Читать книгу Понемногу обо всём - Марина Алиева - Страница 5

Оргштатные мероприятия – беда для любой части, особенно, если к ним прилагаются сокращения, о которых шепчутся по углам с вытаращенными глазами. В этом случае те, кто дослужился до пенсии, или, говоря иначе, самые уязвимые, замирают и начинают бояться.

– Ты слышал? – зловещим тоном осведомилась у Егори его супруга прямо за утренним завтраком. – Говорят, сокращения будут, как никогда! Двадцать процентов! И, вроде бы, только среди офицеров.

Егоря поморщился.

– Меня не коснётся – там и так работать некому.

Но, заглотив кофе и совершенно не ощутив вкуса, всё же осмелился спросить – осторожно и максимально не заинтересовано – откуда у супруги такие сведения?

– Да все говорят. Только ты в твоём клубе ничего не знаешь Вот увидишь, не сегодня – завтра даже вам объявят официально.

На службу Егоря шёл озадаченным. Его мозг словно разделился на две части. Одна беспечно твердила: «Меня не коснётся», зато другая онемела, как засиженная нога. Глаза сами собой фиксировали «наслеженное» за годы службы – наглядную агитацию, которую создавали под его чутким руководством, «колокольчики» над плацем, которые вешали под его чутким… Родное штабное крыльцо, эскизы которого, опять же, под его чутким, доводили до совершенства клубный художник и «хакер» – клубный компьютерщик. Разве мог кто-нибудь ещё похвастать такой ощутимой деятельностью?! Да если бы не Егоря, тут бы всё утонуло в дорогостоящих материалах и прочих сложностях. А так – вот оно, пожалуйста – без излишеств, дёшево, (потому что, опять же, он, Егоря, нашёл фирму, где его знакомый за полцены.., и всё такое), пусть плохонько, и простенько, и стандартно, зато, как раз так, как любит командование! И почти всегда к сроку! Нет, нельзя такого работника терять! Нельзя! Кто сумеет так же? Этот, что ли, сопливый капитан из дежурки, который выдал ему ключи от клуба, не отнимая от уха трубки служебного аппарата? Вся часть знает, что у него дядя в генштабе сидит генералом. Тут бояться нечего – даже если его должность сократят, другую специально для него же и введут. Но разве под силу такому добыть пять килограммов краски, не затратив при этом ни рубля, а потом ещё и выдержать целый скандал с клубным художником из-за того, дескать, что верхний слой краски покрыт плесенью, и вообще, ей вагоны красят, но никак не рисуют! Тут не нервы надо иметь – тросы! А ведь нарисовал, не рассыпался. Эмульсионки подбавил, и ничего… Егоря тогда очередную благодарность получил. У него вообще благодарностей этих, как у дурака фантиков…

Или, скажем, разве сможет заменить его майор Перебабин – этот, как бы зам, вечно мечтающий занять место клубного начальника? Уж тот точно всю работу завалит со своими идеями, выношенными ещё в семидесятые. Когда-то он, возможно, и был новатором, но сейчас весь пыл направил на подсиживание Егори и беготню за бабами – никак не выберется из тех же семидесятых, где сам себя прославил ловеласом – но даже тут новаторством не блещет. Все у него блондинки, у всех ноги от ушей, а на деле стыд один! А Егоря, что? Всякий порой ошибается, особенно тот, кого подсиживают…

Из мутного потока сознания выловилась хорошая фраза о том, что не ошибается тот, кто не работает. Рельефно отпечаталась на лице. И от штаба до места службы дошёл, уже вполне уверенный в себе, подполковник.

Возле клуба Егоря мрачно осмотрел собравшихся подчинённых, скупо поздоровался и, не глядя в неприветливые лица, открыл двери. Велел всем через пять минут быть на «брифинге» у него в кабинете. Потом отжал кнопку сигнализации, под трескотню Перебабина о том, что в маршрутке только что на него «такая пялилась!..» прошествовал к себе, где, перебивая красочное описание очередной блондинки, состоящей из одних ног, величаво спросил:

– Ты о сокращениях знаешь?

Перебабин загрустил.

– Ну да. Мне жена ещё вчера сказала. А сегодня майор из кадров подвозил и тоже… Говорит, всех пенсионеров погонят.

Егоря взял со стола какую-то бумажку и, не видя текста, прищурился в неё.

– Положим, не всех, – произнёс он тоном скучающего патриция. – Хотя, если предложат уйти, я не откажусь. Надоело что-то за всё отвечать. Меня в столько мест зовут… Самому увольняться нет смысла, но, если что, не пропаду…

– А куда тебя зовут? – вытянул шею Перебабин. – Может и я тоже?..

– Нет, – поморщился Егоря. – Меня же на руководство зовут, там зарплаты ещё туда-сюда, а тебе разве двенадцати тысяч хватит?

– Да ну.., – совсем расстроился Перебабин и зачем-то добавил: – У меня дочь замуж собралась.

Егоря почувствовал себя лучше. Никто и никуда его, конечно же, не звал, и никому другому о своей готовности покинуть кормящую часть он бы нипочём так смело не сказал. Но Перебабин верил в востребованность начальника, хотя и шептал по углам, что всю работу за него делает. «Вот увидите, – восклицал он в кругу многочисленных доброхотов, которые потом передавали всё Егоре, дословно и в лицах, – этот лучше нас всех устроится! Все ходы-выходы знает, везде пролезет… А у самого за плечами только курсы прапорщиков и всё!» Егоре такая вера в него, ясное дело, льстила. Для вида он посверкивал глазами и негодовал, дескать, кому какое дело, но в глубине души и, положа руку на сердце, готов был признать – будь на месте Перебабина кто-то всего лишь поумнее, не сидеть ему, Егоре, в начальниках никогда!

– Включи-ка мне компьютер, – повелел он вошедшему клубному хакеру.

И пока тот втыкал вилку в розетку и нажимал на кнопочку, взял со стола ежедневник, раскрыл его наугад и погрузился в созерцание страницы на всё то время, которое потребовалось для загрузки и открытия «рабочего стола». После этого, несмотря на прибывающих подчинённых, Егоря подсел к монитору, завозил мышкой, включая и выключая зачем-то календарь, и несколько долгих минут делал вид, что жутко занят.

Подчинённые ждали. Ни для кого не было секретом, ЧТО именно их начальник сейчас высматривает в компьютере, но это молчаливое выжидание давно стало чем-то вроде утреннего ритуала, по поводу которого сначала негодовали, потом посмеивались, и к которому теперь просто привыкли, как к неизбежному.

– Товарищ подполковник, мы тут, – наконец не выдержал прапорщик.

Он сегодня был не в духе, нужно было ехать заказывать стенды для новой наглядной агитации, потом отлавливать кладовщика, потом списывать драгметаллы, потом чинить розетки на сцене… поэтому на руководящие изыски начальства время тратить не хотелось.

Егоря недовольно буркнул: «Щас», для острастки ещё пару раз щелкнул мышью и, сдвинув брови, повернулся к аудитории:

– В отличие от всех вас я тут не в бирюльки играю.

Потом повозил по столу ежедневником и телефоном, меняя их местами, снял трубку, куда-то позвонил, прослушал около двадцати долгих гудков, после чего бросил трубку со словами: «Никто работать не хочет!» и задумался, глядя в окно.

– Мы тут про сокращения говорили, – рискнул начать брифинг Перебабин.

– Да, – словно очнулся Егоря. – Я, конечно, не собирался пока озвучивать… Мне это по секрету.., из Москвы позвонили.., но коснуться может каждого, так что, готовьтесь.

– А чего нам готовиться? – отозвался тридцатилетний прапорщик. – Пусть увольняют. Работать только кто будет?

– А-а-а, тебя-то не тронут, – вяло махнул рукой Перебабин. – Это нам с товарищем подполковником надо затылки чесать… Ты ведь, Евгений Васильевич старше меня, да?

Егоря не ответил. На его лице замешивалась сложная комбинация из величавости, презрения, таинственной информированности и отеческой заботы.

– Вы зря думаете, что коснётся только пенсионеров. Мне оттуда, – короткий взгляд в потолок, – дали понять, что должности будут резать, как.., – он порылся в амбаре памяти, – как сидорову козу!

Кто-то из контрактников прыснул.

– Вот тогда и посмеётесь! – повысил голос Егоря. – За забором! Там таких, как вы, с прошлых сокращений, как собак…

Он снова схватил телефонную трубку.

– Не ответят, товарищ подполковник, у всех совещания, – изнывал от нетерпения прапорщик. – Там проверяющий из Москвы приехал…

– Какой проверяющий?! – подскочил Егоря.

– Да х.. его знает. Вроде пожарник… Дежурный сказал, к нам по любому не пойдёт, потому что гостиницу ему не заказывали, значит, вечером уедет.

Не отрываясь от телефона Егоря цыкнул на него, как будто на том конце кто-то ответил, потом бросил трубку и снова задумался.

– Разрешите идти? – спросил прапорщик.

– Я не отпускал!

В привычной обстановке кабинета Егоря стал оптимистом, абсолютно уверовавшим в свою неприкосновенность, и утренняя неуютная тоска его почти оставила. Но на смену ей пришло желание сделать что-то весомое, чтобы доказать.., особенно теперь, когда проверяющий.., и вообще! Сдвинув брови, он обратил грозный взор на художника.

– Эскизы готовы?

Бездельник-художник, как всегда нагло, спросил:

– Какие?

– Для стойки под флаги.

Художник закатил глаза.

Вопрос о треклятой стойке поднимался регулярно, раз месяца в три на протяжении лет этак четырёх. Поначалу художник подошел к проблеме творчески и сделал аж три варианта, к которым присовокупил и четвёртый, больше для хохмы, потому что уж очень он был стрёмный. Но выбрали, как ни странно, именно этот. Ладно, выбрали, так выбрали. Но через какое-то время эскиз затребовали снова, потому что, как объяснили, тот первый потеряли. Художник послушно нарисовал, уже не заморачиваясь творчеством. На третий раз просьбе восстановить утраченное он удивился, на четвёртый и пятый разозлился, над шестым посмеялся, а седьмой воспринял, как должное. Потом сбился со счёта. Старая стойка, облезлая и еле дышащая, так и стояла за кулисами. Её не было смысла даже подкрашивать, но новая всё рисовалась и рисовалась…

– А где те, которые я делал раньше? – спросил художник просто, чтобы заполнить паузу.

Егоря задвигал желваками.

– Это я тебя должен спрашивать – где?!

– Последний я товарищу майору отдал.

Перебабин икнул. Завозил ящиками стола, для вида поискал в ворохе каких-то фотографий.

– У меня нет.

– Чтобы к началу совещания у шефа эскиз был у меня на столе! – пророкотол Егоря.

Художник вздохнул. Пошарил рукой под столом, где в пачках лежала бумага, вытащил чистый лист. Из кармана полевой куртки выловил огрызок карандаша и несколькими штрихами набросал до боли знакомую стойку и проставил размеры, которые ему уже снились.

Егоря потянулся было за листком, но тут уголок его глаза, не столько увидел, сколько почуял неладное за окном. Евгений Васильевич повернул голову и обмер. По дорожке, ведущей от родимого клуба шёл командир с каким-то мужиком московского вида!

И тут Егоря снова раздвоился. Одна его часть, ведавшая, видимо, обычной жизнедеятельностью, бессильно обмякла – заходили, смотрели, его не позвали! Но зато другая, наверное та самая, с которой по предсказаниям Перебабина он везде пролезет, сработала молниеносно! Художник ещё тянулся с листком, а Егоря уже исчез из кабинета, не забыв по пути нацепить фуражку. Все его подчинённые только переглядывались, а он уже скатывался с крыльца и, перемахнув каким-то чудом через обширную клумбу, которую в обычном режиме не осилил бы и до половины, выскочил на дорожку за командиром. Посеменил скоренько ногами, подбирая нужную, потом выровнялся, приложил руку к козырьку и замаршировал по уставному, как положено, за три шага до цели. Прогуливающийся в благости командир удивлённо обернулся, а за ним и мужик московского вида.

Перебабин и все подчинённые приникли к окнам кабинета. Судя по спине Егори, рапортовал он отменно!

Что уж там за разговор потом вышел слышно не было, но ясно, что короткий. Командир как-то очень быстро от Егори снова пошёл, мужик московского вида чуть припоздал – явно хотел Егорю получше рассмотреть – но командир его под руку подхватил и скоренько так потащил к штабу.

– Ну, всё.., – сказал Перебабин.

Егорю уволили на пенсию через месяц.

Всё это время он руководил родимым клубом с энтузиазмом, которого не видели в нём даже на заре карьерного роста. В госпиталь для прохождения медкомиссии, как это всем полагалось, Егоря не лёг. Договорился, что будет приезжать, сдавать анализы и обходить врачей, всё же остальное время не вылезал со службы. Идеи по благоустройству и улучшению работы вылетали из него, как мушки дрозофилы, чтобы покружить, покружить и… ну, сами знаете, дрозофилы долго не живут. На каждом брифинге он озвучивал очередной проект, вроде какого-то «электронного реестра для библиотеки, который в виде таблицы и с подробным описанием», или общего пульта управления «зеркалом сцены», который разместится на втором этаже в бывшей киномеханницкой, куда надо прорубить «витражное окно»… Он даже заставил художника нарисовать мелом на стене размеры этого окна, но потом увлёкся созданием музея. И не просто части, а рода войск в целом!

Подчинённые считали дни до заветного срока, хотя Егорю в глубинах душ жалели. Даже Перебабин злорадствовал не так, как от него ожидали. Впрочем, скорей всего не от человеколюбия, а по той простой причине, что и ему оставалось недолго. Командование пообещало дать ему «порулить» клубом до вступления в должность нового начальника, а потом… всё, как он сам и сказал.

В свой самый последний день Егоря вышел на плац с другими такими же увольняемыми. Командир наговорил им стандартных фраз о том, какие они были молодцы и как жалко с ними прощаться. Подарил ценные подарки из списка, такого же стандартного, как и фразы. Потом перед пенсионерами строем прошли вчерашние сослуживцы, отдавая честь.

Егоря стоял, смотрел на солнце, бившее ему в глаза, и плакал.

После церемонии, когда расходились, кто-то позвал его: «Пойдём, Евгений Васильевич, выпьем что ли. На работу больше не надо…».

– Да, да, сейчас…, – забормотал Егоря. – Вы идите пока, а я тут.., мне надо…

Он дошёл до клуба, в кабинете положил в шкаф подарок, достал ежедневник и ручку…

Через некоторое время офицеры, собравшиеся на совещании у начальника отдела удивлённо повернулись на звук открывающейся двери. На пороге стоял Егоря. Застенчиво улыбнувшись, он извинился, сел на свободный стул и раскрыл ежедневник…