Читать книгу Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров - Марина Крамер - Страница 10

– Сара, вы можете пока приезжать раз в неделю, скажем, по средам – вам удобно?

Марина стояла на нижней ступеньке лестницы и наблюдала за тем, как домработница Сара шнурует кеды, собираясь уходить.

– Как скажете, миссис Мэриэнн, – отозвалась она снизу, не поднимая головы, – могу по средам. Вы сообщите мне, когда вернетесь?

– Да, обязательно, я предупрежу за три дня, чтобы вы могли рассчитать время и приехать для косметической уборки.

Краем глаза Марина видела, как в гостиной в просторном кресле корчится от беззвучного хохота муж – Женька обожал такие моменты, когда Коваль, сцепив зубы и натянув на лицо благообразную гримасу, объясняется с домработницей. Выглядело это довольно комично для того, кто неплохо знал Коваль в прошлой жизни, и Хохол получал ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Разумеется, миссис Мэриэнн, – разогнулась Сара и устремила на хозяйку взгляд небольших серых глаз из-под круглых очочков в тонкой оправе.

– Тогда до связи, Сара. И спасибо за уборку.

– Не стоит, миссис Мэриэнн. – Не сводя с нее взгляда, Сара попятилась к двери.

Эти взгляды Сара бросала на Марину не просто так, и Хохол, помнивший о том, как жена проводила время в постели лучшей подруги Виолы, старался оказаться в такие моменты как можно ближе, чтобы у серой мыши в очках даже не возникло сомнений – он не потерпит. Вот и сегодня, поняв, что Сара уходит, но все еще топчется в прихожей, он, перестав смеяться, вышел, потягиваясь, в холл и небрежно обхватил Марину за талию:

– Бай, Сара.

– Бай, мистер Джек, – чуть сморщив нос, выдавила она и вышла за дверь, а Марина, картинно вытерев со лба несуществующий пот, проговорила:

– Господи, как же достают эти политесы… ну, почему нельзя просто сказать – все, Сара, спасибо, вот деньги, всего хорошего? Нет же, надо сто раз поклон отбить и триста лишних слов сказать! Не могу! Ей-богу, такое остается ощущение, что я сама в доме все убирала – физическое состояние как раз похоже.

– Да, котенок, нелегко тебе дается английский этикет, – хмыкнул Женька, целуя ее куда-то за ухо.

– Так ты мне не скажешь? – вдруг не выдержала она, и руки Хохла, сжимавшие ее талию, чуть заметно дрогнули.

– Не скажу чего?

– Брось, не прикидывайся. Кто тебе звонил?

– Когда?

Она развернулась и уперлась обеими руками в широкую грудь, обтянутую белой майкой:

– Ну-ка, пусти!

– А если нет – что сделаешь? – без тени страха полюбопытствовал муж.

– Так скажешь?

– Нет. Тебя это не касается.

Коваль удивленно вздернула брови:

– Не поняла. Я думала, что в моем доме меня касается все.

– Все, – подтвердил Хохол, – кроме этого. Могут у меня быть собственные дела?

– Нет.

– Это кто же так решил? – хищно сузив ноздри, поинтересовался Хохол, и в его голосе Марина отчетливо различила недовольные нотки.

– Не забывался бы ты, – посоветовала она и тут же пожалела о своих словах, поняв, что перегнула палку.

В один момент ручища Хохла переместилась на ее горло и чуть сжала, а прищуренные серые глаза уставились в ее лицо острым, буравящим насквозь взглядом.

– Прекрати это. Ты не в России. И не Наковальня больше. В этом доме мужик – я. И я буду решать, что и когда говорить.

Он отпустил ее и пошел наверх, в кабинет, а Коваль, от неожиданности ослабев, осела по стене прямо на ступеньки лестницы.

– Однако… – машинально растирая шею, пробормотала она.

Женька не сделал ей больно, но удивил неожиданным напором и силой характера, чего прежде за ним не водилось. Марина поднялась и направилась вслед за мужем, найдя того за столом в кабинете. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять – уже раскаялся и жалеет. Как всегда…

– Ты молодец, Женька. Серьезно, – тихо сказала она, прислонившись к дверному косяку, – со мной так и надо.

– Не сердишься? – угрюмо спросил он, рассматривая сложенные на дубовой столешнице кулаки.

– Нет.

– Вещички бы собрать – улетаем через три дня, – напомнил муж, отходя от неприятной темы.

– Успеется. Что-то я отцу давно не звонила, замоталась совсем. – Она сказала это совершенно искренне и без задней мысли, действительно давно не говорила с отцом, и вдруг поймала взгляд Хохла – он таращил глаза и шевелил губами.

– Откуда… как ты… – разобрала она и удивилась:

– Ты чего?

– Как ты узнала, что он звонил?

Пораженная Марина не могла вымолвить ни слова – она даже представить не могла, что отец в обход ее разговаривает с Женькой, но, что еще интереснее, Хохол скрывает от нее эти разговоры. Что, черт побери, между ними происходит?

– Зачем он звонил? Что-то случилось? Он здоров? – еле выговорила она, охваченная беспокойством.

– Все с ним в порядке. Просто так звонил.

– Ты не научился врать мне, дорогой. – Марина шагнула в кабинет и приблизилась к сидящему в кресле мужу, вспрыгнула на столешницу. – Если бы он звонил просто так, ты не стал бы скрывать. Значит, есть что-то, о чем вы оба решили мне не говорить. Так что же это?

– Н-да, день перестал быть скучным, – печально прокомментировал Хохол, осторожно перемещая ноги жены себе на колено и беря в руку правую ступню. – Сиди спокойно, я помну немного.

– Ты не увиливай, – предостерегла она, откидываясь на упертые в столешницу руки и закрывая глаза.

– Не торопи. Не знаю, с чего начать, – массируя ее ногу от ступни к колену, отозвался муж.

– Сначала – так проще.

– Знать бы, где оно, это начало…

Хохол в самом деле не знал, с чего начать разговор о том, что рассказал ему по телефону Виктор Иванович. Новость была ошеломляющая, и Женька хотел, насколько возможно, оттянуть момент, когда Марина окажется в курсе. Но дотошная и чуткая Коваль каким-то образом почувствовала напряжение и сумела все-таки раскрутить его на разговор, которого Хохол так старался избежать. И Женька решил идти до конца – то есть врать. Иначе никто не поручится за то, что сделает в следующую минуту непредсказуемая Марина.

– Понимаешь… я хочу задержаться в Черногории подольше, а Грег вернется из лагеря – и куда его? Генка не может, дела у него какие-то, я и хотел отца попросить. Но он отказался, и я вот теперь думаю, как быть. Уговаривал его вместе с Грегом к нам прилететь, а что – отдохнули бы, на солнышке пожарились, морской воздух, то-се… А отец уперся – ни в какую. Думаю, что приболел он, но скрывает, – проникновенно сообщил он, массируя ногу жены и глядя ей в глаза так открыто, как только мог. – Он просил тебе не говорить – знает, что ты расстроишься и отдыхать не поедешь. Потому я и попытался промолчать, котенок. Все просто.

Она долго смотрела на него, пытаясь понять, не врет ли, но Хохол каким-то немыслимым усилием заставил себя не отводить взгляда, и это сработало. Коваль вздохнула:

– Вечно он… я вообще не понимаю, почему он так упорствует и не хочет переехать сюда. Мы вон даже телохранителя перетянули, а отец все отнекивается. Мне было бы куда легче, живи он здесь.

– А раньше ты его и знать не хотела, помнишь? – шутя поддел Хохол, возликовав в душе, что его план сработал.

– Помню. Но ты ж понимаешь – причины у меня имелись.

Причины имелись – Марина никак не могла простить отцу, что он, зачав ее от случайной интрижки с местной официанткой, никак не принимал участия в ее жизни, даже когда увидел, в каких условиях живет его дочь. Со временем она смогла победить в себе эту обиду, во многом благодаря помощи Егора Малышева, но порой старые чувства нет-нет да и накатывали, и тогда Марина грубила, злилась и довольно сильно обижала отца. Хохлу приходилось брать на себя роль буфера – он ухитрился найти с тестем общий язык, а потому часто заступался за него перед женой и долго, терпеливо объяснял той ее неправоту.

– У меня иной раз чувство, что детей в моей семье двое – сын и ты, – шутил он в такие моменты, – и поверь – с пацаном куда проще.

Марина испытывала порой огромное чувство благодарности мужу за такие вот проявления. Окончивший школу на зоне-«малолетке» Хохол был куда более умным, чем некоторые ее знакомые из прошлой жизни, имевшие высшее образование. Женька интуитивно чувствовал, как лучше, как нужно, как правильно, мог дать верный совет или просто объяснить какие-то вещи так, чтобы она поняла.

– Я люблю тебя, Женька, – пробормотала она, закрыв глаза и прислушиваясь к движениям его сильных пальцев.

– Я это знаю, родная. – Хохол украдкой вытер капли пота, выступившие от напряжения на лбу – она поверила, расслабилась. Это хорошо.

Он увезет ее в Черногорию и постарается сделать все, чтобы она как можно дольше пребывала в неведении.

Они поужинали дома, решив не ехать в ресторан, потом долго лежали, обнявшись, на кровати, и Хохол бережно поглаживал стройное тело жены, расслабившееся под его руками. Когда наконец Марина уснула, подсунув под щеку ладонь, совсем как ребенок, Женька, укрыв ее одеялом, натянул спортивные брюки и спустился вниз, в кухню. Заварив себе чифирь, он переместился в гостиную, щелкнул кнопкой пульта, настроив телевизор на какой-то кабельный русский канал, и уселся в мягкое кресло. Мысли роились в голове, отвлекая от происходившего на экране.

То, что сообщил зятю Виктор Иванович, слегка ошеломило и сбило с толку. Зачем, интересно, Дмитрий решил ввязаться в эти политические игрушки? И каким образом на него вышел Ворон? И если он сделал это случайно, то в курсе ли Мишаня, что кандидат – родной брат Наковальни? А если не в курсе, то что будет, когда эта информация всплывет? А ведь она всплывет обязательно, тут не может быть двух мнений. И что будет делать с этим Ворон, ведь он знает, что Марина жива и где она теперь скрывается?

– Черт их всех дери – мы только начали спокойно жить, – проскрежетал Женька, сжимая кулаки, – только-только почувствовали свободу и хоть какой-то покой – и на тебе! Какого вообще хрена бывший ментовский генерал решил стать мэром? И почему не нашел для себя другой город? Значит, есть что-то еще, только пока я не вижу, что именно. Но я непременно это выясню. Мне бы только Маринку подальше запрятать, чтоб не полезла.

Он отхлебнул глоток из алюминиевой кружки, которую Сара пыталась выбросить с периодичностью раз в месяц, и закурил. Опять его спокойствию угрожает что-то извне, как раз в тот момент, когда он так счастлив и умиротворен. Когда любимая женщина наконец принадлежит только ему. Но, видимо, это не его участь – быть счастливым и спокойным, он – Жека Хохол, обреченный вечно работать кулаками и чинить разборки. Единственное светлое пятно в его жизни – Марина, и она же – источник вечной сердечной боли. Но Хохол твердо знал – если бы ему предложили изменить что-то в прошлом, он ни за что не согласился бы. Потому что вся его прошлая жизнь была залогом того, что он встретит ее, Марину, любовь и боль, необъяснимое счастье и кучу проблем.

Он часто вспоминал ее такой, как увидел впервые – русоволосой стройной красоткой с упругой грудью и длинными ногами, обтянутыми белыми джинсами. Первое, что он увидел, были как раз эти ноги, появившиеся из двери черного «Мерседеса» старого Мастифа. Красные туфли на шпильках, штанины джинсов – и вот она стоит на дорожке перед шлагбаумом, за которым – территория особняка Сереги Строгача. И Хохол, глядя на нее, перестает соображать и одновременно испытывает страшную злость на то, что молодая красивая девка принадлежит этому дряхлому пню. Когда выяснилось, что она не любовница Мастифу, а «вывеска», ширма для его легального бизнеса, у Хохла отлегло от сердца. Это значило, что теперь он часто будет видеть эту девицу в имении Строгача, а значит, появился шанс на то, что рано или поздно Серега поведет ее в свою знаменитую сауну, и тогда у него, Женьки, будет возможность прикоснуться к ней. Однако не случилось.

Появился Малыш, и вскоре они с Коваль поженились. Разные мысли посещали тогда голову Хохла, вплоть до того, чтобы подкараулить ездившего без охраны Малыша где-нибудь на лесной дороге и… Но он понимал – не сможет, просто не хватит духа. Когда случился прокол и Малышев налетел на каких-то левых деляг, решивших развести Наковальню на деньги, она таки приехала к Строгачу за помощью и пошла с ним в сауну – это было главным условием, которое выдвинул Строгач в обмен на эту самую помощь. Хохол обыскивал ее на входе и чувствовал, что готов уже убить и Серегу за то, что это тело сейчас достанется ему. Присоединиться его, разумеется, не пригласили. Но спустя год случилось то, что случилось – заигравшаяся Коваль соблазнила его сама, сама пришла и как-то совсем уж расчетливо отдалась в его власть, и одуревший от счастья Хохол даже не сразу сообразил, что она просто-напросто разводит его. Прикрывает шашни своего телохранителя и Виолы, охранять которую и должен был Хохол там, в Египте. Это сперва привело его в ярость, но потом, проводя каждую ночь в ее постели, он вдруг понял, что Коваль делает это вовсе не для того, чтобы отвлекать его от Виолы, а потому, что ей самой это нравится. Она хочет его – и берет всего, без остатка, до дна. Это открытие настолько поразило Женьку, что он уже ни о чем другом и думать не мог. Ему нужна была эта женщина, только она – и никто больше.

Несколько лет он был при ней телохранителем, носил на руках, раненную в позвоночник, плавал с ней в бассейне, возил гулять. Когда погиб Малыш, Хохол старался облегчить ее горе и все время терпеливо ждал. Она сдалась, хоть и не скоро, хоть и заводила мимоходом романы, но возвращалась всегда к нему. Хохол умел быть терпеливым и в конце этого тяжелейшего марафона все-таки получил главный приз – Наковальня вышла за него замуж, взяла его фамилию, признала, что уже не сможет без него. В последнее время она стала часто говорить о любви, чего раньше не делала, и каждая ее фраза звучала для него как музыка.

– Девочка моя, что же еще должно случиться в нашей жизни, чтобы наконец мы смогли вздохнуть свободно? – пробормотал он, отхлебывая чифирь. – Уже и лицо другое у тебя, и документы, и все – а прошлое так и не отпускает. Как мне тебя уберечь? Я жизнь отдам, только бы с тобой ничего не случилось.

– Ты молишься тут, что ли? – произнес за спиной хрипловатый голос жены, и Женька, резко обернувшись, спросил:

– Ты проснулась? Голова?

– Нет, – пробормотала она, забираясь к нему на колени, – просто глаза открыла – а тебя нет. Я испугалась.

– Ну что ты, котенок, я никуда от тебя не уйду, – обнимая ее свободной рукой, пообещал Хохол.

Марина взяла кружку, сделала большой глоток и поморщилась:

– Боже…

– Не нравится? Хочешь, я тебе зеленого заварю?

– Не уходи, – попросила она, – я не хочу чаю. Мне почему-то очень страшно.

«Знала бы ты, как страшно мне», – подумал про себя Хохол, бережно прижимая жену к груди и целуя в макушку.