Читать книгу Перрон для оптимистов - Марина Медецкая - Страница 4

Роза шла по Петровской, мимо дома Адировича, к кирпичному заводу. Было холодно и скользко.

– Мне теперь нужно быть осторожней: вся ответственность на мне – и за товарищей, и за него… Как трудно без Самсона! Где он? Почему не пишет? Значит, так надо! – отвечала она себе.

Эти внутренние разговоры стали нормой её новой жизни руководителя ячейки.

…

Тогда, в 1903-м, она – ещё совсем девчонка – учила рабочих папиной мельницы грамоте, читала книжки их детям во имя всеобщей справедливости. Тогда же она познакомилась с ним – таким взрослым, таким умным, с весёлой искоркой в глазах. Розе казалось, что этот незнакомец посмеивается над ней, «пигалицей с высоко задратой головой», как называл её отец.

– Вы смелая девушка. Просто Жан-Жак Руссо[6] в юбке. Как вас зовут? – чуть насмешливо спросил он.

– Розалия, – серьёзно ответила она, и тут же вспыхнули щёки, как будто его насмешливая искорка зажгла их.

Они вместе вышли из рабочего городка на Ярмарочную площадь, побрели по саду Шато де Флёр, по Торговой и Бульварной… Знакомый путь домой показался Розе каким-то волшебным книжным путешествием по заснувшему городу, где реальным был только звук ЕГО голоса – своих ответов она не слышала. И не только звук его голоса, но и имя его оказалось волшебным. САМСОН… Так звался он среди товарищей.

И то, что Роза с каждой минутой разговора становилась всё больше посвященной в его тайну, в его новый большой мир, делало её сильной и взрослой, как будто он делился с ней мифологической силой своего имени. Они говорили обо всём: о положении женщин и суфражистках, об идеях Плеханова[7], о просветителях и, главное, о нём самом – о том, как он был вольнослушателем Московского университета, как пострадал за правое дело и уехал, став разнорабочим на мельнице её отца…

Вдруг волшебный мир словно задрожал и как-то скукожился, превратившись в горящее окошко дома – маленького мира её семьи. Они пришли. А так хотелось, чтобы этот разговор длился вечно, чтобы дорога никогда не кончалась.

И уже в 1904-м Роза стала членом РСДРП, «полноправным борцом за общее дело» с тремя задержаниями охранкой, и самым близким соратником Самсона.

…

Пошёл мокрый снег. Мелитополь зимой становился серым, почти чёрным, в редкие ясные дни вспыхивая белыми снежными блёстками.

– Только Лёлику зима нравится: он маленький, ему во всём одна красотища видится, как на рисунках Илюши, – ворчала продрогшая Роза.

Она подняла повыше воротник и повернула в сторону городского сада. Так можно было срезать дорогу до моторного завода. Сумка была тяжёлой. Сегодня в писчебумажном магазине Лившица она выбрала три самых больших толстых книжки: «Коринну», «Дельфину» мадам де Сталь и «Трёх мушкетеров» Дюма-отца. «Воскресение» любимого Толстого взять не решилась.

– Розочка! Что значит воспитание! Какая вы приличная девушка, что интересуетесь настоящей французской литературой; вот бы жену такую моему Давидику! – проорала хозяйка магазина Бэлла Исаковна.

На её крик из соседней кондитерской лавки Хейфеца выбежал Давидик, с которым Роза росла ещё в Прилуках. Он держал в дрожащих руках как будто заранее заготовленный пакетик с любимыми Розочкиными профитролями.

– По французскому рецепту, – отчаянно краснея, пробормотал незадавшийся жених.

Роза поблагодарила и выбежала из магазина, второпях разрывая пакетик из кондитерской.

Надо было отказаться, но почему-то сегодня отчаянно хотелось сладкого. «Теперь ещё и отцу расскажут, что я заходила», – подумала она раздражённо.

С отцом отношения совсем не ладились. Вот и сейчас, когда лужи городского сада частично переместились в старые дырявые ботики, Роза только ускорила шаг, подумав, что не возьмет отцовских денег на новую обувку. Ветки чёрного старого дерева зашевелились от внезапного порыва ветра, напомнили отца, укоризненно качающего головой.

– Девушка на выданье должна дома книжки читать и вышивать, на крайний случай в нужные гости ходить, а не по собраниям ночью шастать, – часто ворчал он, когда Роза задерживалась.

…

Замёрзшая рука неуверенно выдала условный стук. Дверь открылась – товарищи её давно ждали. Пока Роза отогревалась у печки, достали из сумки книги. Под массивными переплётами французских романов прятались листовки, отпечатанные на гектографе.

– Это из Полтавы? От Короленко[8]? – перебивали друг друга молодые подпольщики.

– Да, тяжёлые! Давайте чаю выпьем и пойдём. – Она с сожалением поднялась с нагретого огнём кресла.

– Роза, извини, позавчера курьер «Голоса социал-демократа» доставил новые номера и письмо от Самсона. Боялся лишний раз к тебе заходить, решил – сегодня передам, – смущённо сказал Коля Трофимов.

Роза схватила конверт и стала гладить его, не вскрывая, как будто этот бумажный четырёхугольник был заряжен той особой жизненной энергией, без которой она уже не могла жить.

Коля деликатно вышел в соседнюю комнату к товарищам. Буквально через минуту все они вернулись с горячим самоваром и чашками, стали как-то долго и старательно готовиться к чаепитию.

– Что-то случилось? Рассказывайте! Что вы глаза прячете? Что? – она непривычно для всех закричала.

– Роза, Самсона взяли. Он в Москве, в Бутырской. Но я успел передать новый паспорт. Теперь он полтавский мещанин Берко Мордухович Сомин с первым задержанием, – сообщил, собравшись с духом, всё тот же Коля.

– Берко Мордухович Сомин, – медленно проговорила Роза, словно читая по слогам новые слова из книжки. Она себе напомнила своих учеников из рабочих семей, которые уже могли складывать слова из букв, но совершенно не понимали их значения.

– Бер-ко Мор-ду-хович Co-мин, – повторила она, как будто именно эти незнакомые звуки были шифром для новой её жизни.

…

В дверь постучали, и этот настойчивый чужой стук словно вывел всех из оцепенения.

– Охранка! – Иосиф уже стоял у окна и видел тёмные фигуры на крыльце.

Вася в один прыжок оказался у крышки погреба и уже спускался туда с бланками новых паспортов для товарищей. Роза открыла печку и вместе с Трофимовым стала заталкивать туда листовки, в предательски ярком отблеске огня она увидела силуэт Миши Гендлера, который как-то тихо, по-кошачьи, двигался к двери. И в этот самый момент подгоняемое пламенем время словно снова остановилось, и тяжесть неожиданной догадки сковала руки. Ветер первым из непрошенных гостей ворвался в комнату, помогая огню прятать листовки вместе с непрочитанным письмом Самсона.

– Ну что же, товарищи революционеры, разрешите представиться: начальник Таврического губернского жандармского управления, подполковник Спиридович Александр Иванович. А ваши имена, полагаю, нам известны: Рисин Иосиф Израилевич – Мстиславский мещанин, стоит во главе Мелитопольского комитета партии социалистов-революционеров, подозревается в составительстве плана покушения на жизнь мелитопольского уездного урядника летом сего года; Печкин Василий Алексеевич – крестьянин Харьковской губернии, подозревается в укрывательстве разыскиваемых правительством лиц и снабжении их нелегальными паспортами; Трофимов Николай Егорович – крестьянин Новоладожского уезда Санкт-Петербургской губернии, активный член Российской социал-демократической партии, подозревается в распространении запрещенной литературы и политических листовок. А вы, барышня, стало быть, новоявленный руководитель Мелитопольского комитета партии социал-демократов Йоффе Розалия… – жандармский полковник медленно и подробно разглагольствовал, словно издевался.

– Я – Розалия Хайкелевна Сомина, мещанка города Прилуки Полтавской губернии, замужем за полтавским мещанином Берко Мордуховичем Соминым, – нервно перебила его Роза.

– Занятно! Ну, этими матримониальными деталями мы займёмся позже, а вот доказательства по существу дела уже пожаловали, – жандарм удовлетворённо кивнул.

Полицейские внесли в комнату бланки и печати для изготовления паспортов и стопку свежих экземпляров цюрихского журнала «Голос социал-демократа». Спиридович, брезгливо поморщившись, перчаткой выхватил из печки обгоревший кусочек листовки.

– Ну, формальности, пожалуй, соблюдены. Вы арестованы. Наденьте на господ революционеров наручники, а барышне – предупредительные связки. Что же мы, звери какие-нибудь? Вот так. И отправимся с Богом. – Полковник старательно играл роль заботливого дядюшки.

Розу везли отдельно. Судя по ухабам и ямам, на которые в темноте окраинных улиц натыкалась полицейская карета, ехали в Нижнюю тюрьму, прямо в «медвежью берлогу» (так называли это место товарищи, по имени грозного начальника острога Медведева). Но это почему-то нисколько не заботило. Роза только отчаянно сжимала и разжимала ладони, как будто это простое движение могло вернуть ей обладание самой важной ценностью – так и не прочитанным письмом Самсона. Очередная яма вернула ощущение тошноты и какой-то неосознанной тревоги. Миша Гендлер… Восторженный, шестнадцатилетний… Пришлось привлекать к партийной работе учеников её рабочей школы. После разочарования в революции 1905-го людей отчаянно не хватало! Миша не был готов… И снова навалилась тяжесть догадки: в момент ареста Миши в комнате уже не было. Тяжёлые ворота заголосили бабьим отчаянным стоном, карета въехала в тюремный двор.

…

– Розалия Хайкелевна! Будьте благоразумны! Не в вашем положении запираться! Завтра суд. Идите и подумайте, что вы можете сообщить по существу дела. Уведите подследственную. – Следователь с облегчением выпроводил упрямую арестантку из допросной.

– Не в вашем положении… Да, в моём положении нужно думать о ребёнке, – почти беззвучно прошептала Роза, когда дверь за конвойным захлопнулась. Эти тихие разговоры с самой собой стали частью борьбы с одиночеством тюремной камеры.

– Я и думаю о нём! Ну вышлют в Сибирь на поселение, а мы там вдвоём Самсона дожидаться будем. Да, малыш? – Она уже привычным движением прикоснулась к округлившемуся животу и почувствовала ответное движение. – Ты согласен? Вот и хорошо.

…

Утро началось с крика надзирателя.

– Заключённой камеры номер 5 – пять минут на сборы!

Из-за двери камеры послышались ещё голоса и шум какого-то переполоха. Розу вели по тюремному коридору, в который прибывала вода.

…

Река Молочная, впадающая в Молочный лиман Азовского моря, была спокойной и даже ленивой весь год, а весной, в половодье, выплёскивала на город вредный свой характер – становилась бурной и непокорной. Вот и сейчас Розу везли в судебный департамент на лодке; улицы нижней части Мелитополя были затоплены, восставшая вода тащила за собой острые грязные льдины, которые бились о борт с угрожающим грохотом. Сквозь этот шум Роза слышала ещё какие-то протяжные звуки. В рассветных сумерках она увидела людей на временных берегах разбушевавшейся реки. Вот баба по колено в воде голосит о каре божьей, какой-то мужичонка тащит на себе мешок к дому и отчаянно орёт матерными словами. Розе вспомнилась детская сказка о молочных реках с кисельными берегами, с неожиданным появлением принца, спасающего прекрасную принцессу, и обязательной счастливой развязкой. И в это самое время вдали, за обезумевшими льдинами, она увидела знакомые силуэты отца, мамы, сестёр и маленького Лёлика. Они стояли не двигаясь, одной застывшей группой, с протянутыми вперёд руками, как будто хотели остановить лодку с Розой, плывущую посреди водного буйства навстречу новым катаклизмам.

…

В зале суда было холодно. Хотя, может быть, Розе так только казалось: промокли ноги, застыли руки, отчаянно знобило. Всё, что говорили на суде, было продолжением какофонии звуков взбесившейся реки.

– Из сведений о представляемом к административной высылке… Сомина Розалия Хайкелевна, урожденная Йоффе… согласно докладу Таврического департамента полиции… за подписью губернатора… Особым совещанием… по 34-й статье Положения о государственной охране… утверждаемого министром внутренних дел… выслать Иосифа Рисина, Василия Печкина, Николая Трофимова, Розалию Сомину под гласный надзор полиции… Рисина, Сомину – в Архангельскую губернию на три года, а остальных – в Вологодскую губернию на два года каждого…

Роза потеряла сознание.

…

Холод ушёл, растворился вместе со скрежетом обозлённых льдин. «Они испугались маленького солнечного лучика, что щекочет мне щёки», – подумала Роза и открыла глаза. Вокруг были белые стены, а над ней – лицо отца.

– Розочка, детка, очнулась! – отец говорил каким-то быстрым шёпотом.

– Где я?

– В тюремной больнице, дочка. Как же ты так? Как соседям в глаза смотреть? Ну, зато хоть у нас надежда появилась. Похлопочу…

– Не надо! Я сама. Мне совершенно всё равно, что скажут твои обыватели!

– Господин Йоффе, вам нужно уходить, сюда урядник направляется! А вы, Розалия Хайкелевна, не нервничайте. Силы необходимо копить: они ребёнку понадобятся. – Тюремный врач в два прыжка оказался у кровати и сделал укол.

Роза увидела ссутулившуюся спину отца в дверном проёме и снова закрыла глаза.

…

Этот солнечный луч принёс ощущение тепла и покоя. Казалось, что все несчастья остались в прошлом. Сегодня, 18 июня, в тюремной больнице Роза родила дочь. Девочка была здоровой, с сильным басовитым криком, как будто все испытания только закалили её. Добрый тюремный врач, правда, написал в заключении, что ребёнок недоношен и слаб, поэтому девочку разрешили тут же принести матери для кормления.

– Маленькая моя! Мы должны быть сильными. Куда бы нас ни отправили, нас обязательно найдёт твой папа. И всё будет хорошо! – шептала дочке счастливая Роза.

…

Через две недели в здание лазарета новой мелитопольской тюрьмы зашёл судебный пристав для зачтения решения судебной палаты о замене ссылки в отдалённую губернию империи на высылку из страны Соминой Розалии Хайкелевны в связи с рождением ребёнка. Розе за одни сутки предстояло решить, куда она отправится вместе с дочерью.

– Мы отправимся с тобой в Париж, к дяде Илье. И там будем ждать Самсона. Всё будет хорошо! – Розе показалось, что дочь сознательно наморщила лобик и согласно улыбнулась.

…

Июнь 1909-го был необычно холодным. Когда Роза с ребёнком на руках в сопровождении жандармов вышла в тюремный двор, пошёл сильный дождь. Он барабанил по крыше полицейской кареты мелодию старой еврейской колыбельной, которую мама Реза пела всем своим детям:

…

Когда подъехали к вокзалу, малышка спала.

Варшавский поезд, к которому вели Розу, дал первый гудок. В вокзальной толпе она увидела отца с корзиной в руках. Он что-то кричал ей, но поезд заглушил его двумя предупредительными. «Через минуту отправление», – подумала Роза и прибавила шаг. У вагона жандармы приказали всем расступиться, но, как только высылаемое лицо оказалось в своём купе, опаздывающие пассажиры забегали по вагону, спешно занимая свои места. Поезд тронулся. Роза положила дочь и выглянула в окно. По перрону вдоль вагона бежал отец, что-то кричал, упал, встал, опираясь на трость, снова кричал что-то. Его летнее пальто, которое он сам называл дородным, было испачкано чем-то белым.

«Как будто в сахарной пудре от маминых кугелей», – успела подумать Роза. Здание вокзала стало совсем маленьким, фигура отца скрылась в облаке пара. Роза отвернулась от окна. В купе сидел младший брат Лёлик, рядом с ним стояла корзина маминых кугелей с корицей и яблоками.