Читать книгу Под лаской плюшевого пледа… - Марина Цветаева, Марина Ивановна Цветаева - Страница 4

Домá до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде всё пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

И в сердце плачет стих Ростана,

Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,

Дороже сердцу прежний бред!

Иду домой, там грусть фиалок

И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский,

Там нежный профиль на стене.

Rostand и мученик-Рейхштадтский

И Сара – все придут во сне!

В большом и радостном Париже

Мне снятся травы, облака,

И дальше смех, и тени ближе,

И боль, как прежде, глубока.

Париж, июнь 1909

Я – Эва, и страсти мои велики:

Вся жизнь моя страстная дрожь!

Глаза у меня огоньки-угольки,

А волосы спелая рожь,

И тянутся к ним из хлебов васильки.

Загадочный век мой – хорош.

Видал ли ты эльфов в полночную тьму

Сквозь дым лиловатый костра?

Звенящих монет от тебя не возьму, —

Я призрачных эльфов сестра…

А если забросишь колдунью в тюрьму,

То гибель в неволе быстра!

Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,

С утеса стремящийся вниз.

От глаз моих темных, от дерзких речей

К невесте любимой вернись!

Я, Эва, как ветер, а ветер – ничей…

Я сон твой. О рыцарь, проснись!

Аббаты, свершая полночный дозор,

Сказали: «Закрой свою дверь

Безумной колдунье, чьи взоры позор.

Колдунья лукава, как зверь!»

– Быть может и правда, но темен мой взор,

Я тайна, а тайному верь!

В чем грех мой? Что в церкви слезам не учусь,

Смеясь наяву и во сне?

Поверь мне: я смехом от боли лечусь,

Но в смехе не радостно мне!

Прощай же, мой рыцарь, я в небо умчусь

Сегодня на лунном коне!

Нежен первый вздох весны,

Ночь тепла, тиха и лунна.

Снова слезы, снова сны

В замке сумрачном Шенбрунна.

Чей-то белый силуэт

Над столом поникнул ниже.

Снова вздохи, снова бред:

«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»

Буквы ринулись с страниц,

Строчка – полк. Запели трубы…

Капли падают с ресниц,

«Вновь с тобой я!» – шепчут губы.

Лампы тусклый полусвет

Меркнет, ночь зато светлее.

Чей там грозный силуэт

Вырос в глубине аллеи?

…Принц австрийский? Это роль!

Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?

Нет, он маленький король!

– «Император, сын любимый!

Мчимся! Цепи далеки,

Мы свободны. Нету плена.

Видишь, милый, огоньки?

Слышишь всплески? Это Сена!»

Как широк отцовский плащ!

Конь летит, огнем объятый.

«Что рокочет там, меж чащ?

Море, что ли?» – «Сын, – солдаты!»

– «О, отец! Как ты горишь!

Погляди, а там направо, —

Это рай?» – «Мой сын – Париж!»

– «А над ним склонилась?» – «Слава».

В ярком блеске Тюильри,

Развеваются знамена.

– «Ты страдал! Теперь цари!

Здравствуй, сын Наполеона!»

Барабаны, звуки струн,

Все в цветах… Ликуют дети…

Всё спокойно. Спит Шенбрунн.

Кто-то плачет в лунном свете.

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

– «Терпи, еще не кончен срок».

Ты сам мне подал – слишком много!

Я жажду сразу – всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,

Вести детей вперед, сквозь тень…

Чтоб был легендой – день вчерашний,

Чтоб был безумьем – каждый день!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след…

Ты дал мне детство – лучше сказки

И дай мне смерть – в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

И опять пред Тобой я склоняю колени,

В отдаленьи завидев Твой звездный венец.

Дай понять мне, Христос, что не всё только тени,

Дай не тень мне обнять, наконец!

Я измучена этими длинными днями

Без заботы, без цели, всегда в полумгле…

Можно тени любить, но живут ли тенями

Восемнадцати лет на земле?

И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!

Расцвести всей душой бы ликующей, всей!

Но не правда ль: ведь счастия нет вне печали?

Кроме мертвых, ведь нету друзей?

Ведь от века зажженные верой иною

Укрывались от мира в безлюдьи пустынь?

Нет, не надо улыбок, добытых ценою

Осквернения высших святынь.

Мне не надо блаженства ценой унижений.

Мне не надо любви! Я грущу – не о ней.

Дай мне душу, Спаситель, отдать – только тени

В тихом царстве любимых теней.

Москва, осень, 1910

Девочка в красном и девочка в синем

Вместе гуляли по саду.

– «Знаешь, Алина,

мы платьица скинем,

Будем купаться в пруду?»

Пальчиком тонким грозя,

Строго ответила девочка в синем:

– «Мама сказала – нельзя».

Девушка в красном и девушка в синем

Вечером шли вдоль межи.

– «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,

Хочешь, уедем? Скажи!»

Вздохом сквозь вешний туман

Грустно ответила девушка в синем:

– «Полно! ведь жизнь – не роман…»

Женщина в красном и женщина в синем

Шли по аллее вдвоем.

– «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем, —

Пленницы в счастье своем…»

С полуулыбкой из тьмы

Горько ответила женщина в синем:

– «Что же? Ведь женщины мы!»