех, кто много думал. Длинные юбки, много детей, и смысл – в них, в служении мужу, в заботе и взращивании лучшего в них. И не стыдно, а почетно быть женщиной, матерью, женой, нежными руками и любящими глазами. И некуда спешить, некого обгонять, и мерило – в любви, а не в деньгах. Нет ни снега, ни зимней тоски, а темные глаза смотрят не оценивающе (потому что чем оценить существо иного вида), а любя и принимая такой, какая есть.

И вкусное по вечерам – делиться знанием, пониманием, играть словами и плести мысли в ковры. И покой в душе от того, что прожитый день не омрачен бесчестным поступком, и гордость за детей, не за превосходство, а за чистоту и прямой взгляд. Жизнь, которая не пришла ко мне, для которой нет места даже в моей голове – так только, тоскливо колючая крошка на кончике языка…»

Понимаешь, Рыж, в нем, как в пригоршне разноцветных пуговиц из бабушкиной коробки, собралось все, что я годами собирала в историях и картинках. Как в волшебном зеркале, одним махом отразилась та я, которой я могла бы быть, если бы жила в соседнем с ним послевоенном московском дворе. Моя многолетняя тоска по простоте и очевидности логики и этики шестидесятых словно плеснула из него, обжигая и спуская кожу с лица и рук. Отец жестко отделил прошлое от настоящего, худо-бедно приспособился к реальности и живет очень сегодняшним человеком с полной котомкой воспоминаний, а он – словно вчера еще бегал по арбатским переулкам с гитарой, и завтра снова побежит, если будет с кем. Весь недюжинный багаж его жизни не рассован по карманам и заветным углам, а свален комьями за пазуху, поближе к сердцу, чтобы недалеко было вытаскивать, если ко времени придется. И черпал из-за пазухи щедро, и вываливал передо мной эту совершенно осязаемую жизнь, как озорной турок на базаре, подмигнув маслинным глазом, выхватывает из-под прилавка и бросает в руки яркую тряпку – нравится? бери, носи! С ним эта жизнь становится не умозрительной, а абсолютно реальной, заполняет ноздри и щиплет язык – вот она, прямо тут, уже началась, сворачиваем за угол и начинаем жить ее во все горло, бегом, пока не кончилась!

****

Он вернулся к секвойям и утренним пробежкам, и разговор стал длинными репликами, оторванными одна от другой на многие часы – неурочные то ему, то ей. Расспрашивая его о семейных историях, Анна продолжала искать в корнях, в сплетении характеров объяснение своему непростому отношению к жизни, подсказку к следующему шагу. Он, невидимый собеседник, порой чувствовал, что она додумывает его ответы до тех, которые хочет услышать. Не в последний раз сиреной она затягивала его в созданный ею образ, не в последний раз кружила словами…

– Вы же с отцом росли практически в одних условиях? Ну плюс-минус, у него полное детство воспоминаний о военной картофельной кожуре на обед. У тебя, наверное, поспокойнее в этом отношении? Он – гордый комсомолец, который «живёт не для радости, а для совести», и только сейчас начинает в этом отношении как-то взрослеть, принимать то, что он ценен сам по себе, и его собственные эмоции ничуть не менее важны, чем счастье человечества и вселенская справедливость. У тебя же этого нет? Ты с собой в мире, ты не крошишь себя в пыль ради великих целей; не занимаешься самопожертвованием во имя близких, а просто любишь их и заботишься – по мере сил. Добываешь луну с неба – когда тебе самому остро хочется и луна под руку подворачивается, а не когда пришёл к выводу, что срочно необходима луна любой ценой, вопрос жизни и смерти, побежали добывать? Откуда вырастает гармония эта, в какой момент? Готовность отказаться от придания себе смысла подвигами и признавать в себе смысл без всякий специальных усилий к его появлению? Чтобы ощущение «я есть» уже само и было смыслом? Не от картофельной же кожуры это зависит? Ну хорошо, у меня в период подростковой самостоятельности кожуры тоже за глаза хватало – выживание вместо жизни. Но сейчас же у меня все нормально, а я все равно скармливаю детям ту же систему ценностей. Выполнять долг, стремиться к великому, пренебрегать комфортом и мелкими радостями. Плохо. Неверно.

Это было неожиданно, он даже начал сомневаться, так ли хорошо знает брата. Вспомнил, как в далёком сорок шестом, вернувшись после летних каникул, нашел дома незнакомого сверстника, бегающего со школьным ранцем за плечами. С этого момента и до окончания школы они практически не расставались: учились в одном классе, спали в одной комнате, играли в одни игры. От ребят в школе брата отличало только одно – он, умница и хороший мальчик, не давал списывать. Редкая стойкость для школьника – но вряд ли столь раннее проявление глубинных черт личности.

Их родители делили жилье, еду, приятелей, и он был уверен, что брат проводил больше времени с его не работавшей тогда мамой, чем со своими отцом или мачехой. Никогда не задумывался, до какой степени его знания о брате поверхностны – в ежедневной суете им было не до откровений. Не видя, как в среде еврейской интеллигенции мог сформироваться образцовый комсомолец, он предположил, что имеет место быть либо глубокое наследие, либо приобретение раннего военного детства – того самого, с картофельной кожурой вместо еды, когда брат рос в семье южных крестьян, заменявших ему родителей до конца войны. Что же касалось комфорта, он и сам не обращал на него внимания ни в детстве, ни позже, когда появились повод и возможность.

Она не соглашалась:

– Все равно не понимаю, на чем отросла его и моя тяга оправдывать прожитый день количеством совершенных в этот день подвигов? Почему он не сумел впитать мысль, что не страдать – не стыдно? Слушай, я зря, наверное. Ты вряд ли знаешь отгадку. И тем более вряд ли знаешь ту производную этой отгадки, которая мне объяснит, как лично мне перерасти своё чувство долга-вместо-жизни. Это надо как-то самой, наощупь.

– Мне кажется, что чувство долга – не настолько плохое, чтобы его перерастать. У одних оно развито больше, у других меньше, но пока все в пределах трех сигм – жить можно. Ты-то, видимо, в экстремуме?

– Оно не плохое, просто иметь его в качестве системообразующего – не созидательно. А у меня сидит этот долг глубоко в базисе, как раз на уровне источника смыслов. Когда за окном сияет первое весеннее солнце, было бы прекрасно схватить детей и собаку и побежать за порог. И я сделала все, чтобы это было легко сделать – чтобы лес был за порогом, а не в часе езды по пробкам. Но я вспоминаю, что у меня пол не вымыт или обед не сварен. И понимаю, что детям плевать на пол, и они мне простят обед из бутербродов, но все равно не решаюсь на спонтанную радость. Когда снаружи приходит бурное и счастливое «а давай…?!» я, вместо того, чтобы подхватить и засмеяться, пугаюсь и ищу более полезные и срочные дела…

– To, о чем ты говоришь сейчас, это повышенное чувство ответственности и неспособность к компромиссам в приоритетах. Все эти качества – природные, и в совокупности с сильным характером могут быть крайне эффективны, однако трудны для окружающих. У тебя мозг, видимо, значительно впереди эмоций.

– Эмоции задавлены, да. Хотя я не уверена, что это природное, а не компенсация от внутренней потребности ставить себе самой пятёрки. Не просто жить и радоваться, принимая все происходящее непосредственно, а постоянно себя оценивать и хвалить либо ругать. Потребность в оценках природной быть не может, она социальная на все сто.

– Эй! Продолжая себя заставлять, ты себя разрушишь. Ты уже многого достигла. Нельзя быть такой бескомпромиссной.

– Возможные последствия-то я понимаю. Я источники пытаюсь найти. Каким образом это на мне наросло, чтобы понять, как детям такой же атавизм не вырастить. Ты же как-то живёшь без этого ценного приобретения? Как-то же ты мимо него проскользнул?

– Ну не совсем так, просто не так все очевидно…

– Ну я не говорю, что совсем без…

На волне этой крошечной победы он ушёл спать.

Следующие две недели он был занят и не вспоминал о ней, а когда вспомнил и спросил она ответила мгновенно:

– Ты куда пропал?

– Прости, старческая меланхолия…

– А меланхолически пропадать – нечестно. У меня нет способа дотянуться до тебя, заявиться вечером с вином и разговором, поставить перед фактом, что я есть. Крошечное такое право хочу – раз в неделю гулять с тобой где-нибудь вечером в хорошей погоде. Как бы реализовать-то его?

– Ты стала реальностью только в феврале, не всё сразу. Планирую работать летом пару месяцев в Москве, если не помешают семейные обстоятельства. Ты будешь в городе?

– Да! Где скажешь.

– Решим ближе к делу.

– Ага. Кстати, помнишь наш разговор о гипертрофированном чувстве ответственности? Нежная девочка-психолог вызвалa в школу поговорить про старшего сына. Блондинка-отличница больше часа пыталась меня убедить в том, что мне нужно «просто уже наконец сформировать у себя самой чувство защищённости и обеспечить мальчику нормальную семью». Как же она прекрасна, господи…

– И ты, конечно, села и начала формировать:)

– О-о-о, это мне слабо. Зато я, кажется, окончательно выгнала мужа! Большое счастье, он уже неделю не ночует дома и, по агентурным данным, снял квартиру возле работы! Напьюсь по этому поводу и перееду из гостевой обратно в спальню. Чем не повод для чувства защищённости?