Читать книгу Пиар диктатора - Марина Мурсалова - Страница 3

Убедившись в том, что в доме никого нет, Штольц достал с полки старую затертую книжицу. Как истинный ценитель, раскрыл ее не сразу, подержал некоторое время в руках, внимательно разглядывая все трещинки и царапины на поверхности обложки.

Такие люди, как Штольц – известные коллекционеры раритетов – делают погоду на любом аукционе. Там, где появляется Генрих Штольц, наступает заметное оживление торгов. Правда, сам он ничего от этого не выигрывает, как раз наоборот. Стоит ему только заинтересоваться какой – нибудь вещицей, пускай, самой пустяковой, как цена на нее взвинчивается до баснословной отметки. Устроителям впору платить ему дополнительные комиссионные.

На последних торгах Штольц не участвовал, – заблаговременно ознакомился с каталогом и послал своего агента. Он пожалел о том, что раньше этого не практиковал. Хотя, что и говорить, ему всегда доставляло удовольствие присутствовать на аукционе лично. Пройти весь путь, с момента первой обозначенной суммы, испытать волнующее чувство соперничества, борьбы за право обладания, и, наконец, – ощутить вкус победы, читая в глазах поверженных конкурентов отчаяние и разочарование, – это доставляло ему невыразимое моральное наслаждение, и заставляло относиться к добытому антиквариату с особой любовью и нежностью. Такие чувства он не испытывал, наверное, даже к собственным детям.

В последнем каталоге его внимание привлек всего один лот – старая записная книжка немецкого оперного певца Поля Девриена. Как ни странно, больше ни у кого из присутствующих на аукционе, по словам агента, она интереса не вызвала. Скорее всего, по одной простой причине, что покупку совершал не сам Штольц. Записная книжка принадлежала потомкам аккомпаниатора известного тенора, и что на самом деле содержал этот документ истории, знали не многие.

Отец Генриха Штольца был поклонником творчества Девриена. Он сам мечтал о карьере оперного певца, но война перечеркнула все планы студента третьего курса консерватории. Он участвовал в военной кампании в составе антифашистской армии, был в плену, причем дважды. После фашистских застенков попал в руки к советским солдатам. Пять лет русских лагерей, – отец недолго пожил после перенесенного ада. Он рассказывал, что на строительстве канала гибло народу не меньше, чем на войне.

Война…странное, ужасное время. На какой – то срок люди надели звериные маски, словно в них неожиданно проснулись все забытые получеловеческие инстинкты. Цвет крови застил глаза, а безнаказанность совершаемых гнусных злодеяний позволила с легкостью отмести святые законы нравственности, благодаря коим человек и был, в сущности, причислен к высшей касте, способных мыслить, существ. Человечество, говорят, развивается по спирали. Но, к сожалению, с каждой спиралью оно становится все более изощренно в своих садистских проявлениях.

Генрих надел очки, раскрыл книжку. Вся она была испещрена мелким, убористым почерком. Апрель 1932-го. Числа, даты каких – то мероприятий и встреч, может даже, любовных. Вот, например, «Патрисия, тел…».

Написано, вопреки обыкновению, размашисто, неразборчиво, торопливо, словно на ходу. А это «Марта, ровно в три у К.»? В какой – то момент Штольцу стало неловко, словно он вторгся без спроса в чужую жизнь.

Он провел рукой по коричневой фаянсовой обложке. Эта записная книжка принадлежала незнакомому человеку, но у него было впечатление, что он прикасается к вещи, принадлежавшей отцу, ко времени, в котором тот жил.

Штольц подумал о том, что к старости все становятся склонными к философии и, конечно же, к сентиментальности.

Явно растягивая удовольствие, в который раз неторопливо перелистал. Штольц был вполне доволен приобретением. Он даже позволил себе слегка поиронизировать: не выходя из дома, сидя у камина и попивая шнапс, он листал страницы времени…

«Бог мой, – бросилась ему в глаза запись, – спаси Германию! Это чудовищно!!!» Вот оно! Штольц насторожился. Здесь и далее записи без хронологической упорядоченности, просто, – отрывистые фразы, перемешанные с другими деловыми отметками. Судя по тону, эти заметки делались, видимо, в моменты особого эмоционального порыва.

«Впервые встречаю до такой степени самовлюбленного истукана. Он с пеной у рта доказывает, что аплодисменты, которыми его встречает толпа полуграмотных фанатиков – лучшее доказательство его феноменальных способностей. Какая наглая самонадеянность!»

У Штольца по телу пробежали мурашки. Перед глазами мгновенно встал портрет человека, сумевшего развернуть ход истории и заставившего весь мир содрогнуться от своей жестокости. Гитлер глазами современника, такой, каким его видел человек в некотором смысле независимый от него. Ценность документа состояла в том, что впечатления от общения с Адольфом Гитлером описаны были, в отличие от многих исторических документов, не «по воспоминаниям современников», не задним числом, когда «ужасный и великий» тиран был низвергнут, завеса страха окончательно спала, и стало возможным вести самые смелые рассуждения.

«Мне стоило больших усилий убедить его в целесообразности занятий по постановке голоса и дыхания. Он сам это понял, когда чуть не потерял голос после своей почти трехчасовой речи на очередном заседании партии. Как она называется? Национал – социалистическая?! Вообще – то название мне лично ни о чем не говорит. Но, может этот «лидер» и вправду сможет решить насущные проблемы несчастной Германии? Время покажет».

Девриен на заре политической карьеры Адольфа Гитлера помогал тому в создании имиджа «великого вождя»: ставил голос, корректировал манеры. Говоря современным языком, принимал участие в его пиаре. Генрих знал об этом из записок Вернера Мазера.

«Я рискую попасть в немилость. Сегодня сделал замечание по поводу его излишней жестикуляции во время выступления. Лучше бы я смолчал».

Штольц никогда не видел Девриена, но, судя по его записям, это был человек, склонный к прямолинейности.

«Он сказал, что скоро наступит Момент истины. Еще он говорил про какое – то «копье судьбы», которое делает своего обладателя всемогущим и непобедимым. Я думал, он говорит иносказательно, однако, такое копье, оказывается, на самом деле существует. Оно хранится в Национальном музее в Вене. Этот холерик верит в знаки судьбы, в предсказания, в разную чушь, только не в Господа Бога. К тому же он рассуждает как фанатик или умалишенный. Иногда мне кажется, что передо мной – просто какой – то ярый сектант. Разве его можно воспринимать всерьез?»

«Сегодня он выразил мне свое восхищение по случаю вчерашнего концерта. И даже прислал корзину цветов. Однако, после знакомства с ним, я все чаще прихожу к мысли, что театр, к коему я имею некоторое отношение, – это лишь жалкое отражение действительности. Политика – вот где настоящий театр. Ведь неспроста говорят – «политическая арена, сцена». Подлинный театр, настоящее мастерство актера, захватывающая игра – это политика. В этом смысле мой ученик, конечно, преуспел как никто другой. Ведь главная ипостась актера – заставить поверить: суметь затронуть чувства и вызвать сопереживание. Все это, несомненно, удается ему – одному из неподражаемых актеров – политиков. Браво! Гениально».

«Наконец он начал прислушиваться к моим словам. Стал ли уважать он меня после этого больше? Думаю, нет. Это качество как – то не прижилось в нем, он не уважает, как я заметил, никого даже в своем окружении. И тем более того, кто хоть в чем – то его превосходит. Его обуревает лишь жажда власти и всеобщего поклонения. Что вы хотите от человека, отвергшего собственного Отца – Создателя?

Но, как видно, ему пригодились мои советы, ведь только сегодня он выступал перед аудиторией трижды!!! И вполне успешно», – в этом восклицании проглядывалось банальное самолюбование – меня слушает даже такой! человек. – Штольц невольно улыбнулся. Как же накрепко укоренилось в нас наше собственное эго.

И все – таки, самый страшный грех, обуреваемый человеком – это его гордыня, подумал Штольц. Именно уязвленное самолюбие толкает человека, как на великие дела, так и на преступления. К несчастью, как показывает история, непримиримый, целеустремленный эгоист способен сделать гораздо больше «почивающего на лаврах вселенской любви» космополита. Зло – страшная всепоглощающая сконцентрированная сила, поэтому добро, чаще представленное в расплывчатом идеализированном состоянии, бывает перед ним беззащитно.

«Этот страдающий явным «комплексом Наполеона» человек имеет все шансы стать лидером целой нации. Почему люди так подвержены стадному чувству? Особенно те, кто сам не в силах решить собственные проблемы?»

Штольц подбросил в камин парочку поленьев. Огонь не сразу перекинулся на них. Вначале осторожно, подбираясь со всех сторон, слизал более мелкие сучки. Затем, не встретив никакого препятствия, затрещал, заискрился маленькими фейерверками в разных концах доски и вдруг охватил крепкое дерево разом, целиком и уже не отпустил до самого победного конца, пока не уничтожил в горячем пламени.

«Сегодня он был особенно несдержан. Но я успел ему заметить, что корректность – тоже разновидность дипломатии».

Штольц поворошил щипцами крупные угли. Во всех комнатах было тепло благодаря отлаженной системе парового отопления. Камин служил скорее для общего антуража – дополнением к обстановке в стиле начала XX века: Фаберже, Картье, Кандинский…

«Я опоздал, задержался на лекции. На этой почве у него случилась нервная истерика. Боже, какие люди занимаются политикой!»

Штольц улыбнулся. Столь экспрессивное выражение чувств свойственно людям искусства. Бедняга Девриен. Штольц вдруг представил, как этого симпатичного, далекого от политики представителя высокого искусства отчитывает маленький злобный человечек. Он без конца нервно дергает плечом, отчего прямая непослушная челка настойчиво лезет на глаза. На последней стадии возмущения у вождя с неустойчивой психикой начинает подергиваться верхняя губа, отчего под носом комично прыгают маленькие черные усы – щеточкой. Такой смешной и жалкий в своей попытке запугать и подчинить себе всех без исключения.

«Я объяснил ему основные приемы общения – всегда смотреть в глаза собеседника и стараться при этом выглядеть как можно доброжелательней. Он слушал, не перебивая».

«Слава Богу, он научился говорить более спокойно. Речь его при этом звучит не менее убежденно. Теперь он даже создает впечатление рассудительного, умного политика».

Да уж, – вздохнул Генрих, – природа наделила человека изворотливым умом. Ни одно животное на Земле не в состоянии так искусно скрывать свои повадки и притворяться. Мимикрия кожных покровов на протяжении веков существования человечества удачно трансформировалась в более прогрессивную форму – мимикрию ума.

«Нет, и все же, что бы там ни было – он – Личность. Даже я, человек, ничего не смыслящий в политике, попал под его чары. Наряду со всеми его омерзительными недостатками, у него есть основной талант – убеждать и владеть умами. Это, конечно, потрясающе».

Не могу поверить, – между тем размышлял Штольц, – что этот человек – лидер антигуманной фашиствующей группировки, на самом деле, обладал каким – то особенным даром. Ему удалось заварить страшную кашу, в гуще которой оказались и вполне образованные люди, способные адекватно оценивать ситуацию. Почему они не смогли повлиять на ход чудовищных событий? Интеллигенция, представители знатных фамилий, бароны, графы…. Неужели они и вправду могли пойти за человеком, стоявшим на несколько ступеней ниже не только их социального происхождения?

– Не могу поверить, – повторил он вслух.

«Я понял, что человек не может быть вне политики» …

Как заметил Генрих, все записи были сделаны в течение одного месяца.

Генрих Штольц снял очки и задумчиво посмотрел, как в камине весело трещат, все больше разгораясь, брошенные им поленья.

Это – наша история, – подумал Штольц, – и никто не вправе от нее отказываться. У любой истины есть два пути, они зависят от самого Момента истины, от идеи, во имя которой истина «отдается на заклание».

Прав ли был лидер национал – социалистов, посягая на мировое пространство во имя собственной нации? Настолько ли на самом деле любил немецкий народ, что готов был пойти на неоправданный риск путем неимоверных усилий? Или это был поступок остро страдающего «комплексом маленького человека» – «комплексом Наполеона», стремившегося всего лишь реализовать свои, как показало время, неоправданные амбиции?

Интересно, – Штольц покрутил в руках «документальное свидетельство», – как эта книжица оказалась у аккомпаниатора Девриена? И что случилось бы, окажись она в руках его несносного ученика – Адольфа Гитлера? Опять же – провидение, чистая случайность, – добро, в данном случае обращенное во зло, – помогли «избраннику судьбы» успешно завершить уроки ораторского искусства и продолжить свое триумфальное восхождение к политическому Олимпу.

Девриен – в историческом плане почти незаметная фигура – на самом деле сыграл в карьере Гитлера немаловажную роль, помогая будущему диктатору делать первые шаги в политике, – укрепляя в нем уверенность и развивая приемы овладения вниманием публики. Стоило оратору всего пару раз в процессе слишком уж эмоциональной речи сорвать голос, публично «дать петуха», и неизвестно, стал бы он впоследствии столь популярен? Штольц вдруг подумал, что, если бы не Девриен, – возможно, его семье, его отцу, миллионам людей не пришлось бы переживать кошмара войны.

Конечно, Гитлера «лепил» не один Девриен, – продолжал рассуждать Штольц. – Фюрер появился в нужный кому – то день и час на политической арене. По этой причине деньги, вложенные в его «взращение», думается, были немалыми, – подумал Штольц. – А там, где пахнет большими деньгами, всегда пахнет плохо… однако…

Все мы – маленькие винтики в колесе истории человечества, но, по стечению обстоятельств, некоторые из нас, как показывает действительность, все же способны изменять его ход в ту или иную сторону.

Так, кто же делает войны?

Штольц положил записную книжку на колени и в который раз задумался, глядя на подрагивающее пламя.

Немало пообщавшись с Гитлером и вскоре поняв, что его мнение об этом человеке со временем непременно предастся гласности, Поль Девриен, взамен утерянному, завел новый, более корректный, аккуратно датированный личный дневник. Это было в конце мая 1932 года.