Читать книгу Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём - Марина Леванте - Страница 7

Витёк, будучи городским ребёнком, приезжая летом к бабушке в деревню, всегда сильно удивлялся разнообразию природы, не только наличию кур и гусей, расхаживающих по огороду среди грядок с огурцами и помидорами, а и крупному рогатому скоту, принадлежащему местному колхозу под названием «Светлый путь».

Лёжа в высокой траве, где на лугу обычно паслись все эти коровы, быки и даже лошади с жеребятами, всё с восторгом взирал на их внушительные размеры. Нет, не лошадиного или бычьего торса, а их половых органов. И всегда зачем-то переводил стрелки на себя, на то, что ещё только можно сказать, зарождалось у него между ног и со вздохом сожаления думал: вот бы у меня был такой половой член, как у того быка, который пасся между двух тёлок в чёрных пятнах, я бы тоже назывался племенным. Что это означало, достоверно не знал, но слышал, с каким уважением местные мужики произносили «этот племенной бык…», а дальше уже догадайся сам, сколько коров за раз он оприходывал этот бык и сколько потом приплода получал их колхоз под названием «Светлый путь».

Но время шло, Витёк подрастал и теперь ему уже больше нравился половой орган коня, у того выглядел он повнушительней, как-то так, помощнее, как он сам любил выражаться. Да и прослышав анекдот про индейца, который был недоволен своей кличкой, а звали его не гордо Быстрый Олень, как принято, а всего-то Бычий Х#й, решил, что, если что, сравнения его с конём будут несколько посолидней звучать. Потому что его детские мечты, похоже, сбывались, прямо, если не на дрожжах, то на глазах точно. И он уже мог с точной достоверностью и гордостью за своё не просто подросшее, а выросшее достоинство произносить каждый раз, «а у меня прям, как у коня…» совсем позабыв, что племенные бычки тоже приводили его в восхищение, но по другой причине. Ибо произвёл на свет в качестве потомства Витёк всего-то одну дочь Ирину, правда, та, потом нарожала ему, состоявшемуся деду, аж двух внуков. Переплюнув отца ровно в два раза.

В общем, после того, как жена Витька сначала отмучавшись с ним при зачатии дочери, ибо замуж выходила всё ж не за коня, а за нормального мужчину, потом при родах, покинула своего благоверного навсегда, тот стал приводить к себе домой новых пассий, которым каждый раз, что выглядело уже каким-то оправданием, говорил, «у меня всегда был х#й, как у коня, а теперь, вот…» и грустно опускал глаза, давая понять, что вот ра-аньше… бабы просто стонали от него, а теперь почему-то быстро одевшись поутру, покидали его пенаты с намерением больше не возвращаться. Они тоже не мечтали, если не о животной страсти, но об органе от буйвола уж точно. А Витьку ничего не оставалось, как вновь пускаться на поиски той, что удовлетворит его не угасающие желания и потребности, будто больше ничего у него в этой жизни не осталось.

В таком режиме, долгие годы, прожив почти до пенсии, Витёк так и не прочёл ни одной книжки, кроме строительных журналов в виде альманахов, из которых он выносил всё новые идеи по строительству своей дачи, короче были эти книжонки его настольными, но и камасутру он не читал, хотя по обычаю тех времён успел пролистнуть пару раз порно журналы, привезённые его школьным товарищем из загранпоездки, не произведшие тогда особого на него впечатления, всё ж деревенские мотивы ему были больше по душе. То ли фото там, на этих листочках не были нужного размера, который его приводил в восхищение, то ли не так снято было, не с того ракурса, что не разглядел он всё и как надо, но так и валялись они у него под диваном, и даже не с замусоленными страницами.

Но всё ж считая, что для счастья не так много надо, а только то, что у него было между ног, продолжал приводить всё новых дам к себе на ночлег. Заводя в коридор своей квартиры, сначала с осторожностью проводил мимо консьержа, который вообще-то уже со счёту сбился, какая пятая или десятая посетительница их многоэтажного дома явилась в очередной раз к их жильцу, потом так же аккуратно проводил вдоль соседских дверей, тут тоже могли засечь, а причина таких опасений находилась на соседней улице, где проживала дочь Витька Ира и тапочки которой с удивительным постоянством и основательностью находились всё же у него, там, куда и приглашал на начальном этапе Витёк своих дам.

А зайдя в квартиру, выдавал те самые тапочки, других у него не было, с сомнением разглядывая ноги в чулках не того, привычного размера. Потом, когда женщина, сняв верхнюю одежду заходила в комнату, он медленно и важно подходил к ней, наклоняться сильно не приходилось, потому что вот тут не вышло нужного соответствия, то есть ростом Витёк не вышел и произносил свою коронную фразу, уже замусоленную, но не как странички порножурналов, так и лежащие у него под кроватью: « Я так люблю раздевать женщин!» А на самом деле в душе считал совсем по-другому, не понимая, как вообще, всё происходило, вспоминая виденные им где-то картины художников XVIII или XIX веков.

И потому довольно быстро чуть ли не сдирал с женщины всё, что на ней было надето, а для него такое было привычным делом, словно содрать со стены старые обои. Эту литературу он штудировал всю свою сознательную жизнь. Как правильно и лучше сделать ремонт в квартире. В общем, не оставив на очередном теле абсолютно ничего и даже эротических тёмных чулок на резинках… «А на фига они нужны?» – каждый раз с раздражением думал про себя Витёк, – «Только мешают. Всё же и так хорошо…» – ведь главное, это то, что уже не висело, а начинало вставать у него между ног.

Практически даже не успев разглядеть даму, тоже не сильно важно, что под ним сейчас будет колыхаться, он кидался в бой тореадора, помня, что всё же бык, хоть и не племенной.

А женщины, как правило, и впрямь начинали трепетать, но не от страсти и возбуждения, потому что для этого Витёк вообще ничего не делал, он считал, что вполне достаточно его созревших угрожающих размеров, ибо видели надвигающуюся угрозу в виде бычьего х#я. Витёк же каждый раз забывал предупредить о том, что его мечты воплотились в жизнь, да и считал, что для женщины это просто пик наслаждения, когда он вонзит своё мощное достоинство в её плоть.

Ему даже в голову не приходило, что не в его размерах дело, а в умении, а главное, в желании обоюдного удовольствия, но он помнил только о своей постоянной нужде и потребности удовлетворения. И не понимал, почему зачастую ничего у него не получалось, правда, всё же о чём-то местами догадывался ибо, держал на прикроватной тумбочке тюбик с вазелиновым кремом, и то по причине боязни сломать свой поднявшийся орган.

Ну, не видел он, чтобы бык целовал корову перед тем, как на неё залезть, и лошади тоже не обменивались взаимными ласками при нём, а журнал так и валялся не открытым внизу, потому и приступал сразу к выполнению своей миссии, чем сильно озадачивал даму, ещё больше удивлявшуюся его неожиданному вопросу, если всё же что-то уже происходило, вдруг спрашивал, приподняв голову от подушки «а ты минируешь?» видно, что-то всё же углядев с тех не замусоленных страниц или услышав от того товарища.

Как правило, женщина тоже поднимала не голову, а глаза, в которых скользило неприкрытое удивление, ибо вот уже почти три часа сначала делая попытки войти, а теперь кончить, Витёк доводил бедолагу не до оргазма, а до изнеможения, а теперь ещё и вопросы какие-то несуразные задавал, когда она больше напоминала зависшую на одной ноте только что где-то рядом исполняющую джаз любимой Витьком Эллу Фицжеральд, и чуть не плача шептала: «Мне пора… давай в другой раз…»

Но другого раза, тоже, как правило, не происходило, и по обычаю, пока дама, вышедшая из душа, одевалась, с трудом натягивая надетые зачем-то капроновые чулки на резинках, слышалась одна и та же гордая песня не буревестника, что вот раньше бабы от него просто стонали, потому что у него член был, как у коня. Правда, почему-то никогда Витёк не договаривал, куда он теперь делся этот его всё же бычий х#й, тот, что грустно висел сейчас у него между ног, больше напоминающий какой-то созревший и перезревший фрукт, о котором с таким восхищением каждый раз говорил сам хозяин, но не дамы, которых он заманивал к себе разными обещаниями какого-то неземного наслаждения, не предупредив в чём оно будет заключаться. И что стонать они будут не от счастья, которого много не надо, а от боли, потому что у мужчины всё же должен быть человеческий половой орган, а не как у коня, и не как у племенного быка, который ещё до кучи и не смог произвести в нужном количестве потомство, как в том колхозе, под названием «Светлый путь». Но мог бы хотя бы просто оставаться нормальным человеком, и помнить, что всё же не конь и не бык, который, между прочим, тоже любит ласку, дабы поутру в коридоре не раздавались почти страдальческие стоны, и чтобы консьерж не сбивался со счёту, когда мимо него пробегала опять новая гостья и не думал про себя «ну, когда же, наконец, остановится этот нескончаемый поток страдалец, которых Витёк так и не смог сделать счастливыми, несмотря на свои внушительные размеры, о которых он так мечтал с детства, так завидовал, но не людям, а пасущимся на поле лошадям и коровам, что так ничему и не научился, как только оприходывать очередную даму, словно тот уважаемый мужиками племенной бык…»