Читать книгу Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение - Марина Хробот - Страница 11

Не дожидаясь большого кострового огня, Ведогор начал разделывать оленёнка. Первым делом снял тряпицу с ранки под левым ухом, потрогал прилепленный воск, тот держался крепко, застыв на шерсти.

Достав из принесённых Любашей кадушек деревянные миски, дунул в них и негромко произнёс:

– Благодарю тебя Дивана, за подмогу в трудные дни. – И тут же призывно закричал. – Бабы, быстро ко мне! Будем творить молитву.

Все побросали свои дела и встали полукругом около волокуши.

– Прости нас, Лесной Дух за то, что взяли у тебя оленя, но он добыт по правилам и летом вернётся новым и здоровым оленем. Прости нас, Олений Дух, что взяли у тебя оленя, но мы принесём жертву и искупим наш грех.

Широко взмахнув ножом, Ведогор резко и точно вонзил его спереди в грудную клетку, прорезал сердце и сразу подставил деревянную миску. Тугая, тёмная, ещё тёплая кровь, толчками стала выливаться сначала в одну в миску и наполнив её, во вторую.

Подняв первую, Ведогор отвернулся от луны, еле светящей сквозь облака, сделал большой глоток крови, передал миску женщинам и приложил ладонь на бок оленёнка.

– Искупим, – хором согласились женщины и тоже, встав к луне спиной, отпили крови и, вытерев рот, прикоснулись руками к туше зверя.

Высоко подняв над костром миску, Ведогор не спеша вылил оставшуюся кровь в огонь. Она шипела ещё в воздухе и пошел запах жаренного мяса, отчего голодной Любаше пришлось прислониться к столбу.

Ведогор вытрет снегом миску и, воткнув в середину дна нож, провёл ею, над огнём.

– А ты, Вася, иди, отдыхай, – отпустил свояченицу хозяин. – Наломалась сегодня.

Подсоблять свежевать оленёнка среди стольких помощников – только мешать, и Василиса, ощущая усталость в ногах, ушла в дом.

В избе стоял крепкий лесной запах варящегося беличьего мяса.

– Сейчас засну, – пожаловалась Василиса бабушке, раздеваясь на ходу.

– Ложись, милая моя. – И бабушка перешла от печи к столу, где замочила для похлёбки сушеные грибы и яблоки.

* * *

Толстая шкура оленёнка ещё хранила тепло и, когда Ведогор сделал первый разрез на животе, изнутри пошел пар.

– Чего ты не привесил тушу? – возмутилась Домослава. – Столько крови теряем.

– Сколько тебя твой брат Богуслав учил, а не можешь запомнить. – Ведогор пристроил миску у валуна. – У оленя самые тонкие два желудка! Подвесим, и один точно порвётся, желчь прольётся, и мясо станет горьким.

Как только вытекла кровь, Ведогор приступил к потрошению туши. У него всегда удачно получался длинный и сильный разрез посередине брюха. В быстро подставленную кадушку, Домослава и Любаша стали вываливаться внутренности. Все смотрели на них с разными чувствами.

Годислава до сих пор переживала за убиенное животное, но от куска мяса не отказывалась никогда. Стояла в стороне и ждала, когда будет нужна.

Домослава деловито прикидывала, сколько получится требухи для колбас, не раздумывая о судьбе оленя.

Ведогор занимался своим делом с осознанием выполняемого перед семьёй долга.

А у Любаши кружилась голова от желания наброситься на мясо и есть, есть, есть его сырым… даже без соли.

Разрубив кость между задними ногами, что дало доступ к прямой кишке, Ведогор отработанным привычным движением сделал круговой надрез у хвоста и продолжил потрошение.

С небольшим усилием кишки и оба желудка освободились от связи со спиной и выпали в руки Ведогора. Теперь стало видно, что их удерживали небольшие хрящи на ребрах. В два взмаха перерезав хрящи, Ведогор с хрустом раскрыл грудную клетку. Ну, а после доставания сердца с легкими, туша осталась пустой, с одной лишь печенью.

Большим ножом Ведогор рассёк шкуру на шее оленя, разрезал мясо до кости и разъединил позвонки. Рогатую голову отложил чуть дальше, в сугроб.

– На крышу, – коротко сказал он тёще.

Прихватив за ухо голову оленя, Снежана приставила к стене дома лестницу, и, поднявшись к крыше, устроила на особой полке Василисину добычу. Ни волки, ни собаки её не достанут и мясо не пропадёт.

Спустившись, Снежана взглянула на зятя, а тот ловко и быстро перевязывал задние ноги туши оленёнка. Ведогор потянул верёвки наверх, к перекладине, а Домослава подхватила тушу и вдвоём они привесили добычу.

– Прямо голову клади! – крикнула дочь матери. – А то свалится, как обычно, косорукая! По второму разу полезешь и лестницу уронишь, кривоногая.

– Спасибо тебе, доченька, – под нос себе ворчала Снежана. – Вся в батю своего. Такой же ласковый.

* * *

Пока Годя и Домослава распределяли потроха по горшкам, а Любаша промывала кишки, Ведогор взял тонкий нож, в пять движений сдёрнул шкуру с оленя и кинул её на снег.

Со двора доносился хрип собак, исходящих желанием наброситься на свежее мясо.

– Годя, кинь им вот, – Ведогор срезал мяса с брюха оленя. – Пашины[19] кинь, её сегодня не жалко. И захвати из сеней мясную кадушку и соль, будем замачивать.

Жадным взглядом провожая оленью пашину, Любаша, скрывая желание вцепится в него, повернулась к Домославе.

– Сегодня жарить-парить будете, или на завтра отложите?

– Как же сегодня? – Подтащив опустевшее ведро к костру, Домослава стала наталкивать в него снег. – Ещё полночь не прошла. Печь обидится, ей тоже отдых нужен. И мамка уже супа из белок сварила, зайдёшь потом, похлебаешь, пока мы разрубим мясо и замочим. Эх, вода-то заканчивается, но ты не отвлекайся, я сейчас снега растоплю. Ледяная водичка будет, но ты уж потерпи, Любаша.

– Да чего уж, не в первой. – Засунув руки подмышки, под тулуп, Любаша притоптывала ногами в онучах и лаптях. – Одеться надо было теплее, но я как с ума спрыгнула, когда увидела оленёнка.

Домослава, жалея руки, стала втаптывать его ногами в коротких обрезанных валенках.

* * *

При виде Годиславы оба пса перестали лаять и рваться с ремней и только поскуливали, всем телом дрожа от нетерпения. Они изо всех сил тянулись к любимой хозяйке, кормившей их чаще других.

Первые брошенные куски псы сожрали ещё на лету и смотрели на Годиславу просящими глазами.

– Позже принесу, когда тушу разделаем. Костей с мясцом, – посулила она и прошла в сени.

Из сусека[20] она достала комок соли, положила в мешочек, привязанный к поясу. Разогнулась, потерла хромую ногу и подхватила пустую липовую кадку.

– Годя! Годя, итить твою ленивую! – донеслось на разные голоса с заднего двора. – Поспешай!

Сырые внутренности оленя воняли дерьмом, не отвратительным свиным, всё-таки животное травоядное, но всё равно противно. Выворачивая синюшные кишки наизнанку, Любаша соскребала с них белесую слизь, и мыла, мыла, мыла их в пяти водах… а вода с каждым ведром становилась всё холоднее. Кишками провоняла вся одежда. От рук, платка и даже от волос несло навозной ямой и казалось, животный дух неистребим.

Наконец, очищенные и много раз промытые кишки Любаша сложила горкой в бадью и распрямилась. На разделочном пне осталась половина туши. Ведогор резко рубил мясо, Домослава споро завёртывала каждый кусок в отдельную рогожу и засовывала в бадью на просолку. Несмотря на большой размер кадки, целый оленёнок в неё влезть не мог.

Отдельно Домослава отложила оба желудка. Их внутренний слой для начала она использует при готовке сыра и только потом для жаркого.

Сглотнув голодный комок, Любаша негромко проговорила:

– Домыла я кишки, Домослава.

– Молодец, благодарствую. – Оценив лежащие на окровавленном снегу куски мяса, подобрала не тощий, но и не жирный кусок, от средней части ноги. – Держи, и захвати бадью с кишками-требухой, поставишь в сенях.

Дрожа от холода, в короткой шубке, залитой спереди водой, в мокрых онучах, соседка смотрела отчаянным взглядом.

– Мне бы… немножко ещё, для двух сыночков…

Живот Любаши выпирал, напоминая о скорых родах. И в самой Домославе толкнулся ребёнок.

– Возьми себе немного требухи и накрой бадью крышкой, она на стене висит… К матери зайди, поешь.

– Спасибо тебе, – Любаша поклонилась, приняла из рук Домославы мясо, заснула за пазуху, подхватила тяжелую бадью и поспешила в перевалку к тёмному крыльцу, придерживая живот.

В дверях она столкнулась с Годиславой, и та быстро дала ей свёрток рогожки.

– Это солонина. Кишок тоже возьми. Жаренные, с лучком, они ой, какие вкусные.

– Спасибо, тебе, подруженька. – В голосе Любаши послышались слёзы.

– Не за что, тебе сейчас есть нужно больше, чем обычно.

Обойдя Любашу, Годислава спустилась на задний двор и, посыпая солью твердевшую на морозе шкуру оленя, стала складывать её, сначала вдвое мехом наружу, затем в четыре раза.

– Я её завтра при солнечном свете поскоблю. В темноте могу испортить и руки поморожу, с утра прясть не смогу. – Громко говорила она в сторону свояка. – А завтра днём потеплеет, и шкура лучше выйдет. Нога моя ноет, оттепель чувствует.

– Тебе лучше знать, – согласился Ведогор. – Ты у нас главная по шкурам.