Читать книгу Страсть взаймы - Марина Бонд - Страница 7

– А помнишь ту белобрысую? Вот там был рот так рот. Самый что ни на есть рабочий. Аж яйца заглатывала.

– То-то ты орал, как бешеный, что глотку ей продырявил.

– Я реально офигел. А еще под *** был, там, что только не причудится.

– Да, ты тот еще извращуга со стажем. Меня вставила рыжая, помнишь? Анальщица знатная. Как мы ее в два смычка в один анус? Уффф… вот это способность.

– И это ты меня называешь извращугой!.. ну, что там наша дюймовочка? Очнулась? Мы ее не спать, так-то, сюда привезли.

Голоса словно издалека, неясно и неразборчиво, доносились до слуха Нелли. Она лежала на спине на той же кровати, с раскинутыми по сторонам ногами и руками. Разбитые губы ныли. Музыка звучала громче. Воздух был тяжелый, спертый. Прокуренный. Она несмело приоткрыла веки и тут же зажмурилась от резкой боли: чья-то рука грубо схватила за волосы и протащила к краю кровати, перевернув на живот.

– Ну-ка просыпайся, дрянь! Пора за работу!

Голову рванули вверх, вынуждая опереться на локти. Пальцы вдавились в щеки, открывая рот. За волосы дернули назад. И прямо перед лицом замаячил эрегированный фаллос. Она не успела сделать вдох, как гортань заткнули, словно пробкой, толстым, мясистым и дурно пахнущим членом. Хотела отшатнуться – не позволили. Тогда она приподнялась на руках, выгибая, удлиняя шею. Вот-вот сможет сделать вдох.

– Вот так. Догадалась, – довольно протянул голос сверху и его обладатель еще глубже протолкнул член ей в рот. Языком она почувствовала волосатую выпуклость. «Яйца», – с отвращением поняла она, теряя сознание от нехватки кислорода.

– Дыши, блядь! Что тебя, всему учить надо?

На миг он отстранился. Но только затем, чтобы снова в нее углубиться. Нелли подтянула под себя ноги и уперлась ладонями в матрас, вырываясь, отдаляясь от мучителя. Разбитые губы лопнули. Из них снова просочилась кровь. Теперь его резкий, специфичный запах смешивался с запахом крови, слюны и страха.

Она научилась дышать. Как бы ни было противно, инстинкты выживания взяли свое. Где-то глубоко в горле раздавались хлюпающие звуки, доводящие насильника до экстаза. Ее стошнило. Прямо на него. Рвота стекала по его ногам, капала на спущенные брюки.

– Ах ты, сука! – от удара ее отбросило в сторону. Голова закружилась. Кто-то глумливо заржал. Теперь она лежала на спине. Сокрушенная. Сломленная. И через силу принимала в рот, облеванный ею же самой склизкий, вонючий член.

Она больше не вырывалась. Не было сил. Глаза бесцельно шарили по полу – лишь бы не смотреть на него. Зацепились за ленту, что связывала волосы, а теперь валявшуюся на полу. Так и смотрела на нее. Отстраняясь от происходящего ужаса. Сожалея, что не может отключиться.

* * *

Ей так и не дали забыться. Удовлетворенный Юра пошел смывать с себя ее рвоту. Она перевернулась на живот и свесила голову. Открыла рот и позволила липкой сперме самой вытечь. А сзади к ней уже пристраивался Тимур. Видимо, они все решили урвать свой кусок пирога за один раз.

Он избавил Нелли от остатков одежды. Поставил на четвереньки. Ослепляющая боль вырвала душераздирающий вопль из истерзанного горла. Она отшатнулась вперед, но он удержал ее на месте. Слезы градом покатились по щекам. Каждый мускул напрягся до предела. Воздух часто и неровно просвистывал сквозь сжатые челюсти. Острая, режущая боль в заднем проходе чуть не лишила ее разума. Он вышел, и зашел в нее еще глубже. Что-то приговаривал, но Нелли, потрясенная болью, уже ничего не соображала. Он пробивался в нее глубже и глубже, раздирая ее пополам. К окружающему смраду прибавился запах фекалий.

Растерзанная физической болью Нелли дошла до точки апатии. Руки ослабли. Она упала на локти. Свесила одуревшую голову. Безразлично смотрела, как кровь, ЕЕ кровь, капля за каплей, падает на простыню. И пятно медленно увеличивается. В то время как Тимур, надсадно кряхтел и пыхтел, убыстряя свой ритм. С протяжным воем кончил в нее и в изнеможении повалился на бок. Со словами «вот, сучка» и похабной улыбочкой, вытер простынею испачканный член.

* * *

Эта вакханалия продолжалась три дня. Мужчины пили, ели, курили и временами проваливались в сон. Кто на диване, кто прямо на кровати рядом с жертвой. И при этом не забывали баловаться с новой игрушкой, каждый на свой лад. Иногда по очереди. Но чаще все разом. Они вытворяли с ней такие вещи, о которых она даже не подозревала, но коих в богатом арсенале их извращенной фантазии было не счесть.

Нелли была ни жива, ни мертва. Она потеряла счет времени. Не понимала, день идет, или уже ночь. Или начался следующий день. Ее не кормили. Только иногда поили, и то каким-то крепким алкоголем. Так, потехи ради. Сознание отключалось. Связь с реальностью терялась. Ей не позволяли одеваться и отлучаться от кровати. Нужду она справляла здесь же. С ней сношались постоянно. Казалось даже беспрерывно. В разных позах. С разным количеством людей. Иногда все происходило быстро. Но мужчины стали привыкать к наложнице. Новизна и острота ощущений пропала. И тогда ее безвольное, сдавшееся тело мучили по нескольку часов кряду. Многочасовые пытки с ее организмом сделали свое дело. Боль притупилась. Стала не такой острой, но постоянной, ноющей.

Они что-то принимали для подзарядки энергии. Но на нее им было ровным счетом все равно. Она, то потрепанной, изломанной куклой валялась в ногах кровати. То сворачивалась клубочком в изголовье, стараясь стать как можно меньше, незаметнее. То свешивалась по пояс с кровати вниз, когда ее жестко рвало одной лишь желчью. Простыни, вместе с покрывалом, давно стали грязными, похожими на тряпье. Из промежности, что не успевала заживляться, вытекала окровавленная сперма. Оставляла следы и разводы и перемежалась с пятнами темной от фекалий спермы. Да она и сама превратилась в тряпье. В лохмотья от когда-то существовавшей девушки. В то, что от нее осталось. В смрадную ветошь. В поруганную рвань.

Глаза ничего не различали. Никого не видели. Она перестала что-либо воспринимать, чувствовать. Когда Юра, самый жесткий в обращении с ней, прижег ее кругляшом сигары, она лишь слегка поморщилась. Хотя на чувствительной коже осталось большое кровавое пятно. Ее не волновали ни звуки, ни запахи. В нее могли влить стакан горящего абсента, и она безропотно глотала. И только замедленное сердцебиение подсказывало, что она все еще цепляется за жизнь.

К концу третьего дня оргии Нелли рабски отвечала «да» на все их требования. Какими бы развратными и аномальными они не были. Безвольно кивала головой, когда говорить сил не оставалось. И покорно подставляла любую часть своего разбитого тела для самой зверской услады.

Ее аморфное состояние стало, мало по малу, разочаровывать садистскую троицу. Тимур предложил дать ей ***.

– Да и самим не помешало бы взбодриться, а то обороты падают, – добавил он же. На том и порешили.

Современные реалии таковы, что не только доставку еды, напитков и прочего ширпотреба можно заказать. Но и наркоты. Главное, обладать связями. И уже через несколько часов им привезли целый ассортимент качественных психотропных веществ на выбор.

Нелли заставили нюхнуть дорожку. И будто второе дыхание в нее вдохнули. Она оживилась. Глаза заблестели. Движения приобрели порывистость, импульсивность. По ее жилам будто забурлил поток жизненной энергии. Прилив воодушевления развязал ей язык, устранил зажатость. Она стала похожа на человека.

На мужчин *** подействовал отрезвляюще. Они приободрились, воспряли духом. Тимур сказал, что «задолбался слушать вашу муторню» и включил свою музыку, «от которой прет по-настоящему». Макс, как всегда, тонко уловил изменения настроения своей жертвы. И повинуясь собственному, сиюминутному порыву, завязал с Нелли нехитрый треп. Она, понятно, рвалась на свободу. Ее разговор строился вокруг этой темы. Даже пошла с ним на некоторые условия, чтобы заключить сделку. Он же забавлялся ее изобретательностью и откровенно наслаждался игрой в кошки-мышки. Юру тоже накрыло. Но не найдя с кем зацепиться языками, он кому-то позвонил и ушел говорить в другую часть особняка.

«Грязные шлюшки будут наказаны,

Мамы их тоже будут наказаны…»

Речитатив Титомира набирает обороты. Тимур делает музыку громче, и начинает пританцовывать. Его поджарое тело задвигалось в такт музыке. Спущенные брюки держались на одной пуговице. Расстегнутый ремень болтался. Смуглый торс был забит татуировками. Массивный золотой браслет и перстень на мизинце дорого блестели. Ленивая, белозубая улыбка кривила рот с одной стороны. Выбритая четкими линиями, аккуратной формы темная бородка несколько утратила свой первозданный лоск, не знавшая последние несколько дней руки мастера. Так же как и ровная стрижка на голове немного растрепалась.

«Прилегает плотно маечка к груди,

Покажи, что есть для Титомира и…»

Тимати подключается к песне, а у Тима так и рвет башню от нахлынувшей эйфории.

– Вот это я называю четкой музыкой! Вот, что надо слушать, а не этот ваш блатняк, – перекрикивает он музыку.

Нелли пытается расслышать слова Макса, сказанные мягким, вкрадчивым голосом. Она всерьез вознамерилась выторговать свою свободу. Она сама в это поверила. Но…

«Расстегнув мою ширинку, она качает головой.

Меня не укачает – мой рот занят другой…»

И вдруг Тимур хватает ее за волосы. Оттаскивает от Макса, с которым она разговаривала, сидя на краю кровати, лицом к лицу, близко, чтобы слышать его из-за громкой музыки. Он перебил ее на полуслове и даже не заметил этого. А если и заметил, то по боку. Поставил ее на четвереньки в центре кровати и начинял драть ее. Сзади. В анал. На сухую. Нелли инстинктивно дернулась, но по опыту знала – сопротивление бесполезно. Зажмурилась, закусила губу и свесила голову, пережидая первые, самые болезненные толчки. А тем временем…

«Резкими рывками или плавными толчками,

Секс, секс, туси, ты ведь не расскажешь маме…»

Нелли с трудом подняла голову. Встретилась с глазами Макса. В них разливалась животная похоть. Он встал, скинул распахнутую сорочку. Расстегнул брюки и позволил им упасть к ногам. Голый подполз к сношающейся парочке и встал перед девушкой на колени, пристраиваясь спереди.

«Это я один, твой господин.

Этой ночью будем делать с тобой динь-динь-динь…»

Нелли безотказно принимала глубокие болезненные толчки с обеих сторон. И снова песня заиграла на повторе. У Макса начала спадать эрекция. Он выпил какую-то таблетку и вернулся. Нелли захотелось пить. Она попросила, но никем не была услышана из-за грохочущей музыки. Ее развернули и поставили поудобнее.

Пришел Юра. Возбудившись от увиденной картины, он решил присоединиться.

Жажда становилась нестерпимой. Во рту все пересохло. Она стала цепляться зубами за тонкую кожу члена. За что получила пощечину наотмашь от Макса. Юра пристроился снизу. Из-за сухости еле вошел в нее, причиняя боль. И вот в ней уже нет свободного от члена места. В нее тычут со всех сторон. Сверху заливают виски с колой, передавая по кругу. Она закрывает глаза. Последняя надежда, пусть и призрачная, что ее отпустят, разбилась вдребезги. В голове становится пусто. Ни одной разборчивой мысли. Ни одной связной идеи. Все прах. Все тлен. Тухлые запахи гнилых людей. И она, как главная марионетка содомии. А кругом грохочет:

«Ты хочешь быть стопудово наказана,

К кровати привязана, гелем намазана…»

* * *

Через несколько дней принятия *** организм привыкает, и уже нет того взрывного эффекта, как в начале. И мужчин он перестал вставлять, и к Нелли вернулась вялость. Тогда они развели кристаллы **** и выпили за вечное безумство праздника.

С Нелли случился новый приход. А за ним, как и у всего, что связано с наркотиками – побочный эффект. У нее заламывало челюсть, она скрежетала зубами, и постоянно хотела пить. С неконтролируемым гулянием челюсти возникли особенные трудности. Теперь никто из них не хотел рисковать своим фаллосом и давать ей в рот. За этим наркотиком последовали другие. А потом еще. И еще. Особенно их позабавило, какие глюки словила девушка от ***.

Дни перетекали один в другой. Складывались в недели, а может и в месяцы. Нелли окончательно потеряла счет времени. Да что уж. Она себя самое потеряла окончательно и безвозвратно. От алкоголя ее тошнило. Впрочем, как и от наркотиков. Но это все, из чего состоял ее рацион питания. Изредка ей удавалось выпросить простой воды. Еще реже ее кормили. Она смирилась со своим положением и желала лишь одного – чтоб ее мукам поскорее пришел конец. А как уж это произойдет: или в порыве безумства Юра придушит ее сильнее, чем обычно и она задохнется? Или свернет ей шею? Или Тимур вставит ей в задний проход не целую бутылку, а, скажем, колотую. Распорет ей кишки, и она скончается от потери или заражения крови? Это одному Богу известно.

Самым жестоким был Юра. Он любил избивать ее. Понятно, не за дело. Так просто. Бил в основном по лицу. А если ногами, то не скупился на все тело. Ноги у него были волосатые и кривые. Пальцы маленькие, с огрубевшей кожей и тоже кривые. Нелли удалось рассмотреть их в деталях, когда она облизывала ступни по его приказу. А потом, ударом ноги по лицу, что означало поменять ногу, лобызала другую, такую же скверную. Кроме отвратительных ног, Юра имел омерзительное пузико. Такое, которое на высоком худощавом теле смотрится до смешного неуместно. Однако руки, такие же длинные и тощие, обладали неожиданной силой. В этом Нелли неоднократно убеждалась.

И если бы не эти мелочи, скрытые под красивой дорогой одеждой, которые человек не видит при первом знакомстве, то он был, в общем-то, хорош собой. Обладал правильным овальным ликом, с чистым высоким лбом, с густыми белокурыми волосами. Лицо его казалось будто из мрамора – редкого и дорогого. Только глаза – бледные и водянистые – приводили Нелли в оцепенение. Она словно бы смотрела в глаза мертвецу.

Тимур выделялся извращенными вкусами. И ему не хватало в ее среднестатистической внешности неформальности. Однажды, будучи под сильным кафом, он захотел разрезать Нелли язык надвое. Его чудом отговорили. А вот соски он ей все же проколол. Какими-то подручными средствами, причиняя неимоверные страдания, удерживая сопротивляющуюся девушку в четыре руки, он вставил металлические колечки с шариками на концах. По одному проколу на каждый сосок. Потом еще долго и с удовольствием любовался своей работой.

Тогда, в короткие промежутки адекватного восприятия реальности, Нелли с ужасом оглядывала себя. Вернее то, что осталось от некогда улыбчивой и добронравной девушки. Свое затасканное, иссушенное тело. Свою разорванную в клочья душу. И начинала горячо молиться о смерти.

Минутами ей ужасно хотелось хохотать, громко и бешено. И она хохотала, как ведьма на шабаше. Страшно и по злому. И только удар сплеча заставлял ее умолкнуть.

Как-то раз в комнату вошел Макс. Нелли пребывала в непонятной прострации между сном и явью, пристегнутая наручником к спинке кровати. Ее всегда пристегивали, если оставляли одну. Он был уже не пьян, но еще и не под кайфом. Он находился в том тяжелом, грузном, дымном состоянии человека, вдруг проснувшегося после многочисленных дней запоя. Настроение его было хуже некуда.

Он прошел к столу. Отыскал среди бардака початую бутылку коньяка и опрокинул в себя содержимое из горлышка. При этом не сводил с девушки налитых кровью глаз. Он злился. На свое недомогание, на неспособность избавиться от него сию же минуту. На своих беспутных друзей, которые все еще где-то дрыхли. И на девчонку. Но злоба его была спокойной, холодной и даже разумной. А значит самой страшной и отвратительной, какая только может быть.

Он подошел и сел на край кровати. Он не ударил ее и не крикнул в самое ухо, как это сделал бы Юра. Он не врубил на полную мощность «Грязных шлюшек», как сделал бы Тимур. Он просто выжидательно вглядывался в разбитое лицо девушки. Она с трудом сфокусировала на нем заплывшие глаза.

– Не спишь? Притворяешься? И зачем? Разве не нравится роскошь, что тебя окружает? Предпочитаешь оградиться от нее сном? Не благодарно с твоей стороны. Многие хотели бы оказаться на твоем месте. Пить только элитные напитки. Баловаться лучшими наркотиками. Быть вхожей в круг сильнейших мира сего. А ей не нравится. Хочет уснуть, – он поцыкал языком и еще отпил из бутылки. Нелли вперила в него мученические глаза.

– А что тебе не по нраву? Чего ты хочешь? Вернуться в свой институтишко? В свою жалкую шарашку? В обшарпанное общежитие? К своему сосунку? А подумай, нужна ли ты ему сейчас такая? После нас? Облапанная там, где ему и не снилось? Выпотрошенная, как утка, что подают с яблоком в заднице? Думаешь, он примет тебя такую, грязную и оскверненную? Он ведь таскался за невинной недотрогой, за девочкой-целкой. А теперь эта девочка даст фору самым заправским шкурам. Теперь ты сама можешь ему рассказать, откуда в хлебе дырочки, – он зло усмехнулся и продолжил. – Не нужна ты ему такая. Он больше не захочет тебя знать. Позорить тобой свою фамилию. Он выберет другую – скромную, послушную, невинную девушку. А ты навсегда останешься шлюхой. Все умеющей, но никому не нужной. Продажной шалавой, какой сотворили тебя мы.

Он умело и тонко причинял душевные страдания этими бессердечно правдивыми словами, сказанные мягким, вкрадчивым тоном. Он ранил в самое сердце. Резал без ножа. Давил на самые больные точки. И это было только начало…

Нелли смотрела в его темные глаза, как завороженная. Не смела, да и не могла отвернуться. В горле застрял ком. В глаза защипало.

– Ты никому не будешь нужна после всего, что мы с тобой сделаем. Тебя вышвырнут из ВУЗа. От тебя отвернутся друзья, как от прокаженной. Даже родителям будет стыдно называть тебя своей дочерью. Мама, конечно, будет сильно переживать. А потом ничего, найдет утешение на дне бутылки. Да так и сопьется – тихо и незаметно. А вскорости и отец сведет себя в могилу, лишившись двух самых дорогих ему людей. И во всем виновата будешь только ты. Мне даже объяснять это не нужно. Ты сама понимаешь, что из подающей надежды пай-девочки ты стала никчемной потаскухой. Теперь твое место на улице, среди «плечевых», скатившихся вниз по наклонной от наркотиков и пьянства…

Он продолжал еще что-то говорить. Что-то в таком же унизительном духе. Но Нелли не могла больше воспринимать его слова. Жгучие слезы безысходности душили ее. Она чувствовала себя именно той половой тряпкой, какой он называл ее. Понимала, что все его слова до обидного верны. Назад дороги нет. Она – конченный, никому не нужный человек. Отбросок общества.

Макс видел ее реакцию и наслаждался ею. Он добивал ее этими словами. Медленно, но верно вытравливал из нее душу. Убивал в ней последнюю надежду на спасение. Выедал скудные остатки чувств, эмоций. Высасывал желание жить.