Читать книгу Дневники Сузурри - Маричка Вада - Страница 5

Неприятное, давящее ощущение засело где-то в груди, между сердцем и легкими. Гнетущее чувство несправедливости, вызвавшее вначале негодование, постепенно переросло в неконтролируемый гнев. Как я не люблю эти посиделки с семьей! После праздничного ужина выходишь из-за стола будто пожёванный, представ на пиру в качестве главного блюда, хотя разговоры могли и не касаться тебя. Но эта слепота, которой одержимы и родители и мои старшие сестры, не просто раздражает, она вызывает всепоглощающую ненависть. Самое неправильное чувство по отношению к родным. От досады на самого себя рождается вина, обрушивая в омут собственной неполноценности, топя в ощущении прикосновения с чем-то мерзким. Сродни тому, как смотреть в зеркало и плевать в лицо отражению.

А еще это паскудное чувство, будто сказал лишнее. Остатки дня уходят на анализ всего произнесенного и услышанного. Никогда не знаешь, что ждет после разговора, как всё вывернут, показывая сюрреалистичную изнанку твоего внутреннего состояния. Я обжигался не раз об эти невинные проникновения в душу. Купившись на обманчивое впечатление искреннего сопереживания, я раскрывался, выкладывая все как на духу, чтобы спустя пару дней получить точными ударами в сердце один укор за другим. Неважно, кто из них выпытал твою тайну, в итоге знать будут все: и мать, и отец, и сестры. Мельчайшая оплошность, обычная невнимательность и в ссоре любой из них обязательно бросит язвительное: «Вот поэтому ты такой!». И если мать или Елена делали это неосознанно, пытаясь показать взаимосвязь мыслей с последствиями, то Анастасия всегда давила на самое больное, нарочно вскрывая гнойники памяти. Конечно, никто в доме не допускал мысли, что такое «воспитание» может болезненно сказаться на психике, ведь мать, да и Анастасия – педагоги со стажем, по их собственному выражению. Одному богу известно, какими людьми выросли те, кто посещал детский сад, где работали обе эти женщины. Хотя, насколько я могу судить, чужие дети имеют право на ошибки, поблажек не дают только своим.

Я всегда держу язык за зубами, стараясь вообще ничего не рассказывать о своей жизни. Но если честно, то теперь, когда я стал независим от семьи, никому это и не интересно, разве что Матильде. У остальных перед глазами только они сами, их проблемы, и каждый может часами перечислять свои достоинства. Мать особенно любит рассказывать о том, как она одобряет тот или иной поступок домочадцев. Очень плавное повествование начинается с решительного прорыва кого-то из близких, а в конце скатывается, и это непременно, будто все устроила любящая матушка, ну или, по крайней мере, предрекла и подвела к такому результату. Как минимум раз в неделю, она звонит мне, начиная разговор обязательно с упрека в том, что я совершенно забыл родителей, и вдается в подробности личной жизни кого-либо, купаясь в самолюбовании, беспечно убивая мое время. Но если что-то совершалось без ее ведома, без ее воли и благословения, то права на существования не имело и не обсуждалось вовсе.

Именно так случилось со мной. Не получив должного одобрения, мои воздушные замки должны были рухнуть, а я вернуться домой самое долгое через год. Но этого не произошло. Жизнь в общаге оказалась гораздо интересней маминых наставлений и пьяных уличных драк, а возможность заниматься любимым делом давала хороший стимул идти вперед к цели. И даже когда начинались короткие каникулы, я не горел желанием навещать родные пенаты, все там опостылело и надоело еще задолго до начала самостоятельной жизни. К тому же появилась девушка, что ухаживала за мной и ходила буквально хвостиком. Я был вполне счастлив, изредка только скучая по Матильде. Так прошла осень, зима и весна. На свое день рождения я получил небольшой денежный перевод от отца, вполне возможно сделанный без ведома остальных. В середине лета, когда занятия были окончены, зачеты сданы, а я переведен на второй курс, мне все же пришлось сделать первый шаг и погостить пару дней дома. В общежитии травили тараканов, а все друзья разъехались, не оставляя мне выбора.

Это первое возвращение было угнетающим. Мать явно обиженная на мою некомпетентность в исполнении ее ожиданий, даже не вышла меня встречать. Пробурчав короткое «привет», она отвернулась к телевизору, который до этого смотрела в общей комнате, сидя на диване. Отец пожал мне руку, и только Матильда кинулась на шею и больше не отставала от меня с расспросами. Ее интересовало всё. Как я учусь, где я живу, какие у меня сокурсники, о чем мы говорим вечерами, что мы проходим по программе и еще много-много различных вопросов о совершенно обычных бытовых делах.

И если бы не Мила, то, наверное, я развернулся и ушел бы к вечеру. Не возникло ощущение, что нога моя ступила в отчий дом. Я стал чужим, и было очевидно, что пока не будет совершен обряд, приносящий мое будущее в жертву на лоно матери, никто из родни обратно меня не примет. Требовалось переступить гордость и хотя бы притворно упасть в ноги и заявить с жаждой в глазах, как мне там без семьи плохо. Но ничего такого я не чувствовал, и уж тем более не собирался унижаться, за год поняв цену себе. Никаких песнопений и ритуальных танцев в тот день, да и потом, я не совершил, а просто, взяв за руку сестру, отправился наверх, в некогда свою комнату. Но к моему разочарованию, ее уже переоборудовали под будущих молодоженов, Елена собиралась замуж.

– Не грусти, Жень, теперь у тебя официальный повод не возвращаться, – улыбнулась во весь рот Матильда, как будто угадывая мое настроение, – пойдем в моей комнате посидим.

Комната звучит грозно для закута, переделанного из чердака под нужды Милы. Никто из сестер не хотел с ней жить, жалуясь на постоянное медитирование, громкое прослушивание музыки и ночные посиделки за книгой.