Читать книгу Уошито - Мари Райли - Страница 3

То утро Евы Ходж началось с гула в висках и привкуса медной монеты на языке – верных спутников вчерашнего виски. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в неплотно задернутых шторах, упал прямо на лицо, заставив ее зажмуриться и с раздражением шлепнуть ладонью по тумбочке в поисках сигарет. В этот момент снаружи, словно ворона на карнизе, застучали каблуки, и чей-то старческий, пронзительный голос принялся выкрикивать ее имя.

Ева, не открывая глаз, потянулась к халату, накинула его на плечи и, спотыкаясь о пустые бутылки, побрела к входной двери. За дверью, на промерзлом крыльце, топталась миссис Андерсон – соседка с лицом, исчерченным морщинами, как старинная географическая карта. В ее костлявой, трясущейся руке был зажат листок местной газеты “Линдсей Хроникл”, которой она размахивала, словно боевым знаменем.

– Дитя мое, вы еще ничего не знаете! – выдохнула старуха, и ее дыхание превратилось в клубы пара на ледяном воздухе. – Город проклят, слышите? Проклят! В Уошито прошлой ночью еще одного выловили. Молодой еще, красавчик, говорят. Мюррей, кажется, фамилия.

Слова миссис Андерсон повисли в морозном воздухе, и Ева почувствовала, как что-то холодное и тяжелое медленно разливается у нее внутри. Она машинально взяла газету из рук соседки, пальцы сами нашли нужную колонку. Черные, жирные буквы складывались в знакомую фамилию. “Мюррей”. В голове, затуманенной вчерашним алкоголем, с сухим щелчком встала на место простая, уродливая разгадка. Так вот почему Майкл не позвонил. Почему не ответил на ее сообщения. Не потому, что охладел. Не потому, что Энджи что-то заподозрила. Он был мертв. Его больше не было.

Сначала – краткий, стыдный всплеск облегчения: значит, не в ней дело. Он не разлюбил, не бросил. Но следом, откуда-то из самого нутра, поднялась волна другого чувства. Не горя, нет. Нечто более сложное и ядовитое – странное отчаяние, смешанное с едкой, разъедающей болью где-то в области солнечного сплетения. Ева сглотнула комок в горле, безучастно кивнула что-то миссис Андерсон и, не помня себя, захлопнула дверь, прислонившись к ней спиной.

Осознание пришло не сразу. Оно подкрадывалось медленно, как вода, просачивающаяся в трюм тонущего корабля. Ева прошла в гостиную, уставилась в запыленное окно. За стеклом, в насмешку над ее состоянием, сиял неестественно ясный, солнечный день. Лучи играли на хрустальной пыльце, летящей с крыш.

– Какой идиотский, дурацкий день, – прошептала она беззвучно, и только тогда первая слеза медленно скатилась по ее щеке, оставив соленый след. Ева смахнула ее тыльной стороной ладони с таким раздражением, будто это была назойливая муха, развернулась и твердыми шагами направилась к бару отца. Дверца заскрипела, когда она ее открыла. Пальцы сами нашли горлышко первой попавшейся бутылки – выдержанный виски, который старик берег для особых случаев. “Ну что ж, пап, случай и правда выдался особый”, – мысленно бросила Ева, с силой выдернув пробку и наливая золотистую жидкость в стакан до краев. Бар, к слову, беднел с удивительной быстротой.

Пока Ева Ходж глушила виски, пытаясь сжечь в его пламени странную, не принадлежащую ей боль, молодой шериф Фрэнк Ларсен сидел на своей кухне и смотрел, как солнечный луч медленно ползет по липкой, засахаренной поверхности тоста с джемом. В доме стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и его собственным дыханием. Очередной покойник. Очередная неудача. Он чувствовал тяжесть своего жетона на груди, будто тот был отлит не из металла, а из свинца. Каждый новый труп, выловленный из Уошито, был не просто трагедией – он был личным обвинительным приговором, вынесенным ему, Фрэнку Ларсену. Он откусил кусок тоста, и переслащенный джем прилип к небу, вызывая легкую тошноту.

Репутация дурачка прикрепилась к нему еще с детской площадки – дети ведь бывают такими жестокими. Еще крепче мерзкое прозвище прилипло, когда, в возрасте одиннадцати лет, Фрэнк притащил домой дикую индейку и около месяца держал ее на чердаке в тайне от родителей – пока от гадящей птицы не пошла ужасная вонь, план Фрэнка, стоит признать, работал на ура, но после стал всемирным достоянием и местным анекдотом. Но, когда на свой школьный выпускной Фрэнк пришел с матерью (потому что других кандидаток для дурачка, как, думаю, вы понимаете, не было), от этой репутации местного клоуна отмыться уже было нельзя.

– Не закапай форму, – донесся с лестницы детский голос, и только потом, перепрыгивая через ступеньку, на первый этаж спустился младший брат Фрэнка – Алекс. Именно этот семилетний мальчуган являлся лучшим другом Энтони Мюррея.

– Да, спасибо, – Фрэнк настороженно посмотрел на свой тост и, убедившись, что ни одна капля джема не собирается слететь на его свежевыстиранную форму, откусил еще. Он жевал медленно, безвкусно, чувствуя, как крошки падают на стол.

Алекс, тем временем, с ловкостью маленькой обезьянки, взгромоздился на стул, достал из холодильника тарелку с завернутым в пленку сэндвичем и принялся его распаковывать, шумно шурша.

– Мы сегодня с Энтони договорились встретиться на центральной площади, – оповестил он с набитым ртом.

– Ты же знаешь, что произошло в его семье. Боюсь, Энтони не до игр, – Фрэнк отпил глоток остывшего кофе и поморщился.

– А кто сказал, что я собрался с ним играть?

Алекс повернулся в сторону брата с найденной тарелкой, и в этот момент Фрэнк вдруг осознал, как же рано пришлось повзрослеть его брату. Это читалось во всем – в торчащих во все стороны светлых волосах, которые каждое утро Алекс без чьей-либо помощи укладывал именно так, как, когда-то, папа; в слегка нахмуренных бровях и не по-детски серьезном взгляде черных глаз; в джинсовой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Но во всем этом был плюс, который Фрэнк не мог не выделить: там, на детской площадке, к Алексу относились ни как к дурочку – наоборот, его уважали, к нему прислушивались. И за ним шли. Внешне Алекс и Фрэнк были очень похожи. Чего было нельзя сказать про внутреннюю составляющую.

Как же так произошло, что качества, которыми должен обладать шериф города, передались его юному брату?

– Когда хоронят его отца? – спросил Алекс, заталкивая в рот едва ли не половину сэндвича.

– Завтра. Ты не пойдешь.

– Но я должен поддержать Энтони!

– Похороны не для семилетнего мальчишки.

– А для какого? – Алекс со стуком опустил пустую тарелку в раковину. – Для пятилетнего?

Поднимаясь на второй этаж, младший Ларсен всем своим видом пытался показать, что слова брата его никак не тронули, и он все равно сделает по-своему.

Мэри Купер стояла у окна в гостиной и смотрела, как ветер гонит по улице обледеневшую обертку от бургера. Она подпрыгивал на замерзших колеях, словно неживой, но упрямо движущийся труп. Известие о гибели Майкла Мюррея пришло к ней вчера вечером, звонком от одной из подруг. Она просто положила трубку и продолжила мыть чашку, которую держала в руке. С тех пор прошло двенадцать часов, а она все еще стояла у окна. Жизнь не просто превратилась в черное пятно – она стала ватной, звуконепроницаемой капсулой, где время текло густой смолой, а бессонная ночь растягивалась в геометрической прогрессии, заполняя собой все пространство.

“У тебя осталась Вики”, – эту фразу Мэри слышала уже столько раз, что слова стерлись, потеряли смысл, превратились в механический скрежет, как заевшая пластинка. Друзья, родственники, соседи – все они произносили это с одним и тем же подобострастно-сочувствующим взглядом. “Вики будет живым напоминанием о Джордже”. Мэри медленно провела пальцем по холодному стеклу. Да, напоминанием. Но каким? О его смехе? О его запахе? Или о том, как ей на похоронах мерещилась вода с Уошито, стекающая с его волос, когда гроб уже готовились опускать в землю?

За ее спиной, в глубине дома, скрипнула дверь, и по лестнице затопали маленькие ноги. Вики Купер, в силу своего слишком юного возраста, продолжала цепляться за жизнь с упрямством росточка, пробивающегося сквозь асфальт. Ее веселый, словно колокольчик, смех все еще доносился с улицы, когда она сталкивалась со своими подругами. Но сейчас этот смех резал Мэри слух, казался неуместным, почти кощунственным. Как можно смеяться, когда мир за окном выцвел до оттенков старого черно-белого кино?

Мэри отвернулась от окна и позволила взгляду медленно скользнуть по комнате. Пыль лежала на полках бархатным слоем. На камине стояла фотография: они с Джорджем, обнявшись, смеются на каком-то пикнике. Она смотрела на свое улыбающееся лицо на снимке и не чувствовала ничего, кроме пустоты, зияющей, как черная дыра, в самой середине груди. Внутри нее не осталось и капли чего-то теплого и светлого. Ни одной искорки, ради которой стоило бы терпеть эту бесконечную, давящую тяжесть следующего дня.

Затем Мэри ушла спать. Снова. Впадая в приятное забытье на крошечные мгновения, которых, с прискорбием она понимала, ей было недостаточно.

Вниз Мэри спустилась вновь лишь глубоким вечером, когда солнце уже спряталось, оставив за окном грязно-синие сумерки. Вики, на удивление, не носилась по дому, а сидела, поджав под себя ноги, на диване и смотрела телевизор. На экране прыгали какие-то яркие, нелепые персонажи. Мэри прошла мимо, не глядя.

Дочь Мэри и Джорджа Куперов была похожа на куклу. Аккуратные маленькие ножки, мягкие колени, чуть пухленькие пальцы рук, круглое лицо с большими небесно-голубыми глазами и аккуратным не широким ртом просто вопили о том, что через двенадцать лет эта девчушка превратится в молодую красавицу. Слегка вьющиеся волосы теплого пшеничного цвета, собранные в высокий хвост, лишь добавляли сходства с витринной моделью в детском отделе – Вики словно только что сошла с полки игрушек. И, судя по вечно довольному выражению лица, ей нравилось осознавать свою детскую красоту.

– Мама, – услышав шаги, Вики крутанулась на диване, встала на колени и облокотилась на спинку. – Мама, я хочу кушать.

– Сейчас.

“Сейчас, дорогая”, – хотела было сказать Мэри, но язык не повернулся. После смерти мужа она вовсе стала хмурой и, зачастую, грубой.

Вики это чувствовала. Но не могла понять, что делает не так, чем вызывает раздражение матери. Она перестала бегать на улице, чтобы не пачкать платье. Начала есть брокколи и пить свежевыжатый сок, ни разу не законючив о газировке или макаронах с сыром. Старалась сразу засыпать, а утром, проснувшись раньше матери, не шуметь и не будить ее. Но это не помогало. И мама с каждым днем становилась все меньше похожей на ее маму.

А еще Вики не хватало отца. Джордж Купер всегда умел разрядить обстановку, знал много шуток и умел найти подход к своей жене. Это, думала Вики, сейчас было бы как нельзя кстати.

Мэри разогрела вчерашний ужин, накрыла на стол, окликнула дочь и, убедившись, что та направилась на кухню, ушла в свою комнату. Уже с кровати она слышала, как двигается по полу табуретка, а затем включается вода – Вики научилась мыть за собой посуду.

– Почему люди умирают?

Алекс задался этим вопросом, сидя рядом с Энтони посреди кучи песка. Энтони пожал плечами. Энтони больше не разговаривал.

В принципе, это не так сильно сказалось на дружбе мальчиков. И до несчастного случая чаще всего говорил Алекс, а Энтони Мюррей больше играл роль слушателя. Он умел не перебивать, вдумчиво кивать и с умным видом вкидывать “ага”. И всегда вовремя.

– Смерть – это же то, чем заканчивается любая жизнь, – продолжал говорить Алекс. – И это такая херня, друг. Вот представляешь. Все люди разные. У каждого своя судьба, своя боль. Но всех – абсолютно всех – объединяет то, что рано или поздно нам станет страшно от осознания, что жизнь уходит, убегает.

Энтони провел лопаткой по песку, вырисовывая дрожащую линию. Слова друга засели в его голове, и в разуме поселились вопросы, на которые так хотелось узнать ответы: а папе было больно перед смертью? Что он ощущал? Боялся ли он?

Алекс вздохнул – из его рта вырвался клочок пара. Руки мальчика замерзли, покраснели, но он, несмотря на это, продолжал сидеть рядом с другом, который, казалось, совершенно не замечал холода, сковавшего конечности.

В тот день на центральной площадке было людно. Они уже ждали Рождество. Отовсюду звучал детский визг, скамейки были заняты родителями или нянями. За всеми присматривали. Но не за Алексом. С огорчением мальчик подметил, что теперь еще и Энтони начинает пополнять ряды детей, на которых всем все равно.

– Я бы, наверное, испугался смерти, – вдумчиво заявил Алекс и по глазам Энтони понял, что это заявление друга удивило. Попытался объясниться.

– Любой человек бы испугался смерти. Даже сам Волан-де-Морт. Не хочу умирать позже тебя. Да и раньше не хочу. Может, умрем вместе? Не сейчас, конечно, – Алекс вдруг сконфузился, опустив глаза в песок. – Лет через шестьдесят. Или семдесят. Как ты на это смотришь?

Энтони улыбнулся. Но улыбка его была столь мимолетной, что спустя секунду от нее ничего не осталось. Мысль о возможной гибели тошнотворным обручем сдавило что-то внутри.

А потом совершенно внезапно Энтони ощутил, как его накрыло чувство глубокой привязанности и благодарности к Алексу. Всю свою короткую жизнь мальчик мечтал о старшем брате или сестре – мечтал, наблюдая, как взрослые дети на улицах защищают младших от хулиганов, мечтал, видя препирательства родных братьев в детском саду или в пиццерии. Всегда. Мечтал. Даже не подозревая, что братьями людей делает вовсе не кровь. И осознание этого было так важно для Энтони, будто он сделал самое великое открытие в своей жизни. Он воткнул лопатку в песок, дернулся вперед и крепко-крепко обнял Алекса, обвив руки вокруг шеи друга.

А в доме Евы Ходж гремела музыка. От нее периодически дребезжали окна, вибрировал пол. Две пустые бутылки на журнальном столике говорили о том, что хозяйке, в принципе, на это глубоко плевать.

Она появилась на лестнице, ведущей со второго этажа. Джинсовые шорты были запачканы пролитым на них пару минут назад вином. Бретелька майки сползла с плеча, едва-едва не предоставляя старым картинам на стене вид обнаженной груди. Походка женщины была говорящей – шагая на ступеньку, она оступилась и покрепче ухватилась за перила, совершенно случайно выронив из не совсем цепких пальцев едва початую бутылку дорогого виски. Звук бьющегося стекла невозможно было расслышать за очередным гитарным соло. Ева удивленно вскинула брови и не с первой попытки сфокусировала взгляд на расплывающемся по серому ковру темному пятну.

– Вот черт, – прошипела она. В голове пронесся вопрос, можно ли будет вывести виски с ковра? Даже в бессвязном состоянии Ева сделала вывод, что это будет максимально затруднительно.

Далеко не сразу она расслышала стук в дверь. Затуманенный взгляд медленно переполз с ковра на жалюзи, за которыми маячило два силуэта. Ева ожидала, что к ней придут. Правда, она не думала, что о ее связи с Майклом разузнают настолько быстро. Не прошло и… А сколько, собственно говоря, она уже пьет?

Шагая к двери, Ева пыталась разглядеть время на настенных часах в гостиной, но перед глазами все плыло, а эта женщина и в трезвом состоянии не могла похвастаться хорошим зрением. Иначе как можно объяснить, что спустя столько лет она вновь запала на Майкла Мюррея? Эта мысль дичайше рассмешила Еву Ходж, из-за чего, открывая дверь Фрэнку Ларсену и его помощнице Джеки Вуд, она хохотала, как умалишенная, пытаясь не задохнуться из-за нехватки воздуха.

Жизнь Энджи Мюррей остановилась. Ей показалось, что она умерла там, на берегу реки, когда водолазы вытащили тело ее мужа. Тело ее прекрасного Майкла.

Они любили друг друга. Да, время не щадит никого и даже самую сильную любовь, но Энджи подсознательно всегда хотела верить, что любила Майкла столь же сильно, как и он ее. Иногда во время ужина Энджи на мгновение могла прикрыть глаза и представить, как всей семьей они собираются именно за этим же столом на день благодарения спустя лет пятнадцать. Энджи воображала, как Энтони познакомит родителей со своей девушкой. В другой семейный праздник они объявят о помолвке. Спустя год – о беременности. Счастье Энджи Мюррей заключалось именно в счастье семьи. И, представляя счастливые грядущие годы, она всегда видела рядом с собой Майкла.

Одна ночь перечеркнула все ее мечты. И Энджи Мюррей пришлось учиться жить заново.

Да, она ощущала, что умерла. Не земля ушла у нее из-под ног, не небо рухнуло на голову. А она просто взяла и умерла. Исчезла. Превратилась в тлен.

Ощущение беспомощности и обреченности окутало ее в темный кокон. Но совершенно ненадолго. Вернувшись домой, чтобы объяснить сыну, что папу нашли, – что “папа не вернется”, – Энджи застала Энтони в своей комнате. Он сидел на полу, перебирая кубики, на которых совсем недавно учился читать, а свет от ночника нежно касался его темных волос. Когда мальчик услышал шаги и обернулся, Энджи увидела то, что заставило ее взять себя в руки в ту же секунду – на нее посмотрели серые глаза Майкла. Пронзительно, чуть игриво. Ее Майкл – ее любимый Майкл – остался жить в этом доме. Энджи это чувствовала. Эта мысль оказалась столь успокоительной, столь спасающей, что женщина и не заметила, с каким по-настоящему первобытным испугом в тот момент посмотрел на нее Энтони.

А затем началась суета, переплетаемая с организацией похорон. Энтони стал редко выходить из своей комнаты, а Энджи не особо этого и замечала. Ее дом не был пуст. Шериф сменялся соседкой, а следом за той приезжали выразить свои соболезнования коллеги мужа. И так по бесконечному кругу.

Многие люди – к величайшему сожалению – свою порцию внимания получают только после смерти.

Энтони вернулся со встречи с Алексом ближе к вечеру. От голода засосало в желудке – мальчик прямиком направился на кухню. Не обращая внимания на блюда, которые принесли люди (большую часть из этих людей Энтони и вовсе будто видел впервые), он открыл морозильную камеру и достал шоколадное мороженое. Упаковка быстро полетела в мусорку. Направляясь к лестнице, Энтони подумал, что еще позавчера мама бы не разрешила портить аппетит перед ужином. Сейчас же ее нигде не было видно.

На улице поднялся ветер. Остервенело срывая с деревьев остатки засохших листьев и подбрасывая их в воздух, он завывал в каминной трубе. “Призраки, – подумал бы раньше Энтони. – Призраки с чердака. Они сердятся на меня”. За что – это другой вопрос, который не особо сильно волновал мальчика. Но время прошло. Он повзрослел. И теперь понимал, что это просто, как сказал бы Майкл, чертов ветер.

Окно привлекло внимание Энтони так же быстро, как любую привлекательность утратило мороженое. Он остановился. Неуверенно повел туловищем в сторону лестницы, но, словно поддавшись чему-то другому – страху? – шагнул в сторону окна, из которого совсем недавно видел своего отца. Почти в последний раз.

Кусты и редкие деревья раскачивались из стороны в сторону. А Уошито была спокойна. Ее гладь, несмотря на довольно солнечный вечер, быстро посерела. Река создавала впечатление спящего зверя. И Энтони знал это, как никто другой. Он знал, какой монстр прячется в глубине этой воды. Знал, как он выглядит.

У этой русалки не было хвоста – сам факт этого вызывал странное противоречивое чувство. Но понимание того, что женщина, утащившая отца в Уошито, была слишком сильно похожа на его мать, наводило ужас.

Страх поселился в голове Энтони. Стал его верным спутником. Начал вить гнездо в сознании мальчика, заявляя права на каждый темный уголок.

Прошлой ночью Энтони притворился спящим и начал ждать маму, но она так и не пришла. Уже после полуночи мальчик закрыл дверь, отрезая себя от коридорного света, и подпер ее стулом, на котором всегда висел его дождевик. Если бы тогда мама перестала быть мамой, он бы таким образом хоть как-то обезопасил себя. Энтони не умел плавать и даже боялся представить, насколько больно умирать из-за этого. Легкие наверняка разрывает до боли. Мальчик этого никогда не испытывал, но и испытать в будущем бы не хотелось.

– Энтони? Дорогой?

Энтони резко обернулся. Мороженое вылетело из его рук и приземлилось на пол, медленно начав растекаться.

Энджи стояла в нескольких футах. Выглядела мама чуть хуже, чем обычно, но, несмотря на это, Энтони обратил внимание на то, что ее волосы, как всегда, гладко расчесаны, а от тела идет запах вкусного бананового крема. Энджи походила на прежнюю маму. Но та далекая мысль, что сейчас она схватит его и через окно вытащит на улицу, чтобы утопить в реке, не давала Энтони расслабиться.

– Мороженое? – Энджи невесомо улыбнулась. – Скоро будет ужин. Ты сходи переоденься и сразу спускайся, дорогой.

Энтони кивнул. Слишком резко и порывисто, чтобы изобразить хоть какое-то спокойствие. И это не ускользнуло от внимания Энджи. Испуг, промелькнувший в глазах сына, полыхнул ярче, чем когда-либо. Энджи слегка нахмурилась, склонила голову набок. Попыталась разглядеть на лице мальчика то, что он так пытался спрятать за детской маской. И не смогла.

Энтони всегда был для нее открытой книгой. По выражению его лица Энджи могла определить любые эмоции, переполняющие мальчика, и их причину. Сейчас же она смогла различить страх, но Энтони виртуозно и быстро спрятал его за беспечностью и улыбкой. Он кивнул – мол, “конечно, мама”, – и чересчур размеренно для привычного Энджи Энтони направился к лестнице.

Через десять минут, когда на стол был накрыт ужин, раздался телефонный звонок. Шериф Ларсен решил уточнить единственный момент, который не был озвучен во время прошлой беседы: знает ли Энджи о том, что у ее Майкла – у ее прекрасного и родного Майкла – была любовница?