Читать книгу Блокадная кровь. Рассказы, стихотворения, эссе - Марина Бойкова-Гальяни - Страница 6

ТРИ ГОЛОСА

Блокадная баллада

Сегодня вытащили из сумки кошелек. Был он уже старенький, потертый, заношенный. Давно собиралась купить новый. Там и денег-то было немного, чтобы из-за этого переживать и расстраиваться. Но в нем лежала мамина фотокарточка, которую всегда носила с собой. И сейчас такое чувство, как будто у маленького ребенка отняли что-то очень дорогое. И хочется плакать от тоски, обиды и бессилия.

В моем сознании все время звучит мамин голос. Я как будто постоянно веду с ней бесконечный разговор. Отчитываюсь, что произошло за день, советуюсь, как поступить, спорю, оправдывая себя и подбирая доводы для моих завиральных идей. Если раньше, когда мама была жива, от нее еще можно было что-либо скрыть, то теперь… Мама живет в моем сердце, и все, что знаю я, известно и ей.

Иногда ловлю себя на том, что говорю, как мама, именно так, как сказала бы она. Подбираю слова и использую интонации, точно те же, что слышала от нее. И эта мамина история уже стала моей. Наши голоса сливаются в один, когда звучит рассказ о страшной первой блокадной зиме в Ленинграде. Города с таким именем уже нет на современной географической карте, но он… есть, он живет в памяти нашего народа.

Мама рассказывала историю, точнее – семейное предание. Еще в детстве я выучила все наизусть.

Как сейчас помню, дочка, как первый раз отправили меня одну за хлебом. На улице страшно. Там могут налететь фашистские самолеты и бомбить. Но надо идти. Мама болеет, она лежит на кровати у стены и сильно кашляет. Самодельная печка-буржуйка сожрала почти всю мебель в комнате, и все равно не справляется со своей обязанностью. Все время холодно. Мы спим одетыми. Это было в декабре 1941 года. Самая страшная зима Блокады.

То ли от внутреннего страха, то ли от неумения, стала возиться с ключом у двери. Я ее раньше никогда до этого сама не запирала снаружи. За мной выскочил Малыш, щенок. Он еще осенью забежал к нам во двор, во время очередного авианалета, когда где-то совсем близко вдруг загрохотало, земля содрогнулась, и посыпалась штукатурка с фасада нашего дома. Я услышала жалобное поскуливание, вышла на улицу и увидела это крохотное создание, с такими большими испуганными глазами. Щенок остался у нас. Я уже была большая, мне шесть лет, а щенок маленький, поэтому – Малыш.

Вышла во двор, знакомый и родной. Но в тот день он показался мне страшным и чужим. Проходя через детскую площадку, все время оглядывалась по сторонам, чтобы увидеть кого-нибудь знакомого, с кем можно пойти дальше. Но никого не было. Осторожно вышла на проспект, но и там – никого. В мирное время наш Кировский проспект казался мне широким и красивым. А сейчас я увидела несколько тропинок между сугробами, вот во что превратился наш проспект. Пройдя два квартала, я оглянулась: Малыш плетется за мной.

– Пожалуйста, милый, не отставай, – сказала я ему.

Когда я разговаривала с Малышом, мне было не так страшно. Щенок трогательно вильнул хвостом. Я даже немного осмелела. Хлебная лавка находилась за поворотом. Пройдя еще несколько шагов, я вдруг услышала визг за спиной. Обернувшись, увидела, как двое оборванцев схватили моего щенка и тащат в подворотню, а песик скулит и трепыхается. Меня охватил такой ужас, что я даже не смогла закричать. Только шагнула в страшную темноту нависающего дома и увидела, как один из подростков бьет Малыша камнем по голове. Из-за слез, которыми наполнились глаза, я больше ничего не видела, но все уже поняла.

Мама говорила, чтобы я не выпускала щенка из квартиры, объясняла, что на улице его могут поймать оголодавшие горожане. Но как это – съесть мою собаку, я даже представить не могла. Это случилось так быстро и… ничего нельзя вернуть. Убийцы моего Малыша скрылись в подворотне. Слезы душили меня, ведь я так любила свою собаку… кроме щенка и мамы у меня никого нет! Я уже хотела повернусь назад, и вдруг вспомнила. Мама! Она же лежит больная и не может встать с кровати. А я приду без хлеба?

Страх за маму погнал меня вперед, к магазину. На углу толпились люди. Большая тяжелая дверь булочной была закрыта, а через окошечко работница выдавала небольшие свертки. Я встала за дедушкой, который опирался на палочку. Понимала, что нужно отдать карточки и мне дадут хлеб. Так делала мама. Я зажала карточки в рукавичке и так стояла, думая о Малыше. Слезы замерзали на моих щеках, превращаясь в соленые льдинки.

Вдруг какая-то женщина, как порыв ветра, налетела на меня сзади, толкнула в снег и выхватила хлебные карточки, такие дорогие для меня – ценою в мамину жизнь. Я вцепилась женщине в ногу. Стоявший впереди дед с неожиданным проворством ухватил воровку за рукав и повалил на землю.

– Ах ты тварь! Это же ребенок! – закричал он.

И тут уже вся очередь набросилась на грабительницу. Но карточки все еще оставались у нее. На всю жизнь запомнила обезумевшие глаза этой женщины. Она притянула руку ко рту и стала с остервенением и жутким рычанием жевать мои хлебные карточки. Я все еще лежала в снегу и смотрела на ту, которая решила выжить ценою жизни других. Она закашлялась, и клочок недожеванной и окровавленной бумажки оказался на снегу. Я смотрела на него и не понимала – что мне теперь делать?

Я не слышала свистков и не видела подбежавшего патруля. Все это я осознала уже позже, многократно вспоминая эту историю. Меня тряс за плечи военный:

– Как тебя зовут?

Голос долетал как будто издалека. Я не сразу ответила.

– Галя.

– Где ты живешь? – он держал меня за руку и осторожно вытирал слезы с моего лица, но я молчала, видимо, я не могла говорить…

Опомнилась, уже сидя на мягком диване, в правой руке у меня ложка, которой я ем похлебку, а в левой… о боже… плитка шоколада! Никак не решалась развернуть обертку. Оказалось, что подобравший меня офицер, не добившись адреса, привел, а точнее, как куклу, принес меня к себе домой. Только поев и отогревшись, я рассказала, что мою маму зовут Людмила и мы живем на Кировском проспекте.

Сергей Леонидович, так звали моего спасителя, отвел меня домой. Товарищ капитан – мой новый друг – вернулся на следующий день с доктором и продуктами. Это, наверное, все, что у него тогда было. Оставленные еда и лекарства, а еще любовь к жизни и дочери, подняли маму на ноги. Меня так и не решились отправить на большую землю. Сергей Леонидович поддерживал нашу семью. Он помог оформить новые хлебные карточки и с тех пор часто заходил к нам. Он служил в охране военного завода, сопровождал ремонтные бригады, отправлявшиеся на передовую для восстановления подбитых танков. А семья его: жена и дочь – погибла во время артобстрела. Вскоре после Победы, мама и мой друг, капитан, поженились.

Всегда чувствовала, что за мамой стоит какая-то мистика. В детстве легко верится в волшебство. Еще до войны каждый вечер у двери мама делала какие-то пассы и что-то нашептывала, отгоняя от дома беду. Выразить это словами практически невозможно. Это чувствуешь кожей и видишь внутренним зрением памяти.

В наши сытые семидесятые, будучи уже школьницей, я просила:

– Мама, расскажи еще о блокаде.

– Я же ребенком была, кроме той истории с хлебными карточками, мало что помню. Холодно и голодно было… но все понимали – война. Поговори с бабушкой – она больше помнит.

Бабушка не любила говорить о войне… но то, что она поведала мне незадолго до своей смерти, навсегда останется в моей памяти.

Назвали меня Людмилой благодаря русскому поэту. Нет, не Пушкину, а Жуковскому. Отец, подтрунивая, часто обращался ко мне: «Где ж, Людмила, твой герой? Где ж твоя, Людмила, радость?» И звали меня в семье Людмилой, и никаких уменьшительных вариантов не принималось. Так вся жизнь прошла под звездой баллад Василия Андреевича.

Глупые мы были, девчонки суеверные. В голодный 1924 год собрались мы погадать. Заправляли гаданием мои подруги – сестры Татьяна и Ольга. Ольге, как и мне, было уже шестнадцать, а сестра, кажется, на год нас старше.

18 января всегда считался самым правдивым днем святочных гаданий.

Раз в крещенский вечерок Девушки гадали…

Татьяна заставила нас снять с себя нательные крестики и пояса, развязать все узелки на одежде и распустить косы.

Мы были готовы на все, потому что нам так хотелось заглянуть в будущее.

Гадали по-всякому: на яйце, на свечке. Потом на стаканчиках. Ольга достала из буфета маленькие стаканчики, и в каждый мы положили соль, сахар, колечко, кусочек хлеба, монетку, спичку.

Таня стала объяснять:

– Соль – к слезам, значит, печалиться, плакать. Сахар – к сладкой жизни, удаче. Хлеб – хлебная, сытая жизнь будет. Денежка – к богатству, чего тут не понять. Кольцо – замужество, скоро замуж выйдешь. А спичка – к ребенку.

Мы с Олей захохотали.

– Тише вы! Спугнете!

Перемешали стаканчики, тянули, смотрели – кому что досталось, охали, в общем, развлекались. А потом Татьяна предложила самое страшное гадание – на любовь. В памяти всплыли пушкинские строки:

На любовь гадать нужно, конечно, перед зеркалом, при свечах…

О выглядывании суженого в зеркале слышали все, некоторые даже это делали, но почему-то немногие рассказывают о том, что они увидали.

Дошла очередь и до меня. Девчонки расположились за моей спиной. Шепчутся, а мне смешно. Пытаюсь в зеркале что-то рассмотреть. Там темно, аж глаза заслезились. До сих пор помню, что меня поразила одна мысль: отражения линий в сочетании света и цвета могут производить помрачение сознания до онемения в руках и ногах.

Помнишь, как у Жуковского:

Все утихло… вьюги нет…

Слабо свечка тлится,

То прольет дрожащий свет,

То опять затмится…

И вдруг вижу: из зеркала прямо на меня смотрит человек. Взгляд выразительный и добрый. А еще усы. И одет странно. В зимней шапке с пятиконечной звездой. Форма какая-то, на вороте ромбики, значки непонятные. А потом словно ветер подул, и я без чувств упала. Девчонки мои перепугались, думали, я умерла. Это, наверное, обморок голодный был. Тогда все малокровием страдали. А после 25-го года всех нас судьба разбросала. Татьяну родители увезли в Москву и там выдали замуж за генерала. В Гражданскую генералами молодые становились. Ольгу, младшую сестру, сосватал агроном и увез в Вятку. Я поступила в медицинский и уже на втором курсе вышла замуж за студента-медика. Был он, Галин отец, совсем не похож на увиденного мной в зеркале усача.

Мой муж стал врачом. Помню его гладко выбритое белое лицо, пухлые губы, крупный с горбинкой нос. Обычно он сидел, согнув ногу треугольником, положив ее на колено другой. Он поддерживал свое бедро прекрасными матовыми руками хирурга и, улыбаясь, смотрел на меня, слегка снисходительно, своими умными серыми глазами.

Жили и жизни не чувствовали. Учились, работали. А она, жизнь, текла сквозь нас, как вода в роднике, пока есть, ее и не замечаешь.

Его арестовали ночью. Просто пришли, перерыли всю квартиру и забрали мужа. А потом назвали все это делом врачей. Меня с дочкой сразу не тронули, хотя каждую ночь ждали, что за нами придут. У двери всегда стоял чемоданчик с необходимыми вещами, чтоб долго не собираться. Потом уже поняла: нас оставили в покое только благодаря моему отцу, он до войны работал в Совнаркоме по линии Коминтерна. Галинка тогда еще совсем малюткой была. А от нашей квартиры на Кировском нам сохранили только одну комнату…

Я и забыла свое видение. А в декабре 1941 года шестилетняя Галя привела в дом усатого капитана с ромбиками в петличках и звездой на шапке. Сергей Леонидович спас нас во время Блокады. Вот как бывает, обезумевшая женщина, съевшая наши карточки, помогла мне найти моего суженого.

И тебя, моя внученька, назвали благодаря Жуковскому. И его слова – тебе охранная грамотка на всю жизнь.

Созвучие разных поколений всплывает в одном едином чувстве удивления этой жизнью. Случай и предназначение – две стези человеческого существования. Так устроен этот странный мир: человек не знает, что ждет его в будущем. Интригу составляет особое свойство – необратимость времени, то есть невозможность вернуться в прошлое и начать все сначала.

Когда я иду по моему городу, который носит имя Святого Петра, то вижу в нем черты бабушкиного Петрограда и маминого блокадного и послевоенного Ленинграда. И бабушка, и мама навсегда остались в этом городе, меняющем имя, но сохраняющем характер. Петроград – Ленинград – Петербург – три голоса разных поколений сливаются в один. И в шуме ветра звучит блокадная баллада. Судьба человека мерцает далеким светом маяка в истории города и истории страны.

Январь – март 2018, Санкт-Петербург