Читать книгу Нетаянный дневник - Марина Сергеевна Родионова - Страница 5

Дверь в коридор в дневное время почти всегда была распахнута и зафиксирована полторашкой, поэтому мы не сразу обратили внимание на номер палаты. Но через день-два скрытая чеховиана нашей тогдашней жизни, в которой положено смехом побеждать ужас, дала о себе знать. «А вы заметили, в какой палате мы лежим?» – кокетливо вопрошала то одна, то другая сопалатница, входя внутрь. Потом делалась многозначительная пауза: «…В шестой!»

Палата была самой маленькой в отделении, на пять мест, тогда как все остальные пациенты отделения «голова-шея» («головастики», как выразился Аленкин муж Женя, работавший там завхозом) не могли похвалиться столь маленьким и уютным сообществом. Повсюду кроме нашего убежища класса люкс лежали ввосьмером в палате – многовато для приятного вдумчивого общения.

А подумать и в особенности поболтать было о чем. Мой не такой уж и богатый опыт пребывания в стационаре подсказывал, что на больничной койке все равны: и помощник прокурора, и кандидат наук, и доярка. Всем придется подстраиваться под аудиторию второго канала и смотреть «Пусть говорят». Но в тот раз повезло: телевизора не было – это раз. Сотоварки подобрались просто прекрасные – это и два, и двадцать, и сто двадцать два. Словесный поток не иссякал, рассказчики менялись.

Первые пару дней нас развлекала Наташа, молодая пенсионерка сорока пяти лет, сбежавшая на пенсию по выслуге лет с должности кинолога одного из отделений полиции и трогательно называвшая подопечных отделения «наши жулики». Истории про веселых жуликов, собак, Наташиных любовей, ее семью и шишку в груди были увлекательными, имели резвую внутреннюю драматургию и вполне удовлетворительно скрашивали досуг. Нам оставалось только внимать, и мы благодарно внимали.

В число слушателей Наташиных баек входили следующие дамы:

Надежда Васильевна и Галина Михайловна, две милейшие учительницы пенсионного возраста, распрощавшиеся со щитовидками и ожидавшие результаты анализов с различной, присущей каждой из них степенью нервозности;

сороколетняя Оксана, уравновешенная и общительная, мечтавшая открыть свое дело по выпечке авторских тортов и прибывшая из соседнего городка в надежде срезать немаленькую опухоль на локтевом сгибе левой руки;

и я, младшая из всех.

Тридцать семь мне натикало в июне, а в сентябре, едва устроившись на новую работу, я загремела в стационар на биопсию. В диагнозе была записана лимфома под вопросом, то есть лишь подозрение. Началась вся эта катавасия, как и следовало ожидать, чуть раньше, в августе, когда во время проведения ультразвукового исследования у меня неожиданно обнаружили увеличение шейных лимфоузлов. На обследование в поликлинику онкологического диспансера я пришла в полной уверенности, что мне нужно исключить рак, именно исключить, а не подтвердить, диагностировать или что там еще. Какого рожна, в самом-то деле? Младшему моему сыну было четыре, дочь – ученица пятого класса, а мама вот уже три года жила в состоянии постоперационного коматоза. После того как у нее обнаружили рак груди, она с первых же дней замерла в ужасе, да так и не встряхнулась.

Шестая палата жила дружно, я бы даже сказала, на жизнеутверждающий манер. Медсестры нас хвалили и за глаза, и в глаза. Когда наши дорогие сельские педагогини выписались, к нам перевели Любу из другой палаты, обнадежив ее, что в шестой «девочки хорошие, веселые» и надо переходить. Причиной тому, что у нашей гоп-компании оказалась столь благонадёжная репутация, было отсутствие больных с подтвержденным онкологическим диагнозом. Мы обживали свои койки в ожидании результатов гистологии. Вопрос вопросов: доброкачественная или злокачественная? Но этот вопрос обитал вроде как сам по себе, до дня икс был заперт в тумбочки вместе с яблоками, а мы пока жили себе и жили, бесконечно болтая о больничной и домашней еде и приятных мелочах.