Читать книгу Жанна Лилонга. Перстень Мазепы. Книга 1 - Марина Важова - Страница 2

Если бы Гриню среди ночи внезапно разбудили и спросили: какая твоя заветная мечта? – он не задумываясь спросонья бы выпалил: деньги и женщины! Причём именно в такой последовательности. Потому как без денег какие могут быть женщины? Всё стоящее требовало денег, без них жизнь останавливалась. Хорошо, что мать пока не попрекала его едой и одеждой, что ему было, где преклонить голову – то есть «хлеб» поступал, а вот «зрелищ» явно не хватало.

С внешностью у него было всё в порядке. Как-то в одночасье из худого, шмыгающего носом пацана Гриня превратился в стройного и весьма симпатичного юношу: зелёные отцовские глаза с густыми, длиннющими, как у женщины, ресницами, широкий разворот плеч и лёгкая походка, доставшиеся от матери, её пластичность и непередаваемая точность жеста. Но всё это перечёркивалось проявившимся с детства характером. Упрямство и равнодушие даже к близким сводили на нет природные достоинства.

В этом не было его особой вины. Самый сложный в жизни период прошёл у Грини в скверных условиях. С одной стороны – длившийся два года развод матери с Витусом. С другой стороны – полная неудача со школой, которую после девятого класса пришлось всё-таки оставить. Бывали времена, когда ему просто некуда было податься. Дома скандалы, рыдающая мать, в школе – запущенные предметы, откровенное преследование учителями и общение с себе подобными, то есть с такими же кандидатами на вылет.

Оставалась улица. Но это так, фигурально – улица. На самом деле было несколько вполне уютных и доступных местечек, где можно было неплохо провести время. Но везде без исключения требовались деньги, а откуда их брать? Так что Гриню швыряло по разным неформальным тусовкам. Одно время прибился к кришнаитам – тогда он ещё искал смысл жизни. Обзавёлся оранжевым дхоти, которое носил поверх обычных джинсов, чётками из рудракши, обрил голову, оставив на макушке косичку. Порой его можно было увидеть в живописной группе, которая с пением «Харе Кришна» под ритмичный стук барабана проходила по улицам, появлялась в метро.

Потом наступила зима, кришнаиты разбрелись по комнатушкам разных благотворительных фондов и подвизались кормить малоимущих жителей северной столицы дешёвыми блюдами из риса и овощей. Гриня с невозмутимым видом накладывал желающим порции горячей пряной еды то на углу 11-й линии и Большого проспекта, то у Дома кино, а иногда и вовсе где-нибудь на Ржевке, среди однотипных коробок панельных домов.

Пока он так возносился духом, в его семье произошли вполне конкретные и существенные перемены. Отчим, Витольд Чичмарёв— теперь уже некому было называть его Витусом – наконец-то убрался в свою маленькую квартирку где-то в районе Металлостроя, забрав вещи и дочку. Можно сказать, он оказался в провинции, и пейзаж вокруг чем-то напоминал Витольду Захаровичу пригород родного Харькова. Из окон были видны и Нева, и Ижора, и облезлая, но действующая церковь. Правда, до ближайшего метро приходилось долго и нудно добираться на маршрутке, но и это скоро отпало, поскольку прежнюю работу пришлось бросить – в НИИ уже полгода не платили зарплату. Так что переезд подтолкнул, сам бы он ни за что не решился оставить лабораторию, свои наработки, которые вот-вот должны были пройти последние испытания, но уже третий год пылились в забвении.

– Значит, так суждено, – думал Витольд Захарович, с сожалением и отрадой наблюдая за плавным течением совсем другой, свободной от гранитных оков Невы, за густой деревенской зеленью, за патриархальными рыбаками на деревянных самодельных лодках. Вернее, не сожалел, а удивлялся, как и почему он так бездарно и глупо прожил эти двенадцать лет. Так вот же, для Нулечки, – прозревал и успокаивался он, находя повод обнять и приласкать дочку, заглянуть в глаза – материны, цвета переспелой вишни – поерошить «чичмарёвскую» проволочную гриву.

Зимой нанимался сторожить дачи, а с весны устраивался сезонным рабочим в ближайшее тепличные хозяйство, так что вкупе с алиментами, которые шли от бывшей жены, денег на жизнь им хватало. В «город» они выбирались редко, зато Гриня через какое-то время стал к ним частенько наведываться – сестрёнку навещал.

Витус поначалу на него косился и был в общении сух, но потом, увидев, как Нинуля радуется визитам брата, как скромно и воспитанно держится пасынок, постепенно привык, оттаял и даже начал отпускать с ним дочку в «город» на культурные мероприятия. Ниночке шёл уже двенадцатый год, а она ни разу не была ни в Мариинке, ни в Русском музее.

Обычно Гриня заявлялся в пятницу вечером, ночевал на раскладушке в тесной кухоньке, а на всю субботу они с сестрой уезжали в цивилизацию: сначала ненадолго к маме, потом на просторы каменных джунглей. Иногда удавалось от души поразвлечься, даже на вечерний концерт в ДК угодить, а могли весь день тыкаться бессмысленно и тупо, либо оказаться в сомнительной квартире с обкуренными музыкантами. В таких случаях Гриня строго-настрого наказывал сестре держать язык за зубами, иначе – всё, хана, будет дома сидеть да на лодочную станцию из окна глядеть.

В воскресенье с утра Гриня вёз Нинку обратно в Металлострой на электричке и по дороге читал ей что-нибудь из книг, которые в данный момент были его идейными руководителями. Потому что никаких других руководителей он не признавал. Потом всё-таки один появился – Валентин Альбертович.

Долгое время Гриня не интересовался, каким таким макаром удалось отчиму отсудить при разводе дочку. Это уже после знакомства с Валентином он стал задумываться, сопоставлять. Мать его, Василиса Батищева – для своих Лиса – была социологом, защитила кандидатскую диссертацию, последние годы преподавала в недавно учреждённом Европейском университете, а попутно читала лекции, даже за границей, а именно в Финляндии. Василиса сумела ухватить за хвост чрезвычайно острую и востребованную тему: «Женская эмансипация», которая в её изложении подавалась под различными соусами. То обсуждалась роль передовой женщины в семейной жизни, то раскрывалось влияние женского начала в развитии культуры или вклад женщин в стабилизацию общества.

Имея возможность провести за счёт университета социологические исследования – опросы, обработку данных, экспертизу, – Лиса не тратилась на подготовку своих вполне коммерческих проектов. Статус доцента Европейского университета, располагающая и привлекательная внешность, знание теперь уже трёх иностранных языков открывали Василисе Батищевой многие возможности.

Но было одно досадное обстоятельство: за долгий период баталий на семейном фронте нервы у Лисы совсем сдали. Посреди лекции могла зарыдать и убежать, причём безвозвратно, оставив слушателей в стеснительном недоумении. А то вдруг пускалась в колкие споры с оппонентами, тогда как сценарий телевизионного шоу с её участием был однозначен и не допускал подобных эксцессов.

Правда, некоторые злые языки уверяли, что семейные распри тут ни при чём, всё дело в стремлении Василисы всегда и везде быть правой, не допуская никакой критики в свой адрес. И ещё – в непреодолимой потребности стоять выше всех. Как язвительно говорил Гринин отец, Сандро, – из любого пня создавать себе пьедестал. А это ведь мало кому нравится, и всегда найдётся кучка «доброжелателей», которые, искренне переживая и болея за судьбу такой способной, но несдержанной… за репутацию родного университета, тем более, за рубежом…

Всё это сыграло свою роль, и однажды её вызвал к себе проректор по науке – самый близкий и уважаемый Лисой человек – и в мягкой, но категоричной форме предложил серьёзно заняться своим здоровьем. Может быть, Василиса бы и взбрыкнула, но это совпало с прекращением – в одностороннем порядке и с выплатой неустойки! – годового тура лекций в Финляндии. Как она догадалась, хоть об этом не было ни слова в документе, после очередного досадного срыва.

И Лиса сдалась. С рекомендациями и по звонку самого́ проректора, в лучшую клинику и даже в только что отремонтированную отдельную палату – она легла на недельное обследование, а проторчала там целый месяц. Диагноз обескураживал: у Василисы обнаружили какой-то сложный по симптоматике невроз, но что самое ужасное – ярко выраженную биполярную шизофрению, давнюю и неизлечимую.

Странное дело – только месяц назад она добровольно и без всякой боязни пришла к своим людям немного подлечить нервы, как – вот тебе на! – ей ставят диагноз, несовместимый с её профессией, работой, со всей её жизнью. Болезнь, несовместимая с жизнью, это ведь смерть, не так ли? И Лиса стала умирать. Хотя она продолжала свои научные труды, которые публиковались и приносили ей некоторый доход и причастность к прежнему клану, хотя устроилась читать лекции в наплодившихся коммерческих вузах, но это уже была не жизнь.

Вот почему Витольду не стоило никаких усилий мотивировать развод и забрать дочку. Ведь мать могла быть для неё опасна!