Читать книгу Вредная привычка выходить замуж. Короткие повести и рассказы о любви - Марина Горина - Страница 5

В телефонной трубке было молчание. Огромное, оно вмещало в себя бесконечность пространства и времени. Где-то вспыхивали новые звезды, неслись кометы, взрывались солнца. Умирали и зарождались цивилизации. А в трубке было молчание Филиппа. ЕЕ Филиппа! Адель слушала его.

– Эля, иди, глянь! Надо будет купить ей солнечные очки!

Адель видела уголком глаза, через прихожую, диван. На нем, не дыша, выпрямив спинку, сидела Лялька. В короткой шубке Адели, застегнутой на все пуговицы. В ботах на шпильке и солнечных очках. В ушах – наушники, в лапке – пульт от телевизора. Телевизор орал, но тишина в телефонной трубке была громче.

– Ма, не трогай ее. Она в три-дэ-формате зависла, похоже.

Мать подошла к Адели, мягко взяла трубку и так же мягко положила ее.

Элечка, сколько можно? Добить себя хочешь? Нас с Лилькой пожалей. О себе подумай! Эля, ты только начала выбираться! Опять все псу под хвост. Черт его принес. Эля, в этот раз чем кончится? Эля, теперь на рудники или галеры?

– Мама, я Адель.

В прихожей стояли картонные коробки. Мать собирала вещи Лильки. Адель купила квартиру, совсем рядом, в соседнем подъезде. Окна ее нового жилья смотрели на акацию, под которой они когда-то целовались с Филиппом. Это было еще одной причиной для покупки. Сегодня они с Лилькой переезжали.

Шесть месяцев назад Адель, полуживая, стояла в прихожей с дочкой на руках и сумкой-рюкзаком через плечо. Мать стояла, опустив руки, и молчала. Лилька, сонная и уставшая, тихо подвывала: «Куйэло комей, куйэло эн ел экскусадо…» (хочу кушать, хочу на горшок…). Мать забрала Лильку на руки, и только тогда Адель увидела, что лицо матери свела судорога, и она просто не может говорить.

Ее не было тринадцать лет. Она вернулась домой, где в холодильнике всегда были котлеты, кефир, яблоки, колбаса и борщ с говядиной. На балконе стояли банки с помидорами. На выходные – манты и пироги. Черт, черт, черт! Сейчас хлеб был по талонам. Голодуха хуже, чем на Кубе. Там хоть бананов и папайи с апельсинами было вдоволь! Сейчас бы и чихуашку слопали за милую душу. Развал Союза, мать их! Туркмения – это вам не сытная Украина, или Белорусия с картошечкой! Здесь пустыня без конца и краю. Был самый настоящий голод и карточная система.

Мама резала жуткий, блокадный какой-то кирпичик хлеба с шашелями тоненькими ломтиками. Налила бледного супа в тарелки. Черные, слипшиеся макароны. Адель не плакала очень, очень давно. Она и забыла, когда это было. Но эта шашель в хлебе ее чуть не добила.

– Зато соль, вода и газ бесплатные – мать улыбалась бессмысленной улыбкой, глядя поверх головки Лильки.

Безработица. Молзавод, мясокомбинат, и еще десяток заводов были закрыты. Город был мертв. Все, кто могли, уехали. В Россию, Казахстан, Азербайджан. Но нефть и порт влекли к себе дельцов и деляг из соседнего Ирана и предприимчивой Турции. Американский Корпус Мира снял в аренду роскошное пустое здание в стиле «Сталинский ампир» – бывшую городскую музыкальную школу имени Чайковского. И оттуда, с паркетного пола в окружении мраморных стен, под потолками с роскошной лепниной «корпусили» свое миротворчество. Свято место пусто не бывает.

Открывались офисы, маленькие и большие. Урывали, продавали, процветали. Адель пошла искать работу. Уборщицей – да пожалуйста! Три дня мыла окна и полы, выбрасывала окурки и варила кофе. На четвертый села за комп, подвинув секретаря. Автокад он видел впервые. Шеф, иранец, стоял за плечом и сопел. Сказал с жутким акцентом – зайди ко мне.

Коверкая, с трудом подбирая русские слова, расспрашивал. Адели надоели эти спотыкачки, и она ответила ему на английском. Прекрасном и отличном. После чего он предложил ей сесть и должность референта. 200 баксов в месяц. Для Туркмении это были очень, очень неплохие деньги. Квартира стоила 700—800 долларов.

Через два месяца Адель переманили. Пообещали 500 баксов, кабинет и 28 часов работы в сутки. Она была начальником ОК, отдела сбыта, планового отдела и замещала начальника ПТО. Заодно регистрировала в паспортно-визовой службе иностранных сотрудников фирмы. Сил и энергии у нее хватило бы на десятерых. Каждый праздник развозила взятки, договаривалась с таможней и дружила с президентом местного банка. С начальником таможни надо было обязательно выпить рюмочку виски, и немножко побеседовать о жизни, детях, язве.

В прокуратуру ездить с официальной мордой лица, и только с конвертом. В паспортно-визовую – пакеты с продуктами и парфюмерией, кроме обязательных конвертов. Со всеми найти общий язык и быть лучшей подругой, не забывая – что они – власть. Восток – это такое дело. На Курбан-Байрам Адель самолично выбирала и покупала баранов, нанимала пожилых туркменок, они варили плов в огромных котлах на костерке, во дворе офиса. И опять развозила конверты и презенты.

Через полгода, в пустом, брошенном городе появились люди, с образованием и опытом, но Адель уже прочно стояла на ногах. Шеф, памятуя, как он сам переманил Адель, во избежание подобных эксцессов денежками не обижал.

Адель купила в новую квартиру стиральную машинку, пылесос с пультом на ручке и огромный телевизор. Свежая баранина и апельсины, хоть и иранские, кислые, были вдоволь для Лильки и матери. Адель их хорошо кормила. Таскала матери пачками книжки Донцовой, а Лильке сказки, хорошую российскую полиграфию. Колготки ей привозили блоками из Москвы. Чудесное постельное белье – 100% коттон – она купила комплектов двадцать (шикарный туркменский хлопок). После гамака на Кубе это было такое счастье! Пришло время хорошей косметики и шампуней. Дорогого крема и кружевных комплектов белья под каждую блузку.

Мать и Лилька были счастливы. А Адель, наконец-таки, плакала, взахлеб и навзрыд, когда никто ее не видел. Подушка была мокрая от слез. Она плакала по такой странной причине, что сама бы никому не поверила, если кто рассказал такое! Она плакала от немыслимого счастья – у матери и Лильки были свежие, сытые лица и веселые глаза. Адель складывала в новый двухкамерный холодильник ветчину в вакуумной упаковке и плакала. Она за 300 баксов поменяла все трубы в квартире у матери, переклеила обои и отштукатурила потолки. И плакала. Работать без выходных – да ради Бога! Один раз, получив премию после удачной сделки, купила себе бриллианты, с рук, по дешевке. Они светили таким же радужным светом, как и у Айши, много лет назад.

…Филипп пришел к ней ночью, неожиданно. Адель притопала с работы очень поздно, вымотанная до последнего предела, Лилька была у матери. Звонок разбудил ее в середине сумбурного сна. Она ругалась с шефом и доказывала, что от услуг SJS надо отказываться, а шеф гладил ей коленку под столом. Она злилась, потому что отгрузки надо было переносить на новый терминал, сдачу которого подрядчики задерживали, дефектоскопия трубопроводов шла медленно, а Адель знала – пропили электроды УОНИ сварщики, не тем нержавейку варили! Но шеф говорил, что апельсины можно качать по любому трубопроводу, что разнородку варить можно чем угодно. А она чувствовала, что ворованные электроды шеф прячет здесь, в кабинете.

Адель вынырнула из утомительного сна и поплыла через темноту прихожей к светлячку дверного глазка. Филипп. Сон продолжался. Она часто, очень часто видела его во сне. Открыла дверь, лохматая, в пижаме. Он, не спрашивая, переступил порог. Сон длился и длился. Теперь солнца взрывались не в телефонном молчании, а в ней самой. Ночь – странная штука. День не обошелся бы без разборок, разглядывания друг друга, демонстрации гордыни и обид. В темноте ночи пропасть длинною в полтора десятка лет была не видна.

Все вернулось на рассвете. Когда они сидели на кухне.

– Ты можешь остаться сегодня дома? Не уходи никуда, Адель. Ты такая красивая, ты другая, но ты все равно Адель…

– Нет, Филипп. Я работаю, я кормлю семью. Я держусь за работу зубами. Меня и моих девчонок кормить некому. Мне безумно повезло, впервые в жизни, и я не хочу все потерять. Я вообще режимная девочка. Чтобы хорошо работать, мне надо спать семь часов. И нормально есть. И соблюдать режим.

Все началось опять, но только теперь время, место выбирала она. Как-то надо было ехать в срочную командировку, свидание отменялось. Она позвонила Филиппу, и сказала, что вечером улетает, но они смогут пообедать в ресторанчике рядом с офисом. Странная заминка, она почувствовала, но не придала ей значения. Они обедали. Напряжение повисло над столиком. Адель посмотрела внимательно на Филиппа. По сути, она и не видела его еще. В глазах у нее был тот, прежний Филипп. А сейчас разглядела не новую рубашку, неуверенность.

– Господи, да у него денег нет! – Адель поняла сразу и все. Увидела так, как если бы ей долго и подробно рассказывали. Папаша не вписался. В Туркмении на госслужбе работали только туркмены, проверенные до седьмого колена. Уехать в Россию они не могли. Раскрутить что-то свое – не сумели. Отец Филиппа привык быть начальником, привык брать, повелевать, вершить. Он растерялся и не вписался. И сын тоже.

Адель работала как сумасшедшая. Работала за троих, не ведая усталости. Все помнила, успевала. Она была не правой рукой шефа, она была, практически, самим шефом. Любила Филиппа тоже за троих. И упорно не хотела замечать дуру-судьбу, которая уже кралась за ней с кирпичом за пазухой.

В этот раз Судьба поджидала Адель возле двери квартиры. В облике худой, породистой, немолодой женщины.

– Алечка, мне надо поговорить с вами. – Адель открыла дверь и пропустила женщину.

– Я, конечно, понимаю ваше желание устроить свою жизнь с человеком из порядочной семьи… ваш ребенок, конечно, ни в чем не виноват – но дерево надо, Аля, рубить по себе. Мой сын просто не в состоянии кормить вашего ребенка, я знаю, что вы на это рассчитывали, но…

Дама говорила, и сама верила в то, что говорила. Совершенно не имело значение, что несла эта дурища. Адель знала, что это все, это конец. Дама, наконец, потихоньку начала оглядываться. И рассматривать зоркими, оценивающими глазами Адель. Ее стрижку из дорогого салона. Простой, помятый брючный костюм, который стоил бешеных денег. Угол, заставленный оргтехникой. Дама знала толк в вещах. И она на глаз могла определить, сколько стоит паркет, банный халат, брошенный на пуфик, двери с витражами. Кожаный портфельчик в тон к туфлям. И чего стоит эта молодая, бледная, уставшая женщина.

Дама въехала, что несла чушь. Реальность возмутила ее еще больше, чем повод, по которому она пришла к Адели. Для нее было нормальным и естественным, что какая-то разведенка с ребенком-негритенком хочет завладеть ее сыном, воспользоваться положением и богатством семьи! Это она еще бы простила Адели. Играла бы бесконечно роль снисходительной барыни. Но смотреть на эту молчаливую, без косметики, молодую женщину, в дорогих туфлях, которая была хозяйкой жизни сегодня и здесь, дама просто не могла. Вот этого она точно не могла простить Адели. Она не могла принять, что не было, давно не было ни положения, ни состояния!

У Адели возникло смутное ощущение, что бриллианты в ушах, купленные по случаю с рук, были ее, этой дамы. И что она, Адель, что-то украла у нее. Не важно, как было на самом деле – ощущение было таким реальным! И Адель знала, что дама чувствует то же самое.

Дама ушла. Через два дня Филипп уехал в Россию. Он написал Адели коротенькую записку, что должен попытаться выбраться из замкнутого круга, что должен чего-то там добиться. И еще всякую ерунду про самоуважение, самореализацию. Он опять струсил, он опять предал!