Читать книгу Десять кругов - Марина Шухарт - Страница 4

Цок-цок-цок.

Это колеса моего чемодана стучат по ступеням многочисленных переходов автовокзала. Чемодан несет папа, мама несет мой рюкзачок, я несу сонного Дарвина. Пашка идет вперед, забегая на десяток шагов:

– Нет, это не тот автобус… И это не тот!

– Я вижу, – говорю я. – Восьмая платформа.

Мы подходим к нескольким высоким автобусам, вокруг которых стоит толпа людей. Разных, но одинаково всклокоченных, со скорбными лицами: мужчины курят в стороне, женщины с детьми сидят на сумках, по перрону пожилая женщина ведет старушку, которая еле переставляет ноги. Маленькая девочка с рыжеволосой куклой уныло и сонно трет глаз, на корточках рядом сидит ее мама, что-то шепчет ей в ухо.

– Какой номер твоего автобуса? – папа крутит головой, ставит чемодан и начинает деловито вглядываться в толпу. Он всегда старается организовать все самым наилучшим образом. И из-за этой его деловитости и обстоятельности у меня на секунду появляется ощущение, что я не бегу, я просто еду в путешествие, меня ждут приключения и открытия, берег теплого моря, маленький отель, пара занятных зарисовок в мой блог…

Но эмоциональный взлет сразу сменяется на эмоциональную пропасть. Что там ждет впереди, а что останется здесь?..

– Рассадка на свободные места, – говорит водитель. – Идите, смотрите, что осталось…

Мы пробираемся в душный салон. Мест уже совсем мало. Папа говорит:

– А вот интересно, как они сюда добрались? Комендантский час до шести, автобус на семь, сейчас половина, а уже все тут…

– Может, живут рядом? – сказала мама.

– Может, на такси ехали? – предполагает Пашка.

– А что, разве на такси в комендантский час можно? – резонно замечает папа.

Мой рюкзак и пакет с едой в дорогу ставят на пол, под сидения. Мы нашли два места рядом – для меня и Дарвина, но почти на самой галерке, предпоследний ряд. Места сразу за нами занимают последние пассажиры, входящие в салон – мать и дочь, девочка с рыжеволосой куклой.

Конец автобуса – только женщины с детьми. Я сразу прикидываю (вечная привычка молодых мам все время сравнивать своего ребенка с окружающими) – мой Дарвин самый маленький. В центре салона коалиция из женщин средних лет. Одна из них с собакой. Женщины сразу начинают знакомиться, выяснять, кто и куда едет. А впереди расселись старики. Те сидят тихо. Даже как будто не двигаясь. Не люди – скульптуры, вырезанные из дерева и вот так состарившиеся от ветров и дождей, подточенные короедами, подпаленные лесными пожарами. Но еще существующие. Еще живые.

В салоне есть несколько мужчин. Интересно, куда они едут? Как выедут? Или просто провожают стариков до границы?

Дарвин в возбуждении. Он любит автобусы. Потому поторапливает, спешит занять свое место у окна, по сто раз повторяющий:

– Апо! Апо! – это значит «автобус» на тарабарском.

Пока есть еще пара минут, Дарвин нехотя выходит обратно на улицу, отмахивается от объятий деда и поцелуев бабы, с любопытством заглядывает в открытое багажное отделение автобуса, смотрит на громадное колесо.

Мама, папа и Пашка стоят кучкой. В сотый раз повторяют прежние напутствия:

– Как только будет остановка где-то – ты пиши, где вы.

– Как границу переедешь, – советует Пашка, – ты не забудь тарифный план переключить, там у тебя будет немного интернета и мобильная связь.

– Ты, главное, не стесняйся, всем напоминай, что ты с ребенком, может, помогут чем.

– И если остановка – спроси, где вы, и нам пиши!

Я киваю. Чтоб опять не разреветься, иду в салон и с высоты большого туристического автобуса смотрю на моих маленьких, сбитых в кучку маму, папу и Пашку. Как они стоят нахохленно, сжимаясь от промозглого утреннего ветра, как крутят головами, что-то потихоньку говорят друг другу. Я фотографирую их через стекло и все же реву, реву…

И весь автобус тоже ревет. Когда заводятся двигатели, когда неспешно наша большая машина с людьми отъезжает от перрона, когда едет все дальше, дальше, дальше…

Девочка с рыжей куклой впадает в истерику:

– Папа, папа! – кричит она и пытается вырвать у мамы из рук телефон:

– Папа, я скучаю!

И весь автобус захлебывается слезами.

Первая воздушная тревога застигает нас еще в городе. По уже сложившейся традиции я достала из рюкзака маленькое одеялко Дарвина и накрыла им себя и сына. Ведь в тех, кто сидит под одеялом, ракеты никогда не попадают.

Так мы и ехали. И война не хотела нас отпускать. Мы въезжали в следующую область, отстаивая очередь из автомобилей на КПП и показывая людям с автоматами наши документы, а сирены орали и орали. И на телефон сыпались уведомления: «Объявлена тревога! Все в укрытие!» И пока мы стояли в очередь в туалет на станции в Тернополе, где-то рядом сообщали о взрывах.

Маленькая девочка с рыжей куклой все время плакала и спрашивала:

– Мама, это сирены?

– Нет, – поджимая губы говорила мама. – Тут уже нет сирен. Мы уже уехали, все будет хорошо.

Но девочка плакала. Плакала так, что ее рвало. Забывалась коротким сном и снова плакала, а потом ее снова рвало.

А Дарвин просто смотрел в окошко и иногда прятался под одеяло. Он не понимал, почему воют сирены и почему мы куда-то едем. Он просто радовался приключению.

На границу мы приехали, когда вечерело. После прохождения военного КПП (человек с автоматом дотошно смотрел документы у стариков, долго перебирал бумажки, которые дал мужчина, сопровождавший мать-инвалида, в конец салона, где сидели мамы с детьми, только бегло глянул и в протянутые синие книжечки не смотрел вовсе) нас выпустили в туалет.

Хмурые водители курили возле автобуса и довольно нехотя отвечали на вопросы:

– Долго будем стоять?

– Впереди много машин.

– А досмотр будет?

– На нашей границе – нет, а поляки сейчас досматривают.

– Нужно выходить?

– Да, все тогда выйдут, вещи нужно будет вынести и будет досмотр.

– Это долго?

– Когда как…

Мы сели обратно в автобус, двери закрылись и… больше не открывались около 11 часов. Мы стояли в очереди.

– Да выпустите хоть в туалет, столько стоим, у нас дети… – молил кто-то.

– Просто хоть дверь откройте, дышать нечем!

Никто не отвечал на мольбы:

– Это граница, тут нельзя!

И мы сидели. Ждали.

Нас спасло только то, что Дарвин тихо проспал почти все это время. Привычно проверяла под ним – сухо ли? Потом тоже забывалась коротким сном. В один из этих коротких моментов забытья мне снились мама, папа и Пашка, которые стояли у крыльца паспортного стола и махали мне рукой, улыбались. Во сне я думала, что это хорошо, значит, они сейчас получат паспорта и сядут на следующий автобус, приедут следом. А проснувшись, я забиралась под одеяло к Дарвину и слезно шмыгала носом. Я была одна… Без мамы, папы и Пашки. Теперь совсем одна.

11 часов на украинской границе, и вот – польская сторона. В душный салон с сонными и перепуганными людьми влетает тощий поляк в форме. Он похож на сторукого бога, так как совершенно непонятно, как можно было в одно мгновение собрать документы у всех людей, находящихся в автобусе. Но следом… следом в салон вошел Ангел и его явление, озаренное первыми лучами солнца, было особенно волнующим.

У Ангела была рыжая борода, очень мятая куртка с надписью «volunteer» и просто потрясающая улыбка. На одной его руке висел пакет, из которого он вынимал прохладную бутилированную воду, а в другой была коробка, из которой бородач раздавал свежие булочки. И в этом акте милосердия мне почудилось что-то библейское – чем вам не чудо пяти хлебов и двух рыб, сотворенное где-то возле Вифсаиды?..

– Kto potrzebuje wody? – говорил волонтер, не прекращая улыбаться. – Kto potrzebuje toalety?

Оживились даже старики, которые казались статуями. От прохладной влаги, от аромата выпечки или от призыва пойти в туалет, трудно сказать. А бородач уже вносил в салон автобуса какие-то свертки и раздавал детям сок, вафли, печенье и фруктовое пюре.

– Даря, Даренька… – начала тормошить я сонного ребенка. – Пойдем в туалет…

Пока мы оделись и вышли, очередь к единственной уборной уже была длиной ровно во всех пассажиров автобуса. Мы с малышом – последние. Глазеем на то, что происходит кругом, радуемся новому утру и очень-очень хотим в туалет.

Игрушки, медикаменты, вода, средства гигиены – небольшое помещение пограничного пропускного пункта было заставлено, как небольшой склад.

– Берите, что нужно, – сказал пробегающий мимо юноша, еще один, русскоязычный волонтер. Старики снова потянулись к воде. Дарвин поковырялся в стакане с цветными карандашами, посмотрел чужие картинки, но сам рисовать ничего не стал – постеснялся.

– Еще досмотр будет, – вздохнула женщина, стоящая перед нами.

– А как будет-то? – стала волноваться другая.

– Говорили, будут чемоданы смотреть.

И правда, таможенники тем временем попросили водителя открыть багажное отделение, проволокли к рамке сканера чей-то чемодан, изучили его.

– Нам тоже нести? – стал спрашивать кто-то из толпы.

Поляки замотали головой, что-то стали говорить, никто не разобрал. Один из наших водителей пояснил, используя в том числе разговорную, простонародную лексику:

– Все, досмотр окончен, б…ть, документы уже могут вернуть, все в салон, из-за вас задерживаемся, б…ть!

– Но мы в туалет…

– Потом сходите, через два часа будет остановка!

– Как это – через два часа? Мы столько ждали. Посмотрите, тут же дети…

Кто-то стал показывать в том числе на Дарвина, который совсем испугался криков и прятался за меня.

– Чуть что – сразу дети у них! – заругался водитель. – Мы стоим из-за вас.

Этому странному диалогу изумился даже пограничник, тащивший к автобусу кипу наших документов. Встав перед водителем, как упрямый столб, он строго сказал:

– Nie spiesz się, dzieci są tutaj! – и тоже показал на Дарвина.

Краем глаза я видела, как возле автобуса какая-то женщина обнимает волонтера-бородача. И они друг другу бесконечно повторяют:

– Dziękuję bardzo, дякую, спасибо! Dziękuję bardzo!

Минут через двадцать, в уже уверенных лучах весеннего солнца, мы выехали на польскую землю.

Вместе с этой, вполне реальной границей должна была быть пересечена и какая-то психологическая черта. Мобильный оператор переключился на роуминг, никаких оповещений о воздушной тревоге, гладкие дороги, указатели на смешном польском языке, от которого всегда щекотно где-то в переносице.

Люди в автобусе зашевелились, скинули паническое оцепенение, заговорили между собой. Ко мне повернулась женщина, сидящая впереди, протянула конфету:

– А как зовут вашего мальчика?

– Дарвин, – сказала я, готовая к пояснениям.

– Как ученого? Который писал про теорию эволюции?

Вообще у меня есть несколько заготовленных вариантов истории, почему у Дарвина такое имя. И о том, как мы тянули записки из шляпы, а кто-то шутки ради написал «Дарвин». И о том, что альтернативный вариант имени был «Перкосрак» – в честь «Первой космической ракеты» и моей любви к научной фантастике. Но тут я ответила проще:

– Нет, просто игла слов… Дар – как подарок, и «win» – как победа по-английски. Вот и получается, что он мой дар и мой победитель. Дарвин.

– Оригинально, – подтверждает женщина, и мы друг другу улыбаемся, как мы все друг другу улыбались когда-то давно, в мирные времена.

И тут, сначала тихо, а потом все громче и громче начинает плакать девочка с рыжей куклой, сидевшая в конце салона:

– Мам, я к папе хочу… Я домой хочу… Мам, я хочу домой… Когда мы поедем домой?

И вот так, сначала тихо, а потом громче и громче начинают плакать все остальные. Отворачиваясь к окну или утыкаясь в ладони, закусывая губы или даже не пытаясь скрыть своих слез.

Черта была пересечена, но война нас не отпустила. Вцепилась, костлявая: «Не убежите, не победите! Я тут, я с вами, я в вас самих. Буду сниться, буду пугать самыми черными новостями из дома, заставлю бороться за жизнь всюду, где бы вы ни оказались. Вас ждет голод и одиночество, никому вы не нужны, только мне… только мне! Вы мои!»

И одна за другой в салоне автобуса поднимаются женские головы, и, как на исповеди, сыплют историями:

– Я сама из Донецка, у меня в 14-м году дом разбомбило, уехала к сестре в Мелитополь, на квартиру накопила, ремонт сделала, а теперь сгорела моя квартира. Еду в Германию…

– А мы из Донецкой области. Выехали еще в марте в Днепр, пожили на съемной квартире, деньги закончились – будем в Польше искать, где жить. Может, пособие дадут, двое детей в семье.

– Мы из Днепра, муж без работы дома остался, а мы к родственникам, хоть на время, пусть дети спокойно поживут.

– Мы из Харькова…

– Мы из Кривого Рога…

– Мы из Луганской области…

И везет нас автобус мимо маленьких зеленых поселков или больших городов, но никто их не замечает. Пустеют места рядом, а истории все не оканчиваются и не оканчиваются.

И вот выходит из автобуса маленькая девочка с рыжеволосой куклой, и ее мама машет мне рукой на прощанье:

– Желаю вам удачи! И домой поскорей!

– И я вам желаю!

Мы остаемся в автобусе сами. Я и мой милый Дарвин. Измученные дорогой – уже больше пятидесяти часов, духотой, пробками. Откуда эти пробки? Ах, это же пасхальные выходные. Праздник. Вот, кстати, еще одно слово из прошлой жизни.

Дарвин с грустью заглядывает в опустевший пакет с продуктами:

– Не грусти, скоро доберемся, поедим…

Но ехать еще два часа, и снова пробки, духота, грусть.

Пользуясь тем, что мы в автобусе одни, я стаскиваю через голову пропитанную потом толстовку и начинаю развлекать Дарвина беготней между пассажирскими сиденьями. Вот, наверное, странное зрелище наблюдали немцы в пробке под Штутгартом – большой туристический автобус, а в нем голая женщина с заплаканным опухшим лицом и маленький растрепанный мальчик, которые бегают и прыгают по сиденьям.

Ничего, мой сынок, мы вместе, а значит, у нас все будет хорошо.

Давай сегодня будем верить именно в это!