Читать книгу Вредная привычка выходить замуж. Короткие повести и рассказы о любви - Марина Горина - Страница 3

Самое прекрасное на свете место – это Крещатик. Когда Адель увидела его впервые, у нее все замерло внутри. Волшебные, сказочно прекрасные дворцы под синим небом. Она поступала в КАИ. У нее была медаль, надо было сдавать только один экзамен. Адель не понимала трясущихся и неуверенных. Комплексующих, и из-за этого – агрессивных. Ей самой было абсолютно все равно, кто и что думает про ее немодные туфли. Если у тебя нет самого лучшего, то на все остальное – просто наплевать.

Она была нищей девочкой из глухой провинции, маленького среднеазиатского городка. Невоспитанной и неумеющей себя вести. Но никогда, ни разу, она не почувствовала себя ободранной нищенкой, неуверенной провинциалкой. У нее не возникало даже мимолетного желания доказать кому-нибудь, что она чего-то стоит.

Странное бесстыдство, смесь безмятежной наглости и спокойного нахальства. Вот такой личностный дефект. Полная атрофия стеснительности и любого вида неуверенности. Неспособность к самоанализу и самооценке. Не то, чтобы неправильно оценивала самое себя, а просто вообще никак не оценивала. А раз никак – то и завышенной самооценки не было тоже. Вообще никакой не было самооценки! Как у травы, ветра или косяка рыб в море.

Крещатик пленил ее. Сомнений не было – она будет жить здесь, эти дворцы будут ее. Поэтому надо поступить и учиться.

Первые три семестра Адель была очень занята – после провинциальной школы было сложно. В конце второго курса пошла на капустник, увидела прекрасного, как Аполлон, Фила. О нем грезила женская половина их потока, младшие курсы не смели даже мечтать, а мудрые старшекурсницы знали, что с этим красавчиком, живущем на содержании одной завкафедрой, лучше не связываться. Но стоило ему поманить одну из них, как она летела в его объятия, не раздумывая, а остальные исходили злобной завистью, сплетничая о его мелочности, жадности и непостоянстве.

Думать Адели было некогда и незачем – понятно, что она будет вместе с ним, самым лучшим! Замужем, или как там это еще бывает – все равно. Он – лучший.

Филипп был кубинец. На четвертом курсе они поженились. После пятого Филипп вернулся на Кубу, Адель осталась в аспирантуре. Полтора года сладкой, невозможной муки, она жила от звонка до звонка, и постоянно хотела своего Филиппа. Страсть движет миром и делает возможным окончание аспирантуры экстерном.

Она расхотела его в гаванском аэропорту имени Хосе Марти, после 14 часов перелета. Он был… другой какой-то! Нет, тот же самый, но здесь он уже не был самым красивым парнем на потоке.

На развалюхе, взятой напрокат, они доехали до небольшого городка, недалеко от Сьенфуэгоса. Он привез ее в дом матери. Странная хибара, жить в которой было все равно, что на улице – окна прикрывали только дощатые жалюзи. Сеньора Марисель давала уроки кулинарии, получала за них какие-то жалкие копейки. Две сестры Филиппа работали за символическую плату на нефтеперерабатывающем заводе, в Сьенфуэгосе. Филипп смеялся над ними и предпочитал вообще не работать. Вставать рано утром и целый день пахать от звонка до звонка? Драных шлепок и шорт ему хватало. Главное – свобода, гамак, и жить вместе с солнцем. Друзья, пляж, выпивка, песни под гитару. ВСЕ.

Теперь Адель хотела только одного – развернуться и бежать отсюда. Немедленно!

Для начала Филипп изнасиловал ее ночью в доме его матери. Утром она встала с синяком на скуле. Филиппа не было. Ее часов, колечка с сережками и денег тоже. Вернулся он через три дня, кинул ей кучу журналов и сказал: учи язык!

Она выучила. Страдать и убиваться не стала. Зачем? Она писала матери бодрые письма. Живот рос не по дням, а по часам. Иногда Филипп заявлялся домой, насиловал Адель, утаскивал очередную шмотку и опять пропадал.

До рождения Лильки оставалось четыре месяца, и Адель понимала, что прокормить малыша, еще один рот, просто невозможно. Она взяла голову в руки, подумала, продала чудом сохранившийся фотоаппарат, и купила огромную свинью. Через двадцать дней Пилар (так звали хрюшку) опоросилась. Двенадцать крохотных поросят были чудо, как хороши. Даже много, много лет спустя Адель испытывала странную нежность к маленьким поросятам.

Адель до самых родов надменно таскала свой живот, ведра с кормежкой для своих свинок и катала тачки с навозом. Лилька родилась крепенькой и красивой. Мозги у Адели работали четко, сомнений и колебаний она не знала. Надо было заработать денег на билет. И возвращаться домой. Здесь будущего не было.

Когда Лильке исполнилось шесть месяцев, младшая сестра Филиппа, Луэла, пришла в комнату Адели и сказала:

– Поедешь со мной в Гавану? На неделю. Я ушла с работы.

– Зачем?

– За босоножками! Тряпками и шмотками. Потом здесь продадим. У тебя же есть немножко денег от твоего свинячьего бизнеса. На начало хватит.

Вечером Филипп пришел и начал перетряхивать маечки Лильки и Адели; искал деньги. Потом вытащил Адель на улицу, тряс за плечи и бил головой об пальму. Она не отдавала свои копейки. С воплями выскочила из дома сеньора Марисель, оттащила Филиппа от жены и кинула под ноги все сбережения Адели, отданные на сохранение. Потом сидела со снохой в обнимку, прямо на земле, под той же пальмой и плакала. Глаза Адели были абсолютно сухие. Майка на груди была мокрая от молока. Это было последнее молоко, после побоища оно пропало. Стало совсем туго, Лилька начала худеть и таять. Кормить дочку фасолью, рисом, папайей и раз в неделю деликатесом, мясом чихуиту – а попросту, крысой – было невозможно. И Адель поехала в Гавану с Луэлой. За двести километров. Работать вахтовым методом – бросать Лильку больше, чем на неделю, она не могла.

– Знаешь, у тебя плосковат зад, как у всех европеек. Но у тебя такой замечательный рост, очень красивая грудь и волосы. И вообще, видно, что ты …ну, образованная, что ли… – говорила Луэла.

Они ездили в Гавану. Месяцев пять. Ночь, если очень-очень повезет, стоила двадцать баксов. Одна свинка – пятьдесят. Поросячий бизнес проигрывал по сравнению с любительской проституцией. И главное – время, время! Филипп потребовал выкуп за свое разрешение на вывоз Лильки. Адель отработала еще четыре месяца. Еще четыре месяца – «сингар посибле? – си…». Переводится примерно – мадам, вас можно поиметь? – Да. Синьора Марисель продала старую брошку. Кажется, она была медной. Луэла доложила денег. И Адель с Лилькой вернулись домой.