Читать книгу Ангелы Зодиака - Марина Клингенберг - Страница 5

***

Весь текст был машинописным, только последние строки написали от руки простым карандашом, тем же почерком, что был на конверте. Стихотворение в середине, про бьющиеся кометы, жирно обвели красным карандашом. Я перечитал его еще раз, но не понял, почему заострили внимание именно на нем.

Я отправился на кухню приготовить себе кофе. Попивая бодрящий напиток, перечитал текст еще раз, но так и остался в недоумении. Какой-то бред, жутковатый сюрреализм, не имеющий ко мне никакого отношения. Ни имена, ни сюжет, ни стихи, ни стиль не наводили ни на одну мысль, почему некто вздумал прислать мне этот странный рассказ. Поначалу меня это успокоило. Будь рассказ о Луке, я бы окончательно уверился, что сумасшедший. А так…

Медленно опустив пустую кружку, я неверными шагами проделал путь к окну и вернулся обратно. Взъерошил волосы.

Мне пришло в голову, что хотя Лука не упоминался, рассказ все же был о пропавшем ребенке. И кто-то специально это выделил, дописав последний абзац. Все поиски оказались бесплодными… Тайна исчезновения очень проста… Да уж, проще некуда – в какой-то потусторонней стране бедняжку забрал ангел с бараньими рогами, который сам делает ангелов из снега и газет.

Но все-таки – кто мог знать о моем навязчивом страхе? Одна Катерина, и то если ей рассказали камни, – подумал я с усмешкой. Но девятилетняя девочка не смогла бы написать такой длинный рассказ. Признаться, я был уверен, что придумать подобное можно лишь при помощи наркотиков.

Это предположение напомнило мне кое о чем. Я еще раз пробежал текст глазами и почувствовал тошноту.

Девочка с потрескавшимся лицом.

Я сделал себе еще кофе и, на ходу отхлебывая из кружки, отправился искать пакет с письмами, который принес из родительского дома – совершенно не помнил, куда его бросил. Во время поисков мне вспоминалось давнее видение, на этот раз с притупленным чувством леденящего ужаса.

Лука и еще один мальчик. Серая стена. Снег. Много снега.

Снежная Страна?

Пакет с письмами обнаружился в коридоре. Я достал конверт с письмом якобы от Луки и еще раз внимательно изучил его. Ничего нового не обнаружилось, но почему-то «Снежная Страна» и «Серая сторона» показались мне близкими понятиями. Однако мне не составило труда успокоить себя тем, что я просто накрутил себя после прочтения рассказа.

Мэт пришел ближе к вечеру. Он заверил меня, что не трогал никаких конвертов и даже не видел их. Я и это попытался выкинуть из головы. Я был сильно пьян, возможно, сам встал ночью, забрал конверт, вскрыл его и положил рядом с кроватью.

Несколько дней прошли спокойно. Я всего один раз вышел на улицу, купил новую игру и засел за компьютер. Это отвлекло меня от произошедших странностей. Лишь иногда, когда мне, в силу долга моего персонажа, приходилось убивать ангело- и демоноподобных созданий с размашистыми крыльями, я вспоминал прочитанный рассказ и недоуменно хмыкал.

Письмо от матери Катерины пришло всего одно. Видимо, камни объявили забастовку. Несколько строк подряд шла надпись «Севодня камни малчали» (последняя была написана уже без ошибок). Мама Катерины уточнила, что мне не следует принимать это всерьез, потому что ее дочка схватила простуду и не выходила из дома, а все камни, которые она успела притащить в квартиру, выбросили.

Потом пришла коротенькая заметка: «Сегодня на улице почти все камни пели. Это было похоже на гимн, который поют на войне». Лист был изрисован танками, пушками, камнями в касках (они были, как и рты, вырезаны из журнала или открытки) и воткнутыми в землю флагами. Их было три, все разных цветов. На полотнищах красовались начертанные фломастером знаки. Они мне ужасно что-то напоминали.

Я как раз мучительно пытался вспомнить, где видел эти дразняще знакомые символы, когда на выходе из аптеки, куда заглянул, чтобы пополнить домашние запасы, столкнулся с Марией. Мое сердце при ее виде неожиданно дрогнуло – в ярко выраженной радости.

– Привет! – она улыбнулась. – Как дела?

– Никак, – ответил я с некоторым смущением. – Я же в отпуске.

– Бездельничаешь, значит? Я тоже. Кстати, мы с Йоханнесом собрались съездить на море, не хотите с нами?

– На море? – тупо переспросил я. – Холодно же.

– Не купаться, – Мария фыркнула. – Погулять по берегу, подышать морским воздухом. Зимой он обжигающий! Поверь, это здорово. Особенно если прихватить чего-нибудь выпить.

– Не Гавайи, конечно, но звучит заманчиво. Если Мэт найдет желание и время, то я с радостью.

– Вот и отлично. Запиши мой номер – как решите, дай знать.

Мы обменялись номерами телефонов, она помахала рукой на прощание и вошла в аптеку. Через окно я увидел, как она подошла к прилавку и веером протянула продавщице несколько рецептов. Мне было интересно, чем она болела, но, помня, как она ответила в отношении Йоханнеса, я был почти уверен, что спрашивать бесполезно.

Мэт воспринял идею поездки с энтузиазмом. Он вымотался за последние дни и был не прочь выехать за город. Я взял на себя нехитрую подготовку к короткому путешествию: купил еды и спиртного и все тщательно упаковал, так что когда Йоханнес и Мария подъехали к нашему дому на большом черном джипе, мы едва втащили в него всю снедь.

Берег моря находился в нескольких часах езды. Оживленные разговоры успели поутихнуть, каждый занялся своим делом. Мэт уткнулся в электронную книгу, Мария, сидевшая рядом со мной, положила на колени устрашающих размеров том с какими-то таблицами и пентаграммами, а я, силясь не смотреть на нее лишний раз, чтобы не смущать себя и ее (а заодно Мэта и Йоханнеса, которые при желании могли увидеть нас в зеркале заднего вида), решил проверить почту, благо сеть пока ловила. Пришло несколько сообщений. Пара от коллег с работы, еще два я пометил как спам, а в последнюю очередь открыл новую дневниковую страницу Катерины.

Камень у падъезда: Я ни выхадила из дома потому что болела и камень сказал, что лучше бы я и дальше дома была. Человек-нечеловек прадалджает ходить. Мне надо к нему не подходить. Больше не пойду гулять вечером.

Камни в соседнем дворе в палисаднике: Я шла в школу они практически выли. Мне стало страшно и я побежала быстро.

Камень у школы (у зопасного выхода): Физкультура была на улице и мы бегали вокруг школы. Я присела отдохнуть возли него и рассказала, что было утром. Он сказал, чтобы я не баялась камней, потому что камни плохого мне не сделают. Они просто предупреждают. Поблизасти что-то плохое вот они и орут. Я спросила про человека-нечеловека, если это он то совсем близко рядом со мной. Но камень сказал, что мне просто надо не подходить к нему а так вокруг много всего хуже. А под землей больше всего.

Камень у магазина: Ворчал что все люди ему надоели и скоро умрут. Я сказала ему что мне сказали камни не злые, а он сказал что не из-за него, просто все люди умирают. Я испугалась и почти заплакала и он тогда стал меня успокаивать и даже немного спел красивую песню.

Страницу украшали камни с раскрытыми ртами, снежинки, листочки, завитушки. Я со вздохом потер лоб. Судя по всему, дела у Катерины были плохи. Она явно чего-то боялась и чувствовала себя в безопасности только дома. Возможно, ей угрожали, или она увидела что-то на улице. Я посоветовал ее матери, чтобы она выяснила, не разговаривают ли с дочкой дома другие вещи, воображаемые друзья или голоса в голове, а также узнала, не стала ли Катерина, не дай бог, свидетельницей преступления или жертвой угроз. Конечно, с моей стороны такая диагностика, посредством электронных писем, была как минимум непрофессиональным свинством, но я действительно считал, что девочке пока рано отправляться к психиатру. Очень может быть, что все это были фантазии, пусть дикие и странные.

В машине работало радио. Оно мне не мешало, я без труда игнорировал монотонную болтовню и обрывки музыки, но вдруг ухо уловило:

– Продолжаются поиски пропавшей Киры Терентьевой, возраст – десять лет. Последний раз ее видели…

Меня, как обычно, захлестнуло и уволокло в бездну нестерпимым ужасом и мыслями о Луке. Давящая неизвестность, снег, стена, потрескавшиеся лица. Теперь еще добавилась глупая песенка из рассказа: «Люди умирали, и рождались ангелы в Снежном мире Аи». Странно, но она именно что прозвучала у меня в ушах, на довольно бодрый и даже какой-то издевательский мотив.

– Выключите, – сказал я, с трудом совладав с пересохшим горлом. Сам не знал, о чем прошу – выключить радио или песню у меня в голове.

Мэт, оторвавшись от книги, торопливо сменил волну.

– Извини, они как-то внезапно.

– А в чем дело? – спросила Мария. – Ты ее знаешь?

– Нет, он на все сообщения о детских пропажах плохо реагирует, – объяснил Мэт.

– Жаль, – сказала Мария. – Может, как раз ты бы кого-нибудь и нашел.

– Уже не найду, – пробормотал я почти неслышно, думая о Луке. Где его найдешь? В Снежной Стране? Под землей?

Под землей очень много страшных вещей. Людям нельзя под землю.

В чем-то камни, черт побери, правы. Например, в том, что все люди умирают.

– Эй, тебе плохо?

Мария наклонилась и изогнулась так, чтобы заглянуть мне в лицо. Я от неожиданности вдавился в спинку сидения, а мои глаза поневоле уперлись в грудь Марии. Я бы тут же убрал взгляд, и это наверняка осталось бы незамеченным или списалось на случайность, каковой, собственно, и являлось, но под распахнутым пальто, на бардовом шерстяном свитере, тесно обтягивающем два полукружья, была нашита металлическая фигурка. Она намертво притянула меня к себе. В голове забрезжило воспоминание, я почти уловил его, но тут Мария забавно нахмурилась и села прямо.

– Я думала, тебе поплохело, но если и так, то теперь полегчало.

– Да нет… Я не…

Я бы продолжил оправдываться в том же духе, и это не привело бы ни к чему хорошему, так как Мэт и Йоханнес уже обратили на нас внимание, но вовремя вспомнил, где видел символ.

– Просто увидел знак у тебя на свитере. Что-то жутко знакомое. Что?

– Да знак Зодиака же. Рак. А у тебя лицо, будто ты черте-что увидел. Вроде этого, – она постучала пальцем по страницам открытой книги, на которых были вырисованы жуткие химероподобные существа.

Мэт в голос расхохотался, Йоханнес улыбнулся.

– Ты уж такое не носи, пожалуйста, – сказал Мэт. – Кошмар.

– В общем, я сейчас наблюдаю девочку, возможно, с психическим заболеванием, – объяснил я. – Сказал ей вести дневник, и ее мамаша регулярно мне его присылает. Там странные картинки, ясное дело, я пытаюсь понять, что они значат. На последней были знаки, я никак не мог вспомнить, где их видел. Теперь понял, что это, наверное, знаки Зодиака… Один точно как у тебя.

Я снова достал смартфон и загрузил предпоследнее письмо от матери Катерины. Так и есть, на одном из флагов красовался знак Рака. И другой символ, тоже кажущийся мне знакомым, наверняка был из той же оперы.

– Точно, он. Да? – я протянул смартфон Марии.

Она внимательно рассмотрела рисунки.

– Да, вот на этом флаге – Овен, а на этом – Весы. А почему ты думаешь, что у девочки психическая болезнь?

– Я пока только предполагаю. Но, согласись, если камни поют военный гимн, то дело плохо.

– Не соглашусь. Может, это победоносный гимн, – Мария вернула мне смартфон и беззаботно зевнула. – Не обессудь, в том, что касается психики, я не очень верю врачам. Они часто не замечают главного.

– Например?

– Например, твоей девочке откуда-то поступает правильная информация, и она ее очень логично применяет. Камни противостоят друг другу, и у каждого свой флаг. Стихия Овна – огонь. Стихия Рака – вода. Стихия Весов – воздух. Настоящая война стихий. Для больной умом получается как-то больно гладко.

– Может, это случайность. Она могла увидеть их в какой-нибудь книжке или газете и срисовать. А по стихиям – просто так совпало.

– Может быть. А может и нет. Важно то, что если на это указали камни, значит, они говорят правильные вещи. И какой смысл их тогда затыкать?

Я не нашелся, что ответить. Йоханнес что-то прожестикулировал. Мэт озвучил:

– Если ты покажешь ей еще таких картинок, Мария, скорее всего, не найдет в них вообще ничего необычного.

– Я тоже так думаю, – согласилась Мария.

Скоро мы добрались до пункта назначения. Я первым выбрался из машины, и меня, размякшего после многочасовой езды, чуть не сбил с ног порыв обжигающе-ледяного ветра. Сначала у меня перехватило дыхание, но потом я почувствовал небывалую для себя бодрость духа и тела.

– Я же говорила! – Мария была очень довольна и подставила себя яростному ветру, как приятному летнему ветерку. – Пойдем, пройдемся поближе к воде.

– Мэта и Йоханнеса подождем…

– Они тут пока делом займутся. Пойдем.

Она взяла меня за локоть и решительно повела вперед. Я растерянно оглянулся через плечо. Мэт, выгружавший сумку с алкоголем, бодро помахал нам рукой. Йоханнес, кажется, даже не обратил внимания на наш уход.

Я сперва запаниковал, но чем ближе мы подходили к морю, тем явственнее ощущал – что-то неладно. Как будто я оказался жертвой заговора. Это открытие оставило легкий укол обиды, и чуть более тяжелый – разочарования. Я тщетно пытался скрыть его. Мария мне нравилась, но с женщиной у меня ничего быть не могло, да и что я по сравнению с Йоханнесом? Мария коснулась меня лишь эхом мечты – абсолютно несбыточной. Однако было безумно приятно на какой-то миг поверить, что она отведет меня в сторону и признается, что я ей небезразличен.

– У тебя на лице написано, что ты не так меня понял, – сказала Мария.

– На одной половине, – усмехнулся я. – На другой, по идее, должно быть написано, что я предположил, что ты хочешь о чем-то меня спросить. Наверное, по медицинской части.

– В яблочко! Только не спросить, а попросить. Ты обиделся?

– Да нет, конечно. Говори, чем могу помочь.

Мы дошли до края берега. Было очень холодно, темная вода бушевала, разбиваясь об обледеневшие камни и разбрасывая во все стороны тысячи холодных брызг. Ветер нещадно сек кожу, как лезвием. Но это действительно оказалось приятно. Колышущаяся громада воды пугала и успокаивала одновременно, ее шум вливался в уши расслабляющей музыкой.

Хотя город располагался не так уж далеко от моря, я бывал у него всего дважды. Первый раз родители меня, совсем маленького, повезли на юг. Я полез было купаться, но меня сшибло волной и уволокло под воду. Отец успел меня вытащить. С тех пор я ни разу не лез в воду, не считая пары организованных походов в городской бассейн. Второй раз мы с классом выехали к этому самому берегу на какой-то субботник. Все ребята радостно вопили и вбегали прямо в воду, не слушая громких запретов учителей, хотя это, строго говоря, был никакой не пляж, и только сумасшедшему вздумалось бы купаться здесь. Я держался подальше. Гигантская толща воды, обрушивающаяся на берег, пугала меня.

И сейчас я не мог не согласиться с юным собой. Не понимаю людей, которым нравится море. Эта совершенно чужая для человека среда, величественная и убийственная, всем своим видом предупреждает – держитесь подальше. Но, наверное, это еще больше раззадоривает людей.

Я невольно подумал, что сказали бы об этом камни, лежащие на берегу.

Мария отвлекла меня от завораживающего зрелища накатывающих и разбивающихся волн, и мы с ней медленно побрели вдоль берега.

– Ты ведь помнишь, что я рассказывала про нас с Йоханнесом?.. Ну вот. На самом деле, мы уехали с Гавайев не только потому, что я была больна.

– Почему еще?

– У меня был ребенок, – Мария впала в глубокую задумчивость и не меньше, чем через две минуты, добавила: – Вроде как.

– Что значит вроде как?

– Он правда был. Я имею в виду, я забеременела. А в Израиле родила. Мы с Йоханнесом не особо этому обрадовались. Мы не детоненавистники, просто понятия не имеем, что с детьми делать. И часто обо всем на свете забываем. В общем, так себе из нас родители.

– Понятно, – сказал я. – А где ребенок сейчас?

– С моими родными.

Хотя Мария сказала, что они с Йоханнесом не больно-то хотели ребенка, такая лаконичность все равно немало меня удивила. Какие бы у них ни были соображения по поводу пополнения семьи, обычно к уже родившемуся малышу не относятся так, будто он чужой.

– Как его зовут? – продолжил выпытывать я.

В комнате было темно. Ее освещало лишь пламя нескольких свечей. Ребенок мирно спал в колыбели. Йоханнес сидел на полу. Мария присела рядом и положила перед ними большой лист бумаги, золотой и серебряный фломастер и два темных платка.

– Мы завяжем друг другу глаза, – сказала она. – И будем писать по очереди. Ты будешь золотыми согласными, а я – серебряными гласными. Напишем четыре буквы – чтобы поровну и не было слишком длинно.

Йоханнес кивнул. Он поднял на ладони монету, показал на аверс и на Марию, на реверс – и на себя. Подкинул монету. Первым предстояло писать ему.

Йоханнес завязал Марии глаза, а она – ему. Йоханнес нащупал фломастер, взял его и вывел на бумаге букву «М», потому что любил Марию. Мария начертала «О», потому что любила Йоханнеса, а эта гласная следовала сразу за первой буквой его имени. Йоханнес написал «З», потому что буква была похожа на тройку, а их теперь было трое. Мария закончила буквой «Е» по той же причине – если знак отразить, он тоже превратится в тройку.

Йоханнес потянулся к Марии, чтобы снять с нее повязку, но руку, которой он опирался на пол, вдруг пронзила боль. Он спешно подтянул ее к себе и по пути зацепил лист бумаги.

Мария не смогла развязать туго затянутую повязку и просто спустила ее на шею. Она увидела Йоханнеса, прижимающего к себе окровавленную руку. Оказалось, что в ковре затаилась старая, погнутая булавка.

Мария принесла вату, бинт и перекись и быстро остановила Йоханнесу кровь. Затем они вместе посмотрели на лист.

После четырех золотисто-серебряных букв протянулась четко различимая кровавая сигма.

– Мозес, – сказала Мария. – Его зовут Мозес.

Мы шли по берегу, наслаждаясь прибоем и порывами ветра. Мария долго молчала, но потом вдруг начала говорить, и говорила долго.

Она рассказала, что они с Йоханнесом с самого начала были вполне осторожны. Пару раз случались «огрехи», как она выразилась, но как раз после них все было нормально. И когда ничто не предвещало крутого поворота, Марии приснился сон, в котором она шла по берегу моря, вот как сейчас, небо было звездным и очень колючим, между звезд серебряными и золотыми нитями вырисовывались созвездия. Она целиком погрузилась в созерцание ночных небес в надежде увидеть падающую звезду и загадать желание. Звезда упала, секунду спустя после того, как ее хвост исчез, раздался плеск. Мария опустила голову, и волна прямо к ее ногам поднесла ребенка. Маленького, с золотистой кожей и странным, блуждающим взглядом серебряных глаз – он как будто не знал, на чем остановиться, и ни на чем не фиксировался. Мария расплакалась, потому что не представляла, что с ним делать, но в то же время чувствовала, что бросить его нельзя. Ведь он выплыл прямо к ней – значит, в некотором роде ее.

– Очень красивый сон, – сказал я. – Похоже на сказку.

– Для взрослых, – Мария усмехнулась. – Я плакала еще и потому, что поняла, что теперь придется меньше пить и вообще следить за собой, ответственность проявлять и все такое, а мне не хотелось. Мне хотелось сидеть с Йоханнесом в его доме на Гавайях, пить коктейли и слушать море.

Когда мы отсмеялись, Мария продолжила рассказ. Проснувшись, она почувствовала себя плохо. Через некоторое время у нее поднялась температура. Йоханнес встревожился и привел врача. Тот потребовал полного осмотра в больнице, и уже там их с Марией огорошили тремя сюрпризами: во-первых, у нее острое вирусное заболевание (что еще куда ни шло), во-вторых, вероятно, шизофрения (Мария в это решительно не поверила и посоветовала врачу самому провериться на предмет этой болезни), в-третьих – она ждет ребенка (что было совсем уже из ряда вон).

Обсудив все с Йоханнесом, Мария согласилась после того, как расправится с вирусом, поехать в Израиль и проконсультироваться там, раз уж так хочется Йоханнесу и он поедет с ней, тем более что Израиль – это такое место, поехать куда очень соблазнительно в любой ситуации. Там она наблюдалась у именитых специалистов и там же родила ребенка. Родители Йоханнеса, узнав об этом, потребовали законного бракосочетания. Измотанная психотерапией и родами, Мария не имела сил обсуждать это и рассматривать вариант отказа, и безропотно согласилась. Но если бы у нее и нашлись возражения, то не из-за замужества, а из-за того, что ни она, ни Йоханнес не представляли, что делать с ребенком и, что повергло меня в шок, не были уверены, что это их ребенок.

Сначала я даже не понял, что она имеет в виду, и хотел переспросить, но Мария меня опередила, высказав свою просьбу:

– Об этом я и хотела тебя попросить. Ты можешь как-нибудь устроить нам тест ДНК? Или как это называется.

– Ты сомневаешься, что отец – Йоханнес?

Эта мысль норовила пошатнуть их идеалистические образы, которые я себе напредставлял, и особенно – образ Марии, так что я даже не поверил своим собственным словам. И произнес их дурацки сомнительным тоном, как будто мог знать ответ на этот вопрос лучше Марии и имел право утверждать, что она отрицает очевидное.

– Да, – ответила Мария простодушно, ни на миг не изменившись в лице. – И что я – его мать.

– Подожди, – запутался я. – Ты выносила и родила ребенка, но сомневаешься, что ты – его мать?

– Именно так. Я понимаю, что для тебя это звучит так же странно, как говорящие камни, но что сложного? Проверить, наш Мозес ребенок или нет. Я потому и прошу тебя – ты-то не пошлешь меня сразу куда подальше. Сам понимаешь, если я расскажу эту историю посторонним, меня снова по врачам отправят. Мы пробовали дать денег побольше, чтобы без вопросов, но что-то нам не везет с этим. Куда ни обращаемся, все какие-то бумажки нужны или вопросы идиотские задают… Простого «надо» им почему-то недостаточно. А нам хочется, чтобы гладко, и это… Анонимно. Не то, если родители Йоханнеса узнают, в порошок меня сотрут. Вот уж кто точно про море и звезды слушать не станет. Подумают, что нагуляла и теперь проверяю.

– Ладно, предположим, ребенок не ваш. Чей он тогда может быть?

– Не знаю. Если верить сну, с неба упал. Откуда-то из района Козерога, кажется, но не уверена. Там было очень много звезд, никогда столько не видела.

Я остановился, она тоже. Мария смотрела в сторону моря отсутствующим взглядом. Я смотрел на нее и был готов поклясться, что она не шутила. Она по-прежнему выглядела больной, но физически, а не психически, и при этом очень спокойно воспринимала то, что говорила мне, как вполне возможную, ничуть не удивляющую вещь.

– А Йоханнес знает обо всем этом? – спросил я.

Мария посмотрела на меня почти изумленно.

– Конечно, знает! Мы же все это время были вместе. И он тоже думает, что ребенок может быть не наш. Тем более что сон я ему рассказала почти сразу, как проснулась, а когда родился Мозес, у него был именно такой блуждающий взгляд, как я описывала.

– Он незрячий? Ты говорила, что у него были серебряные глаза.

– Да, во сне были. На самом деле они у него очень темные, и он пока видит. Но врачи в Израиле сказали, что у него с глазами что-то странное, они не могут понять, что именно. Говорят, надо ждать симптомов или когда чуть повзрослеет. Может, потом и ослепнет. Не знаю.

Мы повернули и двинулись в обратном направлении.

– Так ты нам поможешь?

Я подумал, что не каждый возьмется за такую причуду, но никакого преступления в анализе не видел. В конце концов, кто их знает. Может, отец действительно не Йоханнес. Может, от меня что-то скрыли.

– Помогу, раз нужно, не так это и сложно. В моей клинике такого не делают, но что-нибудь придумаю, у моих родителей куча связей в медицине.

– Здорово! – Мария очень обрадовалась. – Мы взамен тоже можем чем-нибудь помочь. У родителей Йоханнеса тоже разные связи, да и у самого Йоханнеса. И даже у меня немного.

У меня в голове вдруг шевельнулась застарелая мысль, сопровождаемая эхом недавнего радиосообщения. Я было схватил ее в надежде задавить, но она выскользнула, пробралась извилистыми путями к горлу, и вот я уже произнес:

– У вас нет, скажем… Знакомых в здешней полиции?

Мария посмотрела на меня очень внимательным взглядом.

– Смотря что ты натворил, – серьезно сказала она.

– Ничего, – заверил я. – Когда я был маленьким, пропал мой одноклассник. До сих пор не могу отойти и хотел бы выяснить, что с ним случилось.

Я был уверен, что Мария, со своими странными взглядами на мир, не станет задавать лишних вопросов, и оказался прав. Она спросила только, в каком году это случилось, и пообещала сделать все возможное.

Мы еще долго гуляли по берегу, потом сидели у разведенного костра, ели и пили, разговаривали – и долго молчали. С Марией и Йоханнесом это было на удивление приятно. Кажется, один я чувствовал себя немного неловко: старался не смотреть на Марию и, конечно, постоянно бросал на нее взгляд. Мне хотелось вытянуть из ее головы весь туман и выпить его, чтобы хотя бы на мгновение стать тенью Йоханнеса. Или, на худой конец, увидеть, что случилось с этими двумя на самом деле. Мне казалось, за их тесной связью кроется какая-то тайна…

Время, проведенное у моря, подействовало на меня бодряще. Мэт на следующее утро тоже чувствовал себя как нельзя лучше. Мы сошлись во мнении, что Мария и Йоханнес очень славные, и делать такие вылазки нужно почаще.

Через несколько дней мне позвонила Мария. Я ответил с замиранием сердца, но она тоном следователя уточнила примерное время исчезновения Луки, его имя, фамилию, школу и приблизительный домашний адрес, после чего отключилась, не попрощавшись. Следующим вечером мне прозвонился некий Семен. Натужно откашлявшись, он сказал прокуренным голосом, что готов обсудить мое дело в следующий вторник, если мне удобно. Я впал в ступор и лишь насилу сообразил, что этот звонок – результат трудов Марии. Мы договорились о встрече.

Отложив мобильник, я ощутил укол совести. Мы с Мэтом после морской прогулки чудесно проводили время, ни дать ни взять парочка школьных друзей – или, смешно, молодоженов, – что немало помогало мне отгонять мысли о Марии, и я так и не удосужился выполнить ее просьбу. Но откладывать дальше было нельзя, и я собрался в родительский дом. Предупредил заранее, меня без большой охоты согласились принять вечером.

Мэт собирал меня в этот поход, словно я отправлялся к его родителям, а не к своим собственным, так что я явился при полном параде и с бутылкой благородного вина наготове. Это, как ни странно, действительно смягчило отца. А когда я зашел на кухню и, удивленный тем, что от меня не потребовали поздороваться с Ильей, спросил без задней мысли, как он себя чувствует, смягчилась и мать.

– Он приболел, – сказала она. – Вроде ничего страшного. Он спит, а завтра, если температура опять поднимется, отвезем его в больницу, на всякий случай.

После тягостной паузы отец без особой решимости спросил, как мои дела. Я немного рассказал о своей работе, опуская подробности (мои родители, одни из лучших врачей в городе, справедливо считали мою клинику, мягко говоря, нехорошим учреждением и выходили из себя, когда я невольно напоминал им, где конкретно работаю), о том, что сейчас нахожусь в отпуске и в основном провожу время дома или общаясь с друзьями.

– Кстати о друзьях, – поторопился я зацепиться за тему, – я об этом и хотел поговорить. Одна моя знакомая очень нуждается в помощи.

Отец и мать навострили уши. Думаю, скажи я им, что просьба исходит от лица мужского пола, и меня немедленно выкинули бы за порог. Или, в лучшем случае, ответили отказом, даже не выслушав. Но то, что их якобы насквозь голубой сын общается с девушкой – для них это был призрак необыкновенного чуда, хотя я не раз пытался им объяснить, что против женского пола ничего не имею.

Дальше я подбирал слова с большой осторожностью, чтобы ненароком не выставить Марию в сомнительном свете.

– Она немного больна… психически. Проходила лечение. И примерно в то же время родила ребенка.

Рука матери, отрезающей кусок пирога, дрогнула. Она отложила нож и воззрилась в меня изучающим взглядом. Мне стало не по себе.

– Сейчас ей нелегко, – все же продолжил я. – У нее есть одна навязчивая мысль, и она… В общем, ей необходимо сделать ДНК-тест, чтобы узнать, кто родители ребенка. Она считает, что он может быть не ее.

– Ты предполагаемый родитель? – спросил отец со страхом и надеждой одновременно.

– Нет, она замужем. И сомневается, что они родители ребенка. Звучит бессмысленно, но она вся извелась. Ей необходимо знать, убедиться.

Отец заметно разочаровался и потерял к теме всякий интерес. Зато мать сказала:

– Ничего удивительного. Такое вполне может быть. Я имею в виду, она может искренне сомневаться в этом. Тем более что она болела во время беременности.

– Она уверена, что ДНК-тест все разрешит. Но они хотят сделать все анонимно и без единого вопроса, поэтому попросили помочь. Я подумал, что вы…

– А ребенок? – перебила мать.

– Что – ребенок?

– Он нормальный?

Реакция матери порядком меня удивила. Она спрашивала почти жадно. Как будто ей было жизненно необходимо получить ответ.

– У него что-то с глазами, пока не смогли установить, что. Но в остальном он здоров.

– И они не собираются от него избавляться?

– Конечно, нет! – я бросил это довольно-таки высокопарно, хотя в глубине души шевельнулся червь сомнения. Откуда я мог знать? Мария сразу призналась, что они не представляют, что делать с ребенком.

Но матери явно был нужен другой ответ. Она всегда остро реагировала на подобные темы и кляла женщин, которые рожают детей и потом бросают их. В этом я ее вполне понимал.

– Понимаешь, Марии просто нужно знать. Ее муж тоже хочет этого ради нее. Чтобы она посмотрела, увидела, что это их сын, и все, точка.

– Зачем тогда такая секретность? – вмешался отец.

– Она наблюдалась у психиатров и боится, что ее снова отправят на лечение. Да и родители мужа могут не так понять… Они совсем недавно поженились, там пока не очень доверительные отношения. – Я помолчал и завершил историю топорным добавлением: – Семья мужа богатая, а у Марии не особенно.

Отец буркнул что-то о романах девятнадцатого века и занялся вином. Мать продолжала в задумчивости стоять над пирогом и сверлить меня глазами. Наконец я не выдержал и прищелкнул пальцами, делая вид, что пытаюсь вывести ее из транса. Она моргнула, слабо улыбнулась, велела подождать и вышла из кухни. Через минуту мы услышали, как она говорит с кем-то по телефону.

Пока длился разговор, я, чтобы заполнить паузу, вкратце рассказал отцу о Катерине и спросил его мнения по этому поводу. Отец прочитал мне справедливую лекцию о сохранении врачебной тайны, но не смог побороть искушения и попросил показать каменный дневник. Я зашел в почту через смартфон и продемонстрировал ему пару страниц. Совесть меня не мучила, в конце концов, я не назвал ни одного имени.

– Впечатляет, – отец очень внимательно рассматривал детали рисунков – камни, каски, флаги. – Действительно, знаки Зодиака, но не думаю, что она их срисовывала. Скорее, нарисовала по памяти. Смотри – линии не особо ровные, неуверенные. И вот тут знак хоть и узнается, но нарисован неправильно.

– Да, и впрямь…

– Сейчас дети умные не по годам. Очень может быть, что она нафантазировала себе все эти сообщения от камней – от одиночества, может, от избытка воображения.

– Или от желания поводить меня за нос.

– Вряд ли, ты же ей не друг и не враг, а просто случайный врач. Я бы скорее предположил, что она пользуется твоим вниманием, потому что на эту тему ее больше никто слушать не хочет. Но посмотри – она ведет этот дневник небрежно. Пишет мало, нестарательно. Рисует тоже без удовольствия – ей легче заклеить все вырезками. Но, похоже, честно все вспоминает и задумывается. Смотри, знаки на флагах пририсованы в самом конце. Как будто она уже все нарисовала и решила, что чего-то не хватает. И с трудом вспомнила, какие именно знаки там должны быть.

– То есть ты думаешь, что она больна?

– Ну почему сразу больна. Я склоняюсь к мысли, что она запуталась. Видно, что на нее что-то давит. Она подавляет настоящие источники информации и заменяет их словами камней. Например, тут она пишет о криках подруги. Очень вероятно, что она сама слышала, как кричала подруга, и для нее это оказалось слишком страшно. В любом случае, отправил бы ты ее к психиатру. Ты ей точно не поможешь, особенно таким образом… Через чтение дневника.

Я вяло оправдался тем, что хотел узнать, насколько все серьезно, и пообещал передать пациентку в надежные руки. Едва я договорил, в кухню вернулась мать и протянула мне листок бумаги со словами:

– Адрес. Пусть приходят в любой будний день после трех, скажут, что от Оксаны. Спрашивать ни о чем не будут, документы предъявлять не нужно. В бланки могут вписать любые имена, какие придут в голову. Пусть только запомнят, чтобы потом получить результаты. Заплатить можно наличными, если уж совсем анонимно. И скидку сделают.

Я от души поблагодарил ее. Мы еще немного поговорили, и я засобирался домой. Уже в прихожей мать вдруг вспомнила:

– Вчера пришло письмо на твое имя. Сейчас…

Она вышла в комнату и через минуту вернулась с конвертом большого формата. На нем было мое имя, написанное уже знакомым мне почерком.

Факт получения нового письма немало меня расстроил. За последнее время не происходило ничего странного, по улицам бегали толпы ребятишек, но среди них не было Луки, и о нем напоминал лишь мой извечный вопрос, куда он исчез, время от времени всплывавший в моей голове. Но встреча с представителем закона, которую обещала устроить и устроила Мария, придала мне уверенности, и я уже не ощущал это так болезненно. И вот – новое письмо. Хорошо хоть без имени Луки на конверте.

Дома я не стал медитировать над посланием, сразу опустился в кресло, вскрыл конверт и достал листы бумаги с машинописным текстом. Это снова был рассказ, но уже с другими персонажами и местом действия.