Читать книгу Круги по воде - Мариэтта А. Роз - Страница 4

– Левадная!!

– Чего?

Я оглянулась – ко мне через улицу, размахивая желтым пушистым букетом, бежал Колька.

– Ты фартук испачкала!

– Где?

Я оглядела себя, и, действительно! белоснежный фартук оказался заляпан зелёным соком, набежавшим с букета. Дурацкие цветы! Я разозлилась.

Машка тут же принялась ногтем скоблить пятно, как будто его можно так оттереть!

Вот влетит же мне дома! А уж как я буду на линейке выглядеть. Да уж! Людмила Михайловна подожмет губы и скажет: «Левадная, ты как всегда! Думаешь, это просто пятно на фартуке? Это пятно на всём отряде!» Или классе – смотря, как эта черепаха вдохновится. Спасибо, если все-таки окажется, что не на всей школе. А уж как влетит от родителей, даже подумать страшно.

– Жека, на линейке за меня встань, бочком, – предложил Вовка. – Ты меня выше, тебя все равно видно будет, а я пятно загорожу.

Колька сердито поджал губы, как будто дурацкое пятно на моём фартуке, действительно, пятно на всем классе! Прошествовал дальше. Машка вздохнула.

– Ты на него не сердись, – сказала она мне. – Коленька – староста. Он должен всё замечать и обо всех заботиться.

Я только хмыкнула в ответ. Ну почему каждый раз, когда Машка видит Щёлкина, то становится какой-то дурочкой?

Во дворе школы мы столпились вокруг Людмилы Михайловны, с высоты своего второго класса посмотрели на первоклассников, восхитились старшеклассниками и, выслушав нудную речь директрисы, пошли в класс.

На первом же уроке учительница нас огорошила:

– В конце учебного года вас будут принимать в пионеры!

Мы все радостно загалдели.

– Но только самых достойных! И мы должны выбрать, кто из вас достоин носить красный галстук, а кто нет.

Мы притихли, покосились друг на друга. Класс у нас был самый обыкновенный. В меру дружный, в меру успешный. Середнячковый. С общественной работой вроде как справлялись. В прошлом году, например, макулатуру собрали не меньше, чем третьеклассники! Игрушки для детского дома шили, в библиотеке книжки клеили. Как решать, кто достоин, а кто нет?

– В течение всего года будут проходить собрания, где мы будем обсуждать двух ваших товарищей, – продолжила Людмила Михайловна. – Присутствовать будет завуч по воспитательной работе Надежда Пантелеевна, но решать должны вы и только вы! Ваш товарищеский суд должен быть справедливым. Помните это.

Мы запомнили. Как позже выяснилось, навсегда…

Хорошо еще, что пятно ни Людмила Михайловна, ни родители не заметили. А то бы точно с меня начали.

* * *

– Мам, а нас в этом году примут в пионеры! – сказала я вечером, разламывая вилкой котлету.

– Ешь, давай аккуратнее, – ответила мать. – Опять подливку до краев налила.

– И когда мы купим цветной телевизор! – вздохнул отец.

– Мама, а быть пионером – это здорово, да?

Родители посмотрели на меня с сомнением.

– Тебя не примут

– Почему?

– Вот смотри, у тебя ногти грязные! А на прошлой неделе ты манжеты утюгом сожгла, где мы новые купим?

Я уткнулась в тарелку. Задумалась: а вдруг, и правда, не примут? Испугалась. Смутилась. В моих книгах пионеры были сильными, гордыми. Например, Тимур3. Или Васёк Трубачев4. Или Тим Сель5. Причем тут грязные ногти? Или манжеты? Я ведь не специально!

Эх!

Спросила Юрку.

Юрка долго смотрел на меня и молчал. Я тоже молчала.

– Знаешь, – наконец, сказал Юрка, – когда я был маленьким, то тоже верил, что важно быть честным, справедливым. Оказалось, что манжеты важнее. – Я сникла. – Но ты не переживай – тебя примут!

– Почему ты так думаешь?

– Потому что у тебя есть друзья.

* * *

Наконец, настал тот день! Первое собрание. Предстояло обсудить Вовку Шадрина и Ромку Колоусова.

Все собрались, но завуча всё ещё не было.

– Женечка, сбегай в учительскую, – обратилась ко мне Людмила Михайловна, – пригласи Надежду Пантелеевну.

Я побежала.

Учительская располагалась этажом выше, рядом с кабинетом директора. У двери директорского кабинета со скучающим видом стояла Кеха.

– Опять, да? – посочувствовала я.

– А то! – Кеха гордо вскинула белесую челку, крутанула задом. – Как тебе брючки? Фирма!

Я уважительно закивала.

– А это? Видала? – Она вынула руки из карманов и продемонстрировала ярко-красный маникюр. – Пантелейщину чуть кондрашка не хватила! А тебе чего?

– А мне завуча по воспитательной работе.

– Да ну? – Тщательно подведенные Кехины глаза округлились. – А тебя-то за что?

– Да не! – я отмахнулась, рассмеялась. – У нас типа собрание. Решаем, кого принимать в пионеры, а кого нет. Людмила Михайловна сказала, что Надежда Пантелеевна должна присутствовать.

– Сочувствую. Ты погоди, она щас у директрисы Лёньку за хайры таскает. Грозится из комсомола исключить.

Мы замолчали. Дверь директорского кабинета плотная, ничего не слышно!

– А потом за меня примутся. – Кеха вздохнула.

– А ты не ходи так, – посоветовала я.

– Не могу. – Кеха пожала плечами. – Да и потом Пантелейщина все равно найдет к чему придраться.

Директорская дверь распахнулась, освобождая покрасневшего Лёньку. На пороге возникла фашистка, загородив свой массой весь вид на кабинет.

– Тебе чего? – рявкнула она, увидев меня.

– Я из второго «Б», у нас собрание…

– А. – Фашистка зыркнула на Кеху. – Тебе повезло, Кислицкая! С директором будешь без меня разговаривать.

В классе фашистка начала устраиваться за первой партой. Все с любопытством на неё уставились, гадали: втиснется или всё-таки нет?

– Надежда Пантелеевна, садись за мой стол! – попыталась прийти ей на выучку Людмила Михайловна.

– Ничего! – пропыхтела фашистка, упершись массивными руками в столешницу. – Я буду с народом.

«Народ» ждал, затаив дыхание! Но парта выдержала.

Можно начинать.

К доске выскочил Колька и торжественно объявил, что сегодня мы обсуждаем Вовку и Ромку. Как будто никто этого не знает, и все просто так сидят в душном классе! А ведь на улице такая погода! Сейчас бы гулять…

– Левадная, не отвлекайся! – прикрикнула на меня Людмила Михайловна. – Неужели тебе безразлична судьба твоих товарищей?

Я посмотрела на товарищей – они стояли у доски и, не зная, чем себя занять, пялились по сторонам. До Ромки – мне было как-то все равно, а вот Вовка моим другом быть не перестанет, чего бы вы сейчас не нарешали. Но я промолчала.

– Кто начнет? – спросил Колька и тут же начал сам.

Он обстоятельно рассказал о каждом из двух кандидатов – про недостатки, достоинства, об учебе, общественной жизни. Толково так рассказал, как на настоящем взрослом собрании (я по телевизору видела). Машка кивала, её тонкие косички подпрыгивали на спине.

– Хорошо, – вдруг оборвала Кольку фашистка. – А теперь нужно решить: достойны ли ваши товарищи быть пионерами. Как я поняла, вот этот мальчик, – фашистка ткнула сосисочным пальцем в Вовку, – занимается плаванием, а этот? В какой кружок ты ходишь?

– Ни в какой, – признался Ромка.

– Вооот! – Сосисочный палец уткнулся в потолок. – А почему?

– Я ходил раньше в художественный кружок во Дворце пионеров, но руководительница ушла в декрет…

– Да, с кадрами у нас дефицит, но ты мог записаться в другой кружок. Например, на художественную резьбу или…

«Кройки и шитья», – шепнул кто-то, и весь класс фыркнул.

– Пионер должен бороться с трудностями и проявлять сознательность…

«Тоже мне трудность! – подумала я. – Вот когда Ромка один за всех стенгазету делает, так ничего…»

А за окном погода манила. Я подумала, что каникулы ещё не скоро, что Юрка последнее время какой-то грустный, и вообще на чердаке все о чем-то шепчутся, а мне не говорят. Наверное, Кеху надо спросить – она мне точно скажет. Или Лёньку. Ирка не скажет, она вредная, сожмет губы и процедит: «Мала ещё!»

Наконец, Колька объявил голосование. За Ромку и за Вовку все проголосовали единогласно «за». Вот почему нельзя было сразу проголосовать?

* * *

У ворот школы первого сентября всегда толкается куча разного народа. Одни встречают детей, другие провожают. Нас никто не встречал – мы уже взрослые. Поэтому на толпу я не обратила совершенно никакого внимания! Но тут меня окликнули.

Я в изумлении оглянулась. Никого из знакомых. Только один молодой высокий парень смотрит на меня и почему-то улыбается знакомой Юркиной улыбкой. Я прищурилась. Нет, этого парня я не знала! Коротко стриженный, одетый в потрепанные штаны, футболку, за спиной рюкзак.

– Не узнала, да? – Парень рассмеялся Юркиным смехом.

И тут я его узнала!

– Ой! – Я прикрыла рот ладошкой. – А ты чего с собой сделал-то?

– Да так. – Он провел ладонью по макушке, словно сам не веря, что у него теперь такие короткие волосы.

Ребята – Машка, Вовка, Толик, Сашка и ещё один Сашка – деликатно отошли в сторону.

– Я в армию ухожу, – сказал Юрка.

– Уходишь?

Он кивнул.

– Вот пришел с тобой попрощаться.

– А как же институт?

– Видишь ли, Жека… – Юрка помялся немного. – Меня отчислили.

– Отчислили? За что!

– Из-за Булгакова.

– Подрался, да?

Юрка вздохнул, улыбнулся совершенно незнакомо: горько, немножечко зло, – и ответил:

– Почти.

Он тут же суетно полез в рюкзак, достал старую, немного потрепанную книжку, «Три толстяка»6.

– Это тебе. На память. Я её очень любил в детстве.

– Спасибо.

Я взяла книжку, прижала её к груди.

– Ты, Жека, только не плачь. Хорошо?

Я кивнула: не буду. Хотя так хотелось! Он обнял меня.

– Ну, пока, Жека.

– Пока.

И Юрка ушёл.

* * *

Шло время.

На чердак я больше не ходила. Без Юрки стало там не интересно, да и вообще всё пошло как-то не так! Еженедельные собрания навевали то тоску, то стыд. Единственным развлечением было наблюдать, как фашистка усердно втискивается за школьную парту. И то быстро приелось. На собраниях все занимались чем угодно, но только не участвовали в обсуждении.

Колька тоже сильно изменился. Ходил он теперь важный, то и дело задирал нос и задирал окружающих, а ещё совался во все щели. Даже порой казалось, что лицо его вытянулось, заострилось, чтобы удобнее было подслушивать, подсматривать. Тут же бежал к Пантелейщине-фашистке, рассказывал все то, что ему удалось разнюхать. Ужасно гордился этим! Говорил, что поддерживает мораль в школе. Говорил с такой искренность, с такой честностью в глазах, что даже бить его не хотелось. Кольку начали сторониться, даже старшеклассники, а Машка вообще теперь старалась не смотреть в его сторону.

Я тоже изменилась. Во-первых, к собственному стыду начала задаваться вопросом: а хочу ли я вообще быть пионером? Ведь в моих книжках всё совсем иначе! Пионеры гордые, сильные, ничего не боятся, не лебезят, свершают настоящие, взрослые поступки. Таким пионером был, например, Юрка. А в школе я таких вообще не знала. Лёнька не считается – он хулиган. Кеха тоже – у неё дедушка. А про Вовку, Машку, Толика и двух Сашек говорить вообще нечего! Они ещё не пионеры. Значит, тоже не считается. А что тогда считается?

С ужасом ждала своей очереди.

* * *

Моя очередь наступила в декабре, накануне зимних каникул. Вместе со мной собирались обсудить Игоря Лугового, нашего Горюшу. Его так прозвали за то, что Людмила Михайловна вечно вздыхала «горе ты мое!», ставя ему очередную двойку.

Всё началось, как обычно. Фашистка втиснулась за парту, я вышла к доске, выскочил Колька.

– Я предлагаю проголосовать «против» Левадной, – сказал он.

– Чего! – не сдержалась я.

Ну, попадись мне, Коленька!

– Она недостойна быть пионером по многим причинам. Во-первых, ты, Женя, – обратился он ко мне, – вечно отвлекаешься, скучаешь на сборах, как будто общественная жизнь класса тебе не интересна!

Я вздохнула: а что поделать?

– Ты неряшлива.

Я опять вздохнула: с этим трудно было поспорить.

– Вот где твои манжеты? Воротничок?

– Утюгом сожгла, – честно ответила я. – Мама новые не купила. Что я могу поделать, если дефицит в стране?

Колька сердито поджал губы.

– Да и потом. Что это за прозвище такое – Жека. Почему Жека?

– А мне нравится! Это от Жакони7, моя любимая книжка была в детстве. Вот и прозвали.

– А еще она спорит много! – продолжил Колька.

Ну и подумаешь! Я отвернулась.

– Я считаю, что у Жени Левадной неправильный, упрямый характер, – подытожил Колька. – Ей нужно работать над собой, а нам всем – помочь ей в этом. Взять шефство. Да, Женя хорошо учится, но её поведение оставляет желать лучшего…

– Зато она добрая! – не выдержал Вовка. Даже с места вскочил. – И животных любит! И читать.

– Это, конечно, хорошо, – сказала фашистка. – Но девочке, действительно, нужно больше следить за своей внешностью, манерами и общением. Я её не раз видела в компании с Оксаной Кислицкой и Леонидом Нечаевым.

– Так мы из одного дома! – возмутилась я. – Что мне с соседями поговорить нельзя?

Фашистка поджала накрашенные губы.

– Голосуем! – выкрикнул Колька.

Я сжалась. Толик, Вовка, Машка, Сашка и ещё один Сашка дружно вскинул руки вверх. Ещё несколько ребят подняли руки. Уфф!

Почти счастливая я пошла на свое место.

К доске вышел Горюша.

Горюша стоял у доски так, словно у него спрашивали урок, который он не выучил. Кольку он не слушал, лишь мотал кудрявой бычьей головой, что-то бубнил – то ли соглашался, то ли нет.

– Игорь, ты не ходишь ни в один кружок! – прыгал вокруг него Колька. – Увиливаешь от общественных обязанностей. Позоришь весь класс! Ужасно учишься! Вот сколько у тебя двоек в этой четверти?

– Много, – вздохнул Горюша.

– А еще ты неряшлив! Вот у тебя пуговица на одной нитке болтается, вот-вот отвалится!

Колька подскочил к Горюше и сорвал с его пиджака несчастную пуговицу!

– Ты чего!! – неожиданно взревел он. – Меня мамка заругает. – Горюша большими руками схватил Кольку, отобрал пуговицу, сунул её в карман. – Думаешь, ей делать больше нечего, как пуговицы мне пришивать? Нехороший ты, Колька, злой!

Мы опешили. Таким Горюшу мы ещё не видели.

– А ты! Ты! Драться, да! – Колька взвинтился, забрызгал слюной. – Ты не достоин, быть пионером! Ты даже не достоин, носить октябрятский значок! Ты – двоечник! Ты – позор всего класса! Бойкот тебе надо объявить! Родителей в школу! Отца! Мать! На собрание! Родительское! Педсовет! Бойкооот ему!!

Мы все замерли. Открыли рты. А Колька прыгал блохой, истошно кричал, размахивал руками, Горюша стоял спокойно, низко опустив свою кудрявую бычью голову, всё бубнил на счёт оторванной пуговицы, как будто сейчас для него это было самое важное!

И тут вдруг Толик – воспитанный, интеллигентный Толик! – грохнул о парту стопку учебников и закричал на весь класс:

– Да у них маленький дома! И отец умер! А вы! Вы все!..

Воцарилась тишина. Колька замер в нелепой позе. Все посмотрели на Горюшу, а он боднул своей кудрявой бычьей головой, всхлипнул. Всхлип мгновенно превратился в рыдание. И он выскочил из класса.

– Горюшенька! – закричала Машка. Она схватила портфель, рванулась, пинком открыла дверь и исчезла в коридоре.

Мы – я, Вовка, Толик, Сашка и ещё один Сашка – бросились следом.

* * *

Их мы нашли в укромном уголке на первом этаже, рядом со спортивным залом. Машка сидела на лавочке и пришивала оторванную пуговицу, рядом – Горюша; он плакал, закрыв лицо большими руками. Мы встали полукругом. Что делать, никто из нас не знал. Что сказать, тоже.

Обернулись на топот. Это был Колька. В руках он держал портфель Горюши.

– Я вот… – промямлил он и замолчал. Он смотрел на нас всех – как Машка пришивает пуговицу, как Горюша плачет, как мы стоим полукругом.

– Уходи, – сказал ещё один Сашка и отвернулся.

Мы все отвернулись.