Читать книгу Под лаской плюшевого пледа… - Марина Цветаева, Марина Ивановна Цветаева - Страница 3

Ах, вы не братья, нет, не братья!

Пришли из тьмы, ушли в туман…

Для нас безумные объятья

Еще неведомый дурман.

Пока вы рядом – смех и шутки,

Но чуть умолкнули шаги,

Уж ваши речи странно-жутки,

И чует сердце: вы враги.

Сильны во всем, надменны даже,

Меняясь вечно, те, не те —

При ярком свете мы на страже,

Но мы бессильны – в темноте!

Нас вальс и вечер – всё тревожит,

В нас вечно рвется счастья нить…

Неотвратимого не может,

Ничто не сможет отклонить!

Тоска по книге, внешний запах,

Оркестра пение вдали —

И мы со вздохом, в темных лапах,

Сожжем, тоскуя, корабли.

Но знайте: в миг, когда без силы

И нас застанет страсти ад,

Мы потому прошепчем: «Милый!»

Что будет розовым закат.

Им ночью те же страны снились,

Их тайно мучил тот же смех,

И вот, узнав его меж всех,

Они вдвоем над ним склонились.

Над ним, любившим только древность,

Они вдвоем шепнули: «Ах!..»

Не шевельнулись в их сердцах

Ни удивление, ни ревность.

И рядом в нежности, как в злобе,

С рожденья чуждые мольбам,

К его задумчивым губам

Они прильнули обе… обе…

Сквозь сон ответил он: «Люблю я!..»

Раскрыл объятья – зал был пуст!

Но даже смерти с бледных уст

Не смыть двойного поцелуя.

27–30 декабря 1909

Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,

Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —

О, лишь люби, люби его нежнее!

Как мальчика, баюкай на груди,

Не забывай, что ласки сон нужнее,

И вдруг от сна объятьем не буди.

Будь вечно с ним: пусть верности научат

Тебя печаль его и нежный взор.

Будь вечно с ним: его сомненья мучат.

Коснись его движением сестер.

Но, если сны безгрешностью наскучат,

Сумей зажечь чудовищный костер!

Ни с кем кивком не обменяйся смело,

В себе тоску о прошлом усыпи.

Будь той ему, кем быть я не посмела:

Его мечты боязнью не сгуби!

Будь той ему, кем быть я не сумела:

Люби без мер и до конца люби!

<1909–1910>

Как звезды меркнут понемногу

В сияньи солнца золотом,

К нам другу друг давал дорогу,

Осенним делаясь листом,

– И каждый нес свою тревогу

В наш без того тревожный дом.

Мы всех приветствием встречали,

Шли без забот на каждый пир,

Одной улыбкой отвечали

На бубна звон и рокот лир,

– И каждый нес свои печали

В наш без того печальный мир.

Поэты, рыцари, аскеты,

Мудрец-филолог с грудой книг…

Вдруг за лампадой – блеск ракеты!

За проповедником – шутник!

– И каждый нес свои букеты

В наш без того большой цветник.

Нежные ласки тебе уготованы

Добрых сестричек.

Ждем тебя, ждем тебя, принц заколдованный

Песнями птичек.

Взрос ты, вспоенная солнышком веточка,

Рая явленье,

Нежный как девушка, тихий как деточка,

Весь – удивленье.

Скажут не раз: «Эти сестры изменчивы

В каждом ответе!»

– С дерзким надменны мы, с робким застенчивы,

С мальчиком – дети.

Любим, как ты, мы березки, проталинки,

Таянье тучек.

Любим и сказки, о глупенький, маленький

Бабушкин внучек!

Жалобен ветер, весну вспоминающий…

В небе алмазы…

Ждем тебя, ждем тебя, жизни не знающий,

Голубоглазый!

– «Все перемелется, будет мукóй!»

Люди утешены этой наукой.

Станет мукóю, что было тоской?

Нет, лучше мýкой!

Люди, поверьте: мы живы тоской!

Только в тоске мы победны над скукой.

Все перемелется? Будет мукóй?

Нет, лучше мýкой!

<1909–1910>

Горькой расплаты, забвенья ль вино, —

Чашу мы выпьем до дна!

Эта ли? та ли? Не все ли равно!

Нить навсегда создана.

Сладко усталой прильнуть голове

Справа и слева – к плечу.

Знаю одно лишь: сегодня их две!

Большего знать не хочу.

Обе изменчивы, обе нежны,

Тот же задор в голосах,

Той же тоскою огни зажжены

В слишком похожих глазах…

Тише, сестрички! Мы будем молчать,

Души без слова сольем.

Как неизведанно утро встречать

В детской, прижавшись, втроем…

Розовый отсвет на зимнем окне,

Утренний тает туман,

Девочки крепко прижались ко мне…

О, какой сладкий обман!

Сильнее гул, как будто выше – зданья,

В последний раз колеблется вагон,

В последний раз… Мы едем… До свиданья,

Мой зимний сон!

Мой зимний сон, мой сон до слез хороший,

Я от тебя судьбой унесена.

Так суждено! Не надо мне ни ноши

В пути, ни сна.

Под шум вагона сладко верить чуду

И к дальним дням, еще туманным, плыть.

Мир так широк! Тебя в нем позабуду

Я может быть?

Вагонный мрак как будто давит плечи,

В окно струёй вливается туман…

Мой дальний друг, пойми – все эти речи

Самообман!

Что новый край? Везде борьба со скукой,

Все тот же смех и блестки тех же звезд,

И там, как здесь, мне будет сладкой мукой

Твой тихий жест.

9 июня 1910

Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?

Всё друг друга зовут трепетанием блещущих крыл!

Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки,

Но о помнящих душах забыл.

Каждый вечер, зажженный по воле волшебницы кроткой,

Каждый вечер, когда над горами и в сердце туман,

К незабывшей душе неуверенно-робкой походкой

Приближается прежний обман.

Словно ветер, что беглым порывом минувшее будит,

Ты из блещущих строчек опять улыбаешься мне.

Всё позволено, всё! Нас дневная тоска не осудит:

Ты из сна, я во сне…

Кто-то высший нас предал неназванно-сладостной муке,

(Будет много блужданий-скитаний средь снега и тьмы!)

Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки…

Не ответственны мы!

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же

Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.

Было все в нашем сне на любовь не похоже:

Ни причин, ни улик.

Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,

Только мы – ты и я – принесли ему жалобный стих.

Обожания нить нас сильнее связала,

Чем влюбленность – других.

Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,

Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши!

Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота

В пробужденьи души.

В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме.

(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!

Все минуты свои я тобою наполнила, кроме

Самой грустной – любви.

Есть тихие дети. Дремать на плече

У ласковой мамы им сладко и днем.

Их слабые ручки не рвутся к свече, —

Они не играют с огнем.

Есть дети – как искры: им пламя сродни.

Напрасно их учат: «Ведь жжется, не тронь!»

Они своенравны (ведь искры они!)

И смело хватают огонь.

Есть странные дети: в них дерзость и страх.

Крестом потихоньку себя осеня,

Подходят, не смеют, бледнеют в слезах

И плача бегут от огня.

Мой милый! Был слишком небрежен твой суд:

«Огня побоялась – так гибни во мгле!»

Твои обвиненья мне сердце грызут

И душу пригнули к земле.

Есть странные дети: от страхов своих

Они погибают в туманные дни.

Им нету спасенья. Подумай о них

И слишком меня не вини!

Ты душу надолго пригнул мне к земле… —

Мой милый, был так беспощаден твой суд! —

Но все же я сердцем твоя – и во мгле

«За несколько светлых минут!»

Солнечный? Лунный? О мудрые Парки,

Что мне ответить? Ни воли, ни сил!

Луч серебристый молился, а яркий

Нежно любил.

Солнечный? Лунный? Напрасная битва!

Каждую искорку, сердце, лови!

В каждой молитве – любовь, и молитва —

В каждой любви!

Знаю одно лишь: погашенных в плаче

Жалкая мне не заменит свеча.

Буду любить, не умея иначе —

Оба луча!

Weisser Hirsch, лето 1910

Пусть я лишь стих в твоем альбоме,

Едва поющий, как родник;

(Ты стал мне лучшею из книг,

А их немало в старом доме!)

Пусть я лишь стебель, в светлый миг

Тобой, жалеющим, не смятый;

(Ты для меня цветник богатый,

Благоухающий цветник!)

Пусть так. Но вот в полуистоме

Ты над страничкою поник…

Ты вспомнишь всё… Ты сдержишь крик…

– Пусть я лишь стих в твоем альбоме!