Читать книгу Долгая жизнь камикадзе - Марина Тарасова - Страница 10

Юсио свернул налево от домика, как сказала женщина, и оказался на лесной тропинке, мысли его были мутные, словно глаза слепца. Ни за что на свете он бы не направился на морской берег, давший ему чудесное второе рождение, но таящий непознанное, пугающее, не подвластное его сознанию. Наполненный соленым океаном, как древний сосуд, как раздутый кожаный мешок, он и сейчас не давал себе отчета, не понимал, когда же погиб – превратившись в горящий факел вместе с рассыпающимся самолетиком, этой козявкой, игрушкой небес, или мгновенно захлебнувшись враждебной, бездонной пучиной? Он сейчас не мог и не хотел разбираться в этом, иначе бы снова упал в бездну и волны сомкнулись над его головой.

Его окружали, взяли в тесное кольцо шевелящиеся большие деревья, махины, не потому, что они были рослые и почти закрывали от него небо, а оттого, что их было бессчетно много; волнами они наступали на Юсио, засасывая, не отпуская. И вдруг он замер как вкопанный на узкой поляне. На него смотрело небывалое дерево с карими человеческими глазами. Это не было видение – из ствола, из коры, на уровне головы на него вопрошающе уставились два глаза, моргая игольчатыми ресницами, словно указывая ему дорогу. Как такое могло быть? Как глаза возникали из плоти дерева? Синтоизм[4] полагает, что всё – и трава, и камень наделены душой, но душа – невидимка, а тут так явно… У Юсио взмокла спина. Через несколько шагов он снова увидел невероятное. Из расщелины ствола дерева, похожего на дуб, торчал пружинистый серый хвост какого-то зверя, переплетаясь с ветками. Юсио подумал, что и сам зверь прячется где-то там. Нет. Ничуть не бывало! Большой хвост – он был так реален, что хотелось за него дернуть, – глубоко уходил в толщу ствола, рос оттуда. Мысль, никогда не приходившая ему в его короткой прежней жизни, уколола мозг: а что если когда-то, в незапамятные времена, такое было возможно? Все развивалось скачками – на земле росли огромные древовидные цветы, звери вырастали прямо из стволов деревьев? И по чьей-то непонятной воле все это явлено ему, побывавшему там, где ничего нет? Сердце бешено стучало в груди Юсио. Он уже не шел, а почти бежал куда глаза глядят от диковинного места, таившего непонятную угрозу. И вдруг он ощутил, что поднялся над землей на пять-десять сантиметров навстречу редеющему лесу. Как герой древних легенд на спине магической птицы.

Боги рождаются из праха и не ради смерти живут, одни покидают этот мир спокойно, другие – вызывают бурю среди небесных светил, посылают на Землю метеориты. Люди издавна подражали богам (а кому же еще?), покидали гробницы в стремлении жить вечно. Мерцающие в облаках, почти невидимые глазу частицы сулили им Великую Свободу от всего сущностного.

Юсио догадывался об этом, но ему не терпелось расстаться со страшноватым миром, окружавшим его. Появившиеся за деревьями очертания хижины несколько успокоили его, поманили обманчивой реальностью.

Хижина не походила на лачугу, на разваливающийся домик его ночной подруги. Похожая на гриб, она врастала в сыроватую землю, но треснувшие стекла были на месте, из крыши, в мшистых наростах, торчала труба. Из черного проема распахнутой двери выбежал пес-подросток непонятной породы, серо-желтый, всклокоченный. Он и кинулся к нему с жалобным лаем, похожим на детский плач: так не встречают хозяина и не гавкают на постороннего, так собака просит с надеждой о помощи. Только сейчас Юсио заметил, что домик стоит почти на самом берегу, в метрах тридцати от воды. Вот куда вывела его тропинка – выходит, от моря никуда не деться. Юсио решительно потрепал пса по голове, вошел в хижину. Высоко стоящее солнце выхватило ее всю: неказистое убранство, голые стены, подгнивший пол без циновок, железную койку, покрытую рваной материей; на полке, дрогнувшей от его шагов стояла кастрюлька, похожая на котелок, с каким-то неаппетитным, неприятно пахнущим варевом, жестяное ведро на полу. В печурке, казалось, еще теплились головешки. Никто не скрывался, не прятался от Юсио, в хибаре было пусто. Он огляделся, пес беспокойно путался у него в ногах. Все это наталкивало на единственную мысль: хозяин ненадолго отлучился и скоро придет. Как-то он отнесется к нежданному гостю? Может, просто прикончит, признав в нем предателя, дезертира? Ведь не поверит же он его россказням о милости океана, о чудесном спасении?

Юсио прилег на железную койку, стал ждать, пружины койки почти впивались в спину, но подложить было нечего. Собака беспокойно бегала вокруг, псу явно не нравилось, что Юсио расположился на хозяйском ложе. Один раз она даже попыталась стащить его за ногу, но скоро успокоилась. Набежали легкие сумерки, или солнце ушло за горизонт. «Может, тот, кто жил в хижине, пошел ловить рыбу? – появилась в голове разумная мысль. – А собака? Пес остался за сторожа».

Юсио легко поднялся, прикрыл дверь и спустился к узкой песчаной кромке. Привязанная за ржавую цепочку лодка с дырявым днищем не годилась для лова; и тут же Юсио в испуге отпрянул: рыба просто кишела у берега – серо-бурые плоские рыбины до полуметра длиной, одноглазые, с вывороченным ртом или вообще без плавников ужасали. Невозможно было подумать, чтобы сварить или пожарить этих уродин. «Жутких мутантов противно в руки взять! А если они ядовиты? Ну и попал же я в переплет на этой неведомой земле, в затерянном уголке мира!» Юсио, пошатываясь, побрел обратно. «А если хозяин ушел на охоту?» – мелькнуло в голове. Казалось, он вот-вот услышит в лесу выстрел. Но этого не произошло, уже совсем стемнело, но никто не пришел в хижину. Ночь, как понял Юсио, наступала здесь через несколько часов после полудня и длилась недолго, вечер путался с утром. Но и на следующий день никто не появился, как будто хозяин исчез бесследно. Попив из ведра желтой застоялой воды, Юсио отправился на поиски: если тот убит или ранен, пес непременно приведет на место. В перелеске послышалось журчание, похоже, неподалеку бил прохладный ключ. «Вот откуда можно брать пресную воду!» Юсио нагнулся, умылся, выпил пригоршню, но мирное журчание прозрачной воды сменилось неожиданным кошмаром; всего в метрах тридцати, на сырой траве распласталось чудище – огромный мертвый осьминог. Явно он лежал здесь не первый день, потому что начал приванивать. Серо-розовый клубок щупалец напоминал множество скрюченных человеческих рук, над отвратительной головой спрута роилась мошкара. «Как это исчадие моря оказалось в леске, хоть и прибрежном?» И снова Юсио ошалело бежал, не разбирая дороги, всклокоченный пес жалко трусил за ним, птицы здесь не летали, а кричали, как лягушки, в скользкой траве. Юсио не заметил, как описал дугу и снова оказался у тихо журчащей речушки. Но что это – обман зрения? Розоватого подтухшего спрута не было в примятом тростнике. Что же – он ожил? Быть такого не может! Невероятно! По глубокой примятости было видно, что кто-то стащил его к морю. Но кто и зачем? Кто мог воскресить эту падаль? Щупальца спрута так напоминали змей. Что же, змеи ожили и уползли?

Если бы все было так очевидно и ясно, не существовала бы инфернальность бытия, спрут… пригоршня его жизни и зловонность смерти – как-то вписывались в незнающее остановки колесо сансары или в справедливое движение другого небесного механизма, ибо сама по себе эта жизнь и смерть не противна и не бессмысленна, она лишь светящаяся капля росы, та единственная капля, которой не доставало бы небесному водопаду, полету, карнавалу всего сущего, так охотно меняющего свои облики и обличья. Ничего человеческого нет в мертвящем взгляде спрута, а зачем человеческое изнанке Времени, еще ждущего своего воплощения?