Читать книгу Зимние истории - Марина Чуфистова - Страница 2

Бутылочка

Подул ветер, и несколько снежинок с гранитного памятника слетели на мерзлую землю за оградкой. Уже двадцать четыре дня календарной зимы, а только мороз и серое небо, снега нет совсем. Максим вздохнул и провел рукой в перчатке по гранитной поверхности, стряхивая оставшиеся снежинки.

– Ну вот, батя, приехал. Смотрю, у тебя тут все в порядке. Все как положено. Верка? Или сестра твоя, Зина? Хотя какая Зина, она же старше тебя на пять лет, может, и померла уже? Тебе бы в этом году восемьдесят два исполнилось… А ей?

Шмыгнул носом. Похлопал руками по бокам, расстегнул пуховик и достал из внутреннего кармана маленькую бутылочку водки, наклонился и налил в оставленную кем-то на могиле хрустальную рюмку. Такие стояли дома в стенке на стеклянной полке. Неприкасаемые. Только на Новый год мать доставала набор, мыла, протирала, ставила на стол.

– Прости, что не приезжал. Закрутилось как-то.

Огляделся.

– Тут у тебя и присесть негде. Постою.

Он рассматривал надпись на памятнике: «…1939—1993». Только цифры местами поменялись, а жизнь прошла. Максим сейчас был в том возрасте, в котором был его отец, когда умер. Инфаркт прямо под Новый год, не дожил дня три. Телевизор тогда сломался, перегрелось там что-то, и все к одному. На похороны не приехал, нельзя было. Новую жизнь начал, нулевую. А потом все завертелось, закрутилось, потерялось и оборвалось тонкое, что могло связать его с городом, с домом, с фамилией. Новые друзья, новые связи, потом жена, потом другая, между женами подруги, между подруг жены. Двое детей в паспорте и еще трое, про которых знал. Может, были еще…

– Кхе-кхе… кхе.

Максим вздрогнул и обернулся на звук. За оградкой стоял мужик в сером, на вид поношенном пальто, бордовый в зеленую клетку мохеровый шарф выбивался из-под лацканов. Мужик еще раз кашлянул в кулак:

– Есть чем здоровье поправить? – кивнул он Максиму, показывая на бутылочку водки, которую тот все еще держал в руке.

Максиму стало не по себе, первый раз к отцу приехал, а тут шляется кто-то, отвлекает. «Шел бы ты, мужик, своей дорогой», – подумал он, но тут что-то неприятно кольнуло под левой лопаткой. Мужик широко улыбнулся, а Максиму захотелось присесть прямо на надгробие. Ноги ватными стали.

– Так как насчет здоровья? Поправить?

Под лопаткой кольнуло еще сильнее. Максим поморщился и протянул руку с водкой мужику. Тот перешагнул прямо через ограду, приблизился, и Максим даже не заметил, как он скрутил крышку, тут же приложился и почти залпом выпил все, что оставалось в бутылочке. Крякнул, поднес рукав к носу и с силой втянул в себя воздух. Максим почувствовал знакомый, но такой дурной запах, который он не слышал уже много лет. Так пахла тюрьма. Тем же дохнуло и на Максима – запахом гнилого, вперемешку с въевшейся там в стены, в воздух, в любую поверхность вонью дешевых сырых сигарет, духом отчаяния и безнадеги.

Мужик сунул бутылочку в карман и обратно вытащил смятую пачку, из которой достал последнюю сигарету. Чиркнул зажигалкой и, отвернувшись от Максима, выпустил струю густого дыма в сторону соседних могилок.

– Батя?

Максим кивнул. Под левой лопаткой заныло еще сильнее. Мужик затянулся второй раз еще глубже.

– Батя, значит. Ну-ну.

Ближе подошел, совсем вплотную, пристально так и долго смотрел на Максима, а потом резко уставился на памятник и произнес:

– Знал я, что ты придешь. Ждал тебя. – Лицо мужика как-то вытянулось, глаза потемнели. – Помнишь меня, Антоха?

Максим охнул, ноги подогнулись и поехали вниз. Мужик успел схватить его за локоть и удержать от падения.

– Ну-ну, отряхнись-ка, что разъехался. Не узнал меня, что ли? Помнишь, как бутылочку мою расшиб? А потом изолятор. Твой Петрович пороги все отбил, выкупил, выстоял, отмыл, обелил, спрятал. А дружбана твоего закадычного гнить оставил.

Максим попятился и уперся спиной в гранитный памятник. Смотрел на серое пальто. Глаза щипало, жгло в груди.

– Видишь, Антоха, ты такой тут весь, как начальник, сытый, гладкий. Ровно все у тебя. По полочкам, по складочкам посчитано. Все сложено как положено – не придраться.

Максим зажмурился, спиной прижавшись к памятнику, начал оседать. Сил стоять больше не было, рвануть бы прочь сейчас со всех ног подальше. «Лучше б не приезжал, лучше б лежал сейчас в парилке или у Маринки со Светкой, ну в крайнем случае дома с женой, хотя с ней только на Новый год, как договаривался. Лучше б у Маринки. Что ж за засада, – думал он. – Как же так можно было просчитаться. А батя предупреждал: что бы ни случилось – не возвращаться. Не выдержал – потянуло. Столько лет прошло. Откуда этот черт выскочил? А ведь правда черт! Может, мерещится, может, переработал? Заболел? Температура? Жжет-то как? Надо что-то сделать, надо что-то сказать. Может, денег?»

– Серый? Как же так? Я не знал. Не знал я… – наконец выдавил из себя Максим.

– Врешь, падла, знал ты все. Только деру дал и бежал, не оборачиваясь. Все за тобой подтерли, все убрали, на дружбана твоего все повесили. Только ты, сука, знаешь, что он не виноват. Ты, падла, знал и сбежал, а его кинул. Падла ты последняя. Падла.

Мужик вздохнул и присел на оградку. С неба то одна, то другая падали одинокие снежинки. Молчали.

– Я вообще не за тобой приходил.

Максим вздрогнул и посмотрел на мужика.

– Я место себе искал. Поуютнее, попросторнее и чтоб с деревцем каким. Но лучше с березой, как у бати твоего. Нравится мне такое.

Мужик мечтательно посмотрел на березу, сразу за памятником. Толстый ствол, сильный, кора черно-белая, гладкая.

– Я б такую себе хотел.

– Хочешь-то чего? – спросил Максим. – Денег?

– То, что хочу, деньгами не купишь. Место хочу. Бати твоего место. Отдашь? – мужик подмигнул Максиму и слез с оградки. – И чтоб памятник, гранитный с золотой надписью, как у бати твоего. Тогда отстану.

Мужик выпрямился и шагнул к Максиму.

– Отстану тогда, слышишь.

Сделал еще шаг.

– Слышишь, отстану.

Шаг еще один.

– Отстану-у-у…

Мужик расстегнул верхнюю пуговицу пальто, дернул шарф с тощей шеи в синих прожилках, ветер загудел, снежинки одна за одной, а потом больше, и вот уже вьющимся облаком понеслись на Максима прямо из-под воротника, поднимаясь вверх и вниз, и в стороны, и зигзагом, с визгом разрезая воздух, колюче, остро и больно впились в лицо. В уши ударила сирена, что-то затряслось и закричало прямо в ухо: «Вставай! Вставай! Вставай!» Максим пытался заслонить лицо руками, спрятаться от снежинок, но те уже превратились в сплошную стену белой метели, слепили ему глаза, залетали в рот и прямо в голове, казалось, орали: «Вставай! Вставай!»

Максим зажмурился изо всех сил.

– Антоха, все проспишь, штаны надел и бегом за мандаринами. Теть Зина ждет тебя, уже все приготовила, звонила только что.

Ничего не понимающий Антоха приподнялся на локтях, тряхнул головой и посмотрел на выходящего из комнаты отца. Голова кружилась, в ушах стоял гул. Донесся звон посуды откуда-то из-за стены.

– Ну куда ты тащишь, тяжело ведь, смотри, Верку нашу времени раньше родишь.

«Верка? Не родилась еще?» – пронеслось в спутанных мыслях. Все еще слабо соображая, Антоха, подрагивая и осторожно прислушиваясь к звукам и запахам, доносящимся из кухни, быстро оделся и вышел из комнаты. В прихожей нащупал куртку, натянул ботинки и вышел на лестничную площадку. В нос ударил свежий табачный дым, кто-то только что покурил. Теперь вниз по лестнице и в магазин к Зине за мандаринами. Резко толкнув дверь подъезда, Антоха даже не заметил, как случайно кого-то сшиб.

– Кхе-кхе… – раздалось ему вслед.

Он обернулся и только тут увидел скорчившегося на одном колене мужика в сером пальто, тот, видимо, пытался подняться. Красный мохеровый шарф в зеленую клетку выбился из-под лацканов. Рядом валялся пакет, а на свежий утренний снег, еще никем не затоптанный, что-то вытекло.

– Кхе-кхе-кхе… – еще сильней раскашлялся мужик.

Антон подошел и попробовал помочь ему подняться. Тот руку отдернул и сам разогнулся, будто ему лет двадцать от силы. Выпрямился во весь рост, шарф поправил и посмотрел на Антона внимательно.

– Повезло тебе, пацан, сегодня, кхе… – что-то скрипнуло у мужика в горле и так резануло, будто ногтем по стеклу. – Ох как повезло. Только бутылочку жалко.

Мужик наклонился и подобрал пакет.

– Серому тоже передай, что второй раз родился.

В пакете звякнуло разбитое стекло.

– А место моим будет. Бате твоему ни к чему теперь.

С неба медленно кружились и падали снежинки.

Дверь подъезда распахнулась с силой, и на Антоху выкатился розовощекий Серега, одноклассник, друг и почти брат, выдыхая свежую затяжку сизого дыма в морозный декабрьский воздух последних дней 1992 года.