Читать книгу Воронье гнездо - Марика Макей - Страница 9

Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущённый

И смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим, —

Кто был ничем, тот станет всем.

Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Никто не даст нам избавленья:

Ни бог, ни царь и не герой.

Добьёмся мы освобожденья

Своею собственной рукой.

Чтоб свергнуть гнёт рукой умелой,

Отвоевать своё добро, —

Вздувайте горн и куйте смело,

Пока железо горячо!

Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Лишь мы, работники всемирной,

Великой армии труда,

Владеть землёй имеем право,

Но паразиты – никогда!

И если гром великий грянет

Над сворой псов и палачей, —

Для нас всё так же солнце станет

Сиять огнём своих лучей.

Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

(Официальный гимн РСФСР 1918—1944 гг.)

– Ох, скоты! – вопила полная, крепкая дама, размахивая руками. – Что вы творите, свиньи?! Да будьте вы прокляты, черти окаянные!

– Мама, – послышался неуверенный детский шепоток, – теперь мы будем прокляты?

– Тише, Аглая, – надломленным голосом ответила женщина, уводя дочку от места стройки, – незачем хорошей девочке говорить такие вещи. Господь, он всё видит. Он не допустит, чтобы страдали невинные люди.

– А те, кто виновен, пострадает?

– Аглая! – Женщина одёрнула девочку, но потом быстрыми, резкими движениями погладила её по голове. – Всё будет хорошо.

– Не хочу, чтобы было хорошо. Пусть виновные будут наказаны.

– Тише, Аглая!

Мать, крепко державшая ребёнка за руку, стала отдаляться от толпы зевак. Люди галдели и возмущались, часто переходя на крики и нецензурную брань. Деревенский покой был бесповоротно нарушен.

– Разрушим старый мир и на его костях построим новый! – раздался возглас со стороны «виновных».

***

– Слав! Слав, ты меня слышишь?!

Чья-то грубая и тяжёлая ладонь ударила меня по лицу несколько раз.

– Что ж ты его так лупишь, окаянный! А ну, подвинься!

Бабушка аккуратно опустилась на диван возле меня и легонько погладила по лицу. Я чувствовал бессилие, всё тело будто налилось свинцом, а веки, словно намагниченные, никак не хотели подниматься.

– Славушка, милый, – тихо позвала бабушка, – ты меня слышишь?

Всё ещё не открыв глаза, но хорошо расценивая обстановку вокруг, я кивнул. Хоть и лёжа, но я чувствовал головокружение и тошноту.

– Ему нужно поспать, – раздался голос Кости. – Не переживайте, Анна Петровна, это просто угар, завтра ему станет лучше.

– Как же так, – вздохнула бабушка, – не уследила.

– Не вините себя. Он же горожанин, сами говорили, что хлюпик…

– Что случилось? – изнемогая от жажды, еле разлепив губы, проговорил я.

– Как у нас говорят, – бодро ответил Костя, – жара надышался! Ничего, – парень присел возле меня на корточки и по-приятельски потрепал по плечу, – к завтрашнему дню оклемаешься. Только запомни, в следующий раз не одевайся в парной, для этого предбанник есть.

«В следующий раз» – слова соседа эхом отозвались в мозгу. Воспоминания обрушились на меня смертоносной лавиной, угрожающей лишить рассудка. Какой ещё следующий раз?! Ноги моей не будет в этом адовом пристанище – бане!

Я соскочил с дивана, озираясь по сторонам и опрометчиво завопил о чертях и барабашках – или кто там ещё бывает из нечисти? – и при этом старался жестами показать, что происходило в тот злополучный момент в бане. Бабушка с Костей слушали меня, не перебивая, а я в это время размахивал руками, уже стоя на диване, будто намереваясь отгородиться ото всех. Или убедить пожилую родственницу и соседа в моей полной неадекватности.

– Эта тварь долбилась ко мне, а я даже видеть её не видел! – не мог успокоиться я. – А послушали бы вы как она вопила! Я даже в самых кошмарных фильмах не слышал такого воя! – мой взгляд переметнулся на Костю. – А ты вообще пообещал, что я смогу отсюда уехать, а я не смогу! И никто не сможет!

Костя скорчил гримасу, давая понять, что никаких обещаний-то не было, потом развернулся и вышел прочь из помещения. Бабушка хваталась то за голову, то за сердце, но я никак не мог угомониться, чтобы поберечь её чувства. Во мне кричал страх, детский, по-настоящему лютый страх.

– Так, приятель, – Костя вернулся с кружкой в руках, – на-ка выпей. Полегчает.

Я схватил тару с мутной жидкостью и залпом её осушил, поздно сообразив, что это никакая не вода. Во рту остался кислый привкус, а горло мигом согрелось от градуса.

– Что это? – буркнул я, закашлявшись.

– Брага.

Спустя каких-то десять минут я лежал, растянувшись на диване, и несказанно счастливый улыбался во все тридцать два зуба. Люстра на потолке вытанцовывала вальс, а бабушка с Костей бурно о чём-то спорили. Слышал, как бабушка что-то говорила о расплясавшихся бесах, а сосед что-то о трещинах в моей психике. Мне не хотелось вникать в детали той дискуссии, потому что люстра зазывала отправиться в пляс в качестве её кавалера. Я игриво согласился. Дальнейший разговор этих двоих отзывался гулким бубнежом, я почувствовал, как сон навалился всей силой и провалился в темноту.

***

Утро нового дня встретило меня головной болью и засухой похлеще, чем в Сахаре. Проснулся я на том же диване, видимо бабушка не захотела меня тревожить. Или Костя отказался тащить в спальню…

– Я чай с травами заварила, – осторожно, словно человек боящийся спугнуть трусливого кролика, выглядывая с кухни, проговорила бабушка. – Давай попьём вместе.

– Конечно, – потирая глаза и зевая, согласился я.

Бабушка тут же вернулась на кухню и загромыхала черепками. Я опустил босые ноги на крашенный, деревянный пол и, почувствовав прохладу, тяжело вздохнул. Вспомнить, что конкретно произошло в бане, удавалось уже с трудом. По прошествии ночи странность от случившегося выцвела, и теперь мой страх казался простым ребячеством. Но в душе меня всё же терзали опасения и беспокойства.

– Прости, Ба, – держа уже вторую кружку чая, невнятно пробормотал я, – я столько всего наговорил…

– Да что ты, внучек! – Бабушка всплеснула руками и понимающе посмотрела на меня. – Незачем тебе просить прощения. С угара-то оно вон как бывает… Главное, что ты отутовел.

Я хотел было продолжить разговор, но громкий звук барабанной дроби по окну заставил меня прикусить язык и подпрыгнуть на месте. Костя снаружи размахивал каким-то инструментом – скорее всего для починки фундамента – и зазывал меня выйти. Я почувствовал облегчение, увидев его лицо за стеклом, но, похоже, этим утром меня одолевало не только похмелье. Страх всё же никуда не ушёл, а просто спрятался, дожидаясь подходящего момента вновь встретиться со мной лицом к лицу.

Работа на солнцепёке выматывала. Нас не спасали ни завязанные на головах футболки, до этого обильно пропитанные потом, ни колодезная вода. Костя с важностью какого-нибудь зажравшегося чиновника показывал мне, как замешивать раствор из песка и цемента, учил правильно вкапывать усиливающие конструкции и демонстративно складывал руки на груди, контролируя, правильно ли я заливаю щели в фундаменте. От этой показухи с заунывной беседой об умениях в хозяйстве меня спасла Катюха.

– Привет, мелочь! – поздоровался я, подбегая к девчушке. Та по обыкновению встретила меня сведёнными вместе бровями и наморщенным лбом.

– Чего тебе, ушибленный?

– Эй! Ты как со старшими разговариваешь?

– Так как они этого заслуживают, – ответила Катюха, сразив меня ехидной улыбочкой. – Только ушибленный мог пойти на своих двоих из Гнезда.

– Ладно, ладно, – отмахнулся я, – это мы уже давно проехали. Ты лучше скажи, какие дела тут с вашими банями обстоят?

– А что, уже слышал про Корасёва? – удивлённо округлив глаза, спросила Катюха, а потом надула губы и продолжила: – Это что, получается, метишь на моё место слухача?

– Какого ещё слухача? Ничего и никуда я не мечу. Вчера в бане, как мне показалось… В общем, чертовщина там какая-то творилась.

Катюха ещё больше выпучила глаза, схватила меня за руку и потащила подальше от Кости, который до сих пор заделывал дыры в фундаменте бабушкиного дома и искоса посматривал в нашу сторону. Девчушка убедилась, что нас никто не слышит и заговорила:

– Я не знаю, что творилось в твоей бане, но Корасёв – тот, что живёт на другом конце деревни, после поздней смены пошёл вчера мыться и не вернулся! Его жена сказала, что рабочая одежда так и осталась в предбаннике, а мужа и след простыл… Дело было в полночь.

– Я тоже ходил мыться ближе к полуночи!

– А что ты видел-то? – оживилась собеседница.

– То-то и оно, что ничего… Я слышал. Снаружи завывали так, что кровь стыла в жилах. Нечто барабанило по окну и двери. Думал, кони двину от страха.

– Ух ты!

– Чего ух ты? – нахмурился я. – Нашла, чем восхищаться!

– Да не восхищаюсь я, – взяв меня за предплечья, Катюха снова зашипела мне на ухо. – Дело принимает совсем другие обороты! Стало быть, Корасёв-то не забухал вовсе.

– Да… А что с ним случилось?

Девчушка провела большим пальцем по горлу и высунула язык, характерно озвучив свои действия шипящим «щик». В животе у меня похолодело.

– Значит, я не сошёл с ума? Всё это происходило на самом деле?

– Лучше верить в чертовщину, горожанин, и молиться, чтобы это оказалось неправдой, чем надеяться на разыгравшуюся фантазию и опрометчиво потерять бдительность.

– Да сколько тебе лет? Излагаешь как пенсионер!

– А поживи тут с моё и не так говорить начнёшь, – ответила Катюха.

– Мелочь! – окликнул я её, когда та уже развернулась, чтобы покинуть меня. – Почему они, – я кивнул в сторону крепости, где стояли Костя и бабушка, – думают, что я спятил? Они не верят в… не верят в чертовщину.

– Им давно за восемнадцать, – пожав плечами, ответила та. – Когда ребята становятся совершеннолетними, то напрочь забывают о творящихся здесь ужасах.

– Что значит забывают?

– То и значит. Они больше не ищут способа покинуть это место.