Читать книгу Перрон для оптимистов - Марина Медецкая - Страница 10

Всё-таки белорусский еврей Адам Каплевич чувствовал себя французом. С тех пор как в конце июля во Франции усилились оппозиционные настроения против участия в войне, он, наоборот, был настроен патриотически и во всём поддерживал правительство. В обязанности Лёлика теперь входила доставка фотографу ежедневных газет. Каплевич почти не работал, а только нервно ходил по мастерской, зачитывал новости о создании военных союзов, фронтовые сводки. Был уверен в быстром окончании войны и dans La defaite finale de L’ennemi (в окончательном разгроме врага).

По вечерам Лёлик был свидетелем противоположных разговоров. Илья с Соней, Роза с Самсоном и их товарищи обсуждали, что эта война добьёт Российскую Империю, иронизировали над переименованием Санкт-Петербурга, названного на немецкий манер, патриотичным Петроградом. В общем, были против войны и ожидали новую революцию.

Утром 30 августа Лёлик шёл по рю де Винегрие (rue de Vinaigriers) в 10-м округе Парижа. Он теперь не спешил в мастерскую и всегда выбирал новый маршрут. Главное, принести свежие газеты, опозданий теперь Адам Каплевич не замечал. Во время этих прогулок Авель впитывал в себя изменившийся город и взрослел вместе с ним. Перед самой войной Париж излучал праздничную самоуверенность, маскируя надвигающуюся тревогу. Теперь его тупики, площади, кварталы старались выглядеть строже и незаметней, постепенно счищая с себя остатки ярких афиш, вывесок, нарядов. Лёлик теперь как будто собирал эти признаки прошлой мирной жизни, отмечая про себя, что завтра, возможно, и этого не будет.

Какой-то необычный шум накрыл улицу. В небе показался настоящий военный самолёт. Он летел достаточно низко – можно было разглядеть немецкий крест на фюзеляже. Совсем рядом что-то рвануло, пожилая женщина с корзиной упала на мостовую. Лёлик успел заметить, что фонтан брызг из лужи стал красным.

Это была первая бомбардировка Парижа. Лейтенант Фердинанд фон Хиддесен сбросил четыре ручных гранаты с борта «Румплера ЗС».

Лёлик не купил газет, он вообще не помнил, как добежал до ателье. Его била дрожь, и он не помнил, что говорил Каплевичу.

Сейчас фотограф отпаивал потрясённого юношу горячим чаем и разглагольствовал:

– Это вызов! Какая наглость! Какое кощунство! Бомбить Париж, культурную столицу мира! Во Франции только официально зарегистрировано больше тридцати пяти тысяч подданных Российской Короны! И никто не идёт на фронт! Где союзнический дух? Где готовность к самопожертвованию? Одни пацифисты кругом! Стыд какой!

Лёлик выбежал из мастерской.

…

Илья нашёл младшего брата уже ночью, на скамейке неподалёку от пункта призыва.

На фронт Лёлика не взяли: не хватило трёх лет до призывного возраста.

…

– Ну вот. Слава богу, нашёлся. А то мы уже заволновались. – Илья понимал, что все его дежурные слова всего лишь попытка успокоить брата, не отдалиться от него.

Лёлик молчал, глядя в одну точку.

– Ты понимаешь, чтобы быть нужным сегодня, не обязательно воевать. Война – дело временное. Ты очень способный человек, ты прекрасно работаешь с фотографией, хорошо рисуешь… – продолжал Илья, обняв Авеля, – и главное, ты – прекрасный брат. Мы без тебя не справимся. Ну честное слово!

Лёлик поднял глаза, полные слёз.

– Пойдём домой. Мне ещё завтра к Розе в Верофлей ехать, – примирительно сказал неслучившийся солдат, шмыгнув носом, совсем как в детстве.