Читать книгу Стать архитектором! - Марина Белякова - Страница 19

«Городское управление Франкфурта-на-Майне в 1925 г. принимает десятилетнюю программу жилищного строительства, которая предполагает в 1926 г. возвести 1200 квартир для малоимущих слоев населения. Реально же возводится почти в два раза больше – 2200 квартир. В 1927 г. вместо запланированных 1400 квартир опять строится в два раза больше – 2855. В 1928 г. программа вновь скорректирована в сторону увеличения – на последующие четыре года намечается возведение уже по 4000 квартир в год».

Марша опустила лист бумаги на колени, посмотрела на Ольгу Викторовну.

– Надо полагать, руководство СССР было в курсе этих достижений и решило воспользоваться европейским опытом. А они поехали к нам, спасаясь от безработицы, начинающейся в Германии.

– Да, всеми двигало желание трудиться, они предполагали, что фронт работ в Советской России будет огромным. Вот заметка из газеты «Вечерняя Москва» от 3 мая 1930 года: «Вчера в Москву приехал известный германский архитектор, профессор Эрнст Май, являющийся одним из важнейших представителей группы франкфуртских архитекторов, работающих по городскому и поселковому строительству. Профессор Май занимается сейчас над проблемами новых архитектурных форм и рационализации жилища». Вот, еще посмотри, небольшая выкопировка, не спрашивай, как нашла. Это воспоминания Эрнста Мая – книга, опубликованная в 1963 году. У нас, естественно, не переводилась.

Марша прочитала статью.

– Неужели размах этого движения был таким массовым. Май пишет, что у него в подчинении в определенный момент работали около восьмисот специалистов!

– Не то слово, каким массовым. И это касалось не только строительства, в двадцатых годах было принято постановление о привлечении зарубежных специалистов в разных областях. Кончилось все, однако, не очень хорошо… Смотри, что я тебе принесла, – Ольга Викторовна протянула Марше фотографию.

– Ой, я знаю, этого человека, он муж Маргаретты Враницки.

– С чего ты взяла? – Ольга Викторовна пришла в замешательство, – это же Генрих Вульф.

– Да вы что! Просто он с Марго на фотографии стоял рядом. Слушайте, какой интересный мужчина, ну, честное слово, влюбилась бы. Я заметила, он всегда улыбается: веселый и оптимистичный, поэтому, наверное, и остался в Союзе. Ольга Викторовна, а вы еще не догадались, почему они приехали в этот город? Я спрашивала у знакомых, никто архитектора по фамилии Вульф не знает, ну, по крайней мере, в «Гражданпроекте», а ведь это головной институт в городе. Надо обратиться в Союз архитекторов, возможно, он там состоял в членстве.

– О том, почему они сюда приехали, я пока не выяснила. А что ж ты про письма не спрашиваешь? Наверное, хочется узнать новости?

– Ну, во-первых, я думала, что вы еще к ним не приступали, не так много времени прошло с нашей последней встречи. Во-вторых, было неудобно интересоваться и исподволь торопить.

– Ты права, я еще не все перевела. Мне хотелось бы взглянуть на подлинники, некоторые места уточнить, кроме того, ты обмолвилась, что есть фото.

– Да, конечно, Ольга Викторовна, сейчас принесу, вы пока чайку попейте, а то мы прямо сразу к делу, у вас чай совсем остыл. Давайте, я горячего налью, чайник на этой печке прекрасно держит температуру.

Марша убежала вскрывать тайник. Вернулась с толстым конвертом.

– Вот мы с вами, Ольга Викторовна, ведем расследование, а на самом деле, может, это вовсе не секрет, и обо всем даже соседи знают. Сколько лет они тут жили, общались же, наверное, между собой.

– Да, вот именно, уж на счет того, где работали, когда приехали, скорее всего, смогли бы рассказать. Да и наследница дома, по-видимому, в курсе.

– Мы все полулегально делаем, мне у хозяйки неудобно спрашивать, хотя, наверное, наши попытки узнать о судьбе выдающегося человека объяснимы, ведь его талант даже Корбюзье отметил.

– Я практически все перевела и половину, где-то, оформила. Вот, что хотелось уточнить, – Ольга Викторовна заинтересованно разглядывала подлинник, – действительно, одно из писем без подписи и почерк другой, очевидно, это послание Вульфа Грэте.

Она передала Марше пачку стандартных листов писчей бумаги. Тексты были отпечатаны на пишущей машинке. Причем сначала на немецком языке. Марша вопросительно посмотрела на Ольгу Викторовну:

– У вас есть печатная машинка с латинским алфавитом?

– Да, конечно, ведь для меня немецкий язык – второй родной.

– Что вы говорите, Ольга Викторовна, расскажите, пожалуйста, ну хоть в общих чертах.

– Рассказать могу, в общих чертах будет уместнее, ведь сейчас мы по другому поводу собрались, и не хочется отвлекаться. Все достаточно тривиально: мои предки, бабушка и дед, сразу после февральской революции семнадцатого эмигрировали в Берлин, где они прожили до конца тридцатых годов. Там родилась моя мама, а перед войной, когда победила национал-социалистическая партия, они уехали в Швейцарию, просто повезло. Дедушка был известным врачом-хирургом, его пригласили работать, он принял предложение, и это спасло нашу семью. Всю войну они прожили в Берне, там моя мама встретила польского юношу – пианиста Виктора Марциновского, они полюбили друг друга и поженились, а сразу после окончания войны у них родилась я. Потом мы все вернулись в Германию, точнее, в ГДР. Я с детства занималась музыкой и балетом, мечтала учиться в Советском Союзе. В то время между нашими странами были налажены культурные связи. В 1962 году я поступила в балетное училище имени Лавровского в Москве. Успешно закончила его. Меня даже приглашали в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, но сразу дали понять, что примой я не буду, светил только кордебалет. Когда руководство здешнего музыкального театра предложило поучаствовать в новой постановке «Щелкунчика» в роли феи Драже, я не раздумывая согласилась, а потом осталась в труппе солисткой. В этих краях жили мои предки, мне показалось правильным обосноваться здесь. Не знаю, какова была бы моя судьба, останься я в Москве или в ГДР, но жизнь сложилась так, как сложилась. Я все время интересовалась прошлым России, поэтому, когда из-за травмы в тридцать девять лет мне пришлось выйти на пенсию, трудоустроилась в государственный архив и параллельно начала учиться заочно на историческом факультете университета. Должность моя довольно спокойная, есть возможность почитать, покопаться в старых документах. И еще мне важно, что работа в основном сидячая, я травмированную ногу не перегружаю.

– О, Ольга Викторовна! Вы никогда не жалели, что уехали из Германии?

– Ну, на счет этого нет. Меня воспитывали в любви к России, к ее культуре. Родители гордились своими корнями. Моя карьера балерины сложилась удачно, я объездила много городов и стран с гастролями. Всегда на виду, в окружении поклонников, здесь я встретила своего будущего мужа, вечная ему память. Жалеть мне не о чем, молодость была яркой, несмотря ни на что. Теперь тебе понятно, почему я именно тот человек, который требуется для перевода этих писем? – Ольга Викторовна засмеялась, – нашла ты специалиста по любовной переписке.

Марша взяла первый напечатанный лист.

«Mein lieber! Nur ein paar Tage sind vergangen, seit unserem letzten treffen, aber wie vermisse ich Sie! Nichts geht in den Kopf, ich Stelle mir nur die wiese, den Teppich, die Sonne und dein lächelndes Gesicht vor. Ans Herz und lösen, keine Kraft. Wie ich alles gerne für nur eine einzige Gelegenheit geben würde, Ihr lächeln wieder zu sehen, hören Sie das klopfen an der Tür und Ihre: „Greta, Greta, gehen Sie auf die Morgendämmerung zu schauen!“. Wie ich dich für diese frühen Besuche hasste, als du mich erwacht hast, hast du mich nicht schlafen lassen und wie ich jetzt bereue, dass ich dich abgelehnt habe! Obwohl ein paar Morgengrauen wir noch zusammen trafen!» Ich hoffe, Sie haben mich noch nicht vergessen. Ich Wünsche Ihnen Glück. Ich respektiere Ihre Wahl.

Greta, 1931 jahr, Januar».

«Мой дорогой! Всего несколько дней прошло с момента нашей последней встречи, но как мне не хватает вас! Ничего не идет в голову, представляю только луг, ковыль, солнце и ваше улыбающееся лицо. Сжимается сердце, а разжать его – нет сил. Как мне хотелось бы все отдать только за одну единственную возможность увидеть вашу улыбку, снова услышать стук в дверь и ваше: „Грэта, Грэта, идемте смотреть на зарю!“. Как я ненавидела вас за эти ранние визиты, когда вы будили меня, не давали мне спать и как теперь я жалею, что отказывала вам! Хотя несколько рассветов мы все-таки встретили вместе!» Надеюсь, вы еще не забыли меня. Желаю вам счастья. Уважаю ваш выбор.

Грэта, 1931 год, январь».

– Ольга Викторовна, я хочу смаковать письма понемногу, имея возможность подумать, но меня просто разрывает желание узнать сразу все.

– Найди в себе эти силы, читай медленно, растяни удовольствие, а сейчас покажи-ка мне дом и участок. Да, какой вид-то из окна, не выходя можно нагуляться!

Они надели хозяйские галоши и пошли в сад. Осень – прекрасная разноцветная пора. На черной земле, как мазки художника-пуантилиста, разбросаны листья. Стволы деревьев темные и графичные, по-особенному заметные. Небо синее-синее, несколько редких пухлых облачков подвешены к нему так скромно, чтобы украсить, но не перетяжелить декорацию. Вокруг тишина. Ни жужжания насекомых, ни пения птиц. Осень.

– Какая долгая в этом году осень, вон уже ноябрь скоро, а листья еще не опали, радуют нас своей разноцветной палитрой. Да и тепло вполне.

– Я всегда выделяла весну, апрель и только тут по-настоящему полюбила осень. Может, конечно, этому поспособствовала солнечная сухая погода. Близость к природе – это здорово!

– А что, у тебя с одной стороны соседей нет?

– Нет, там парк начинается. Вернее, парк располагается дальше, а здесь он как раз переходит в такую дикую, свободную фазу.

– Не страшно одной в большом доме, да без соседей?

– Ой, Ольга Викторовна, не пугайте меня. Конечно, если кому надо залезть сюда, то залезут. Это без труда.

– Может, тебе собачку подыскать?

– Да что вы, Вермикулита за глаза хватает, он и то у меня в запустении, на подножном корму иногда, – Марша показала рукой на промчавшегося мимо довольного кота, который пытался поймать невидимую жертву. Он с разгона пробежал вертикально по стволу яблони, развернулся, также стремительно спустился вниз, и боком, боком поскакал куда-то к забору. Марша и Ольга Викторовна расхохотались от этого неожиданного представления.

– Какой запах! Чувствуешь, Мария? Так пахнет только осенью. Где-то жгут листву, горечь дыма перемешивается с влажной свежестью воздуха! Как хорошо! Хочется сказать, что жизнь прекрасна! А ведь так оно и есть.

Марша протянула Ольге Викторовне листок с недавним письмом:

– Почитайте, пожалуйста, как это звучит на немецком!

Ольга Викторовна произносила фразы немного протяжно, словно стихи.

– Да, просто заслушаться можно, вот он, язык оригинала. Спасибо вам огромное за все, Ольга Викторовна!

– Не за что. А теперь пора уходить: выходной, полно забот и у тебя время не хочу отнимать. Благодарю за приглашение в гости, мне здесь очень понравилось, но ты права, такой дом – лакомый кусок, его обязательно следует под защиту государства пристраивать. Я помогу, чем только сумею, хотя бы, как начать разбираться с бумагами. Надо ведь и интересы наследников учитывать.

Марша проводила гостью до остановки автобуса. Сегодня произошла незапланированная встреча. Утром по телефону Ольга Викторовна сообщила, что у нее дела в том же районе, где живет Марша, попросила разрешения ее навестить и поделиться новостями. Они как-то само собой сдружились, и Ольга Викторовна стала по-матерински обращаться к ней на «ты» и по имени, забыв свое угрожающее «Шарова!».

Содержание первого письма, прочитанного на двух языках, ничего не разъяснило Марше. Вернувшись домой, она снова взялась за тексты.

«Mein lieber Heinrich! Je weiter die Zeit vergeht, desto verzweifelter liebe ich dich, desto öfter erinnere ich mich an dich und desto hoffnungsloser ist mein gegenwärtiger Zustand…»

«Мой дорогой Генрих! Чем дальше проходит время, тем отчаяннее я люблю Вас, тем чаще вспоминаю Вас и тем безнадежнее мое теперешнее состояние. Мне бы только сидеть в офисе рядом с Вами и выполнять все Ваши прихоти, перечерчивая планы, спорить с Вами, смотреть, как Вы хитро улыбаетесь, глядя на меня, как говорите: «Что Вы, Грэта, куда мне до вас. Вы – талант!». А Вы что, не талант? Как мне жаль Ваш талант. Бесконечно жаль! Спасает только работа, когда я работаю, я мысленно с Вами. Я слышу Ваш голос за спиной, когда Вы разговариваете с другими. И я вдруг заочно начинаю Вас ревновать! Ревновать ко всем вокруг. Все плохие! Только Вы хороший!

Ваша Грэта, 1931 год, март».

После этого письма Марше стало понятно, что Грэта работала вместе с Генрихом, по крайней мере, в одном подразделении. По всей видимости, их специальности были близкими, родственными или одинаковыми. То есть, она архитектор, инженер или хотя бы чертежница. Но ведь в те годы женщины-архитекторы было редкостью даже за рубежом. Грэта, Грэта, загадочная Грэта.

«Генрих, у меня радостная весть, возможно, через месяц мы приедем в Москву в командировку к Эрнсту. Как я жду этого, буду считать каждый день, каждую минуту. Только ради одного, посмотреть в Ваши синие глаза, услышать Ваш голос, вспомнить Вашу славную улыбку…»

Подпись была: «Грэта, 1932 г.».

«Вот это да! Но ведь в 1932 году в Магнитогорске родился Николай Генрихович Вульф! Такое уж в одночасье не случается, значит, после отъезда Грэты Генрих сошелся с будущей матерью Николеньки, вот подлец!», – Марша, расстроившись, до слез, анализировала новости.

Все валилось из рук. Ну что так переживать о делах давно минувших дней. Марша решила поговорить с Ольгой Викторовной, обсудить ситуацию, узнать ее мнение на этот счет.

Звонок телефона смешал ее замыслы.

– Привет, Жень! Приезжай, конечно, ха-ха, дворником у меня? Ну, здорово придумал. Давай, я тоже хочу дворником или помощником дворника. Хорошо, жду!

Женька Бархин решил приехать помочь убрать листву. Марше было немного жалко нарушать эту красоту, они с Ольгой Викторовной так любовались осенним садом! Ну, ничего, листья нападают еще.

Женька приехал быстро на своем новом автомобиле цвета «баклажан», привез пирог от мамы, чай (это стало доброй традицией), коробку молотого кофе в вакуумной упаковке. Марша такого даже и не видела.

Они нашли грабли, какие-то приспособления в форме веера из металлических прутьев, с загнутыми кончиками, для сгребания листьев. Вдвоем работа шла весело и шумно. Женька все время смешил Маршу, настроение ее быстро исправилось. В результате их сотрудничества собралась большая куча пахучей шуршащей листвы. Женька предложил ее поджечь и нюхать дым.

– Давай будем кофе пить на свежем воздухе, по-походному, стоя.

Они положили в корзинку для пикника, в которой Бархин привез гостинцы, пирог и бутерброды. Вскипятили чайник, заварили кофе в термос и вышли в сад. Солнце спустилось, его последние лучи окрашивали малиновым светом деревья и все вокруг.

– Здорово у тебя тут, Мария, возьми меня в квартиранты. Платить буду натурой. Где гвоздик прибью, где садовником поработаю. А это что за постройка? Сооружение какое-то длинное, окна большие!

– Да я не знаю, хозяйка флигелем называла. Он не отапливается, я туда и не заходила.

– Ничего себе выдержка, тащи ключи, сейчас как раз глянем. Ключи-то хозяйка оставила?

– Да есть целая связка от всех помещений, схожу, поищу.

Когда она вернулась, Женька стоял лицом к закату, подсвеченный прощальными бликами осеннего скупого солнца, и вдруг как-то сразу стало темно. Двор освещался только квадратом кухонного окна.

– У тебя тут уличный фонарь есть?

– Я не знаю, мне он вроде как не нужен был. Я ж по ночам не брожу по саду, страшноватенько! У меня карманный фонарик хороший, вот захватила. Ну, пошли? Что мы днем-то не отреагировали на этот флигель.

Освещая тусклым светом подборку ключей, сравнивая их поочередно с навесным замком, они нашли, наконец, подходящий. Как ни странно, замок открылся легко и сразу, будто не пробыл нескольких месяцев в бездействии. Женька двинул толстую деревянную дверь из цельных досок.

– Ух! Ничего себе!

Луч фонаря скользил по объему помещения, не находя границ. Бархин посветил на стены в районе двери и нашел выключатель. Свет во флигеле был. Не слишком яркий, вряд ли при нем можно, к примеру, читать, но равномерный, не утомляющий, не напрягающий глаза. Прямоугольное помещение с высокими витражами в продольных стенах оказалось совершенно пустым, отсюда загадка по поводу его назначения. Пол дощатый, некрашеный. Женька пошел вперед, рассматривая что-то. Потом резко развернулся и выскочил во двор.

– Мария, дуй быстро сюда!

Марша, испугалась, ей пришло в голову, вдруг Женька почувствовал неладное в самом помещении, поэтому так стремительно покинул его. Но оказавшись на свободе, она поняла, зачем Бархин ее позвал. Двор был равномерно освещен через огромные окна, подсвечивалась вся площадка перед домом, та, что находилась на небольшом возвышении и выложена крупными, плоскими камнями, между которыми пробивалась трава. С одного края вкопан невысокий столик. Покрытие площадки быстро отводило воду, было прочным и декоративным. Марша встречала в кладовой складные шезлонги. Наверное, хозяева, их сюда выносили любовались на закат.

– Ты поняла, Мария, это ведь все неспроста сделано. Для освещения зала вполне хватило бы окон с одной стороны, но они предусмотрели окна и с другой, чтобы через них подсвечивать площадку. Кроме того, пошли быстрее, – с этими словами Бархин опять потащил ее во флигель, – смотри, софиты. Театральные или по типу театральных. А теперь вот фокус.

Женька схватил палочку, крутанул ею, и софит развернулся, направив лучи в сторону двора. Подсветка площадки стала более интенсивной. Тогда они начали по очереди включать софиты, разворачивать их, выбегать наружу и смотреть, что происходит с иллюминацией в саду.

– Ну, продума́н был хозяин! Я уже неоднократно подмечаю! Совершенно не традиционные штучки тут у него.

– А меня это не удивляет, они немцы, архитекторы, вполне может быть.

– Слушай, а кто, отец или сын, все тут так выстраивал? Не узнавала?

– Да нет, а у кого, я с соседями не общаюсь, и неудобно спрашивать.

– Вот еще, ладно, я сам разведаю, что смогу.

– Жень, ты только аккуратнее, мне же здесь жить, я надеюсь!

– Обижаешь, я своим враг что ли? Обаянием стану действовать. Слушай, как хорошо, запах кофе, прохладный дымный воздух. Вот, Мария, что еще человеку нужно? Давай жениться и будем счастливы. Всем другим назло. Выкупим домик у твоей хозяйки, я тут все подремонтирую, красота. Вермикулита усыновлю.

Женька, говоря это, не смотрел Марше в глаза, она не знала, как ему отвечать, решила шуткой:

– Конечно, Жень, и будем счастливы, всем друзьям назло…

– Мы часто думаем, что это ветер нам разбросал страницы дневника, мы верим в эхо, предпочитая его словам и песням, не замечаем сквозняка, что волочит по полу наши откровения. И на мгновение нам кажется, мы счастливы, мы счастливы пока…

Женька поставил чашку на столик и молча, не попрощавшись, вышел через калитку, даже не оглянулся. Марша была в полном недоумении. Она простояла около затухающего костра еще с полчаса, надеялась, что Женька вернется. Но он не вернулся. Марша собрала чашки в корзинку и медленно побрела в дом. Такое вот длинное получилось воскресенье…