Читать книгу Хозяйка. Рассказы о людях и нелюдях - Марина Васильевна Струкова - Страница 6

Рассказ

Лабиринт из серых валунов закручивался улиткой по зеленому склону, словно нить бус, потерянных великаншей. Вдоль этой нити, глядя под ноги, шла девушка с распущенными темными волосами. Иногда она начинала приплясывать и поводить руками из стороны в сторону. Светлое платье плескалось на порывистом ветру.

– Наверное, местная дурочка, – подумал Егор.

Выше по склону виднелись кряжистые деревянные избы. Егор достал блокнот, медленно записал: «Большинство домов в деревне Ящево можно отнести к типу «брус». И тяжело вздохнул. Из этой поездки молодой преподаватель института намеревался привезти статью о северной деревне для этнографического журнала. Но тут и зацепиться было не за что – местные жители, постоянно занятые, не увлекались беседами с горожанином. Его замечали только собаки, лающие из-под ворот.

Егор обернулся к морю. Что за унылое свинцово-синее пространство в вечной рвани волн. Нет, его предки точно не рождались викингами, не ходили разбойничать под парусами. Но что там разбросано на прибрежной гальке? Егор всмотрелся: кости? Приблизился – точно, да ещё и череп. Человеческий! А подальше ещё один…

Из-за гороподобной сахарной тучи выглянуло солнце. Скуки как ни бывало: откуда здесь останки?

– Эй! Постойте! Там нельзя гулять! – Раздался за спиной звонкий голос.

Егор обернулся. Девушка стояла на камне в центре лабиринта, махала рукой. Егор взбежал вверх по склону, и с любопытством оглядел стройную фигуру незнакомки. Разрумянившееся лицо, большие зеленовато-серые глаза, пухлые губы. Молочная кожа усыпана веснушками. Они виднелись не только на носу и щеках, но даже на груди в круглом вырезе платья, даже на белых руках девушки. Егор заметил, что на камне собеседница стоит босиком, оставив в траве обувь – не изящные туфельки, больше подходящие к её романтическому образу, а неуклюжие калоши, в которых убирают двор деревенские хозяйки.

– Что за черепа на берегу? – Поинтересовался Егор.

– Утопленников выбросило полсотни лет назад. Грех там топтаться.

– Почему не похоронили?

Девушка пожала плечами:

– Старики решили земле не предавать.

Потом, будто вспомнив, зачем находится в лабиринте, она протянула руки к морю и что-то быстро прошептала. Егор, улыбаясь, смотрел на её розовые губы, невинные и чувственные.

– Колдуешь? – Спросил иронически.

– Чтобы рыба лучше ловилась.

– Действительно? И что за слова в заговоре? – Полюбопытствовал он.

– Хозяин придонный, гони свои стада в наши сети.

– Незамысловато…

Девушка спрыгнула с камня, он заметил, как упруго дрогнула под платьем грудь, и подумал, что в деревне всё же есть что-то интересное. Простая, чистая дикарка, обожествляющая природу. Наверное, так выглядели ирландские жрицы. Собеседница спрятала маленькие ступни в неуклюжие калоши.

– Как тебя зовут?

– Варвара. – Ответила она с вызовом, и он подумал, что, вероятно, стесняется грубого деревенского имени. Ему тоже не нравилось своё имя, но тут ухмыльнулся и представился:

– Егор.

Ей было семнадцать, и она собиралась поступать в колледж.

Потом она ходила с ним за ягодами на болота, он рыбачил с ней на островах, впрочем, больше времени уделяя возне со своей «ирландочкой». Понадобилось немного внимания, чтобы Варя влюбилась по уши. Вскоре Егор знал всю её немудрёную жизнь. Отец пьяным вышел в море и не вернулся, мать нашла другого мужа, с тёмным прошлым и крутым нравом, уехала с ним в соседнее село, а Варя решила остаться с дедом, потому что отчима боялась. От первых встреч с ней в памяти Егора остались яркие пасторальные картинки, словно кадры наивного фильма о деревне, где всё просто и благополучно. Вот они рассматривают старинную деревянную церковь. Вот спутница протягивает ему горсть ягод, и красный сок, словно кровь на её алебастровых пальцах. Вот показывает гнезда птиц на прибрежных скалах. Вот вышивает что-то крестиком на льняном полотенце, иголка ныряет в тугую ткань, как утица в воду.

Казалось, что своей жизнью в провинции Варя вполне довольна. «Хорошая девчонка, – думал он, – не испорчена страстью к деньгам, всё умеет». Общение с ней умиротворяло. Он оказался в другой реальности, где не было интриг, которыми славился институтский коллектив, не было долга за новую квартиру, не было приятеля, который знал о нём лишнее, опасное…

Дед Вари за внучкой не приглядывал, вечно делал что-то во дворе, то сено возил, то навоз убирал, то сараи ремонтировал. Иногда приходили двоюродные братья Вари, чуть постарше неё, конопатые коренастые близнецы, приносили рыбу. Егору кивали, но разговоров с ним не вели.

Однажды Варя сказала, что сегодня, в день солнцестояния, особенный закат и как будто нарочно привела Егора на отмель, где валялись черепа.

– Нынче можно, – кратко пояснила. Егор только пожал плечами. Заметил, что мелких костей на камнях не осталось, а крупные изломаны, раскрошены. Вдруг издалека раздался глухой низкий звук, как будто кто-то в рог затрубил.

– Проглотил солнце! – Варя взмахнула белой рукой в сторону моря. – Видел?

– Что? – Егор всмотрелся в сверкающую мечущуюся воду.

– Не разглядел, не судьба.

– Да чего не разглядел-то? – Недоумевал он. – Ты объясни.

Варя казалась огорчённой, но потом махнула рукой, словно смирившись.

Через несколько дней она уехала с Егором без позволения деда. Наверное, рада была вырваться из глухомани в город. Егор сообщил ей, что теперь она хозяйка в его квартире, но о женитьбе не задумывался. Не то чтобы собирался бросить Варю, а просто считал штамп в паспорте необязательным. Постепенно даже стал радоваться, что не поспешил узаконить отношения. Варя не вписывалась в его жизнь, казалась лишней деталью, вызывала ощущение дисгармонии. Покинув родную северную деревню, девушка потеряла экзотичность ирландской жрицы. Прежде казалась таинственно-влекущей среди зелёных холмов и тёмных изб, на фоне неспокойного моря – статная, с плавными движениями. А в городе смотрелась неуклюжей ширококостной бабой, которой впору продавать на рынке клюкву, а не украшать собой квартиру интеллектуала. Когда у Егора собирались гости, Варя предпочитала суетиться на кухне, появляясь только затем, чтобы принести очередное блюдо. Краснела, слушая похвалы друзей Егора своей выпечке – рыбным и ягодным пирогам. Спешила убраться с глаз долой. И Егор удивлялся тому, какой бойкой девицей казалась подруга в селе.

Потом наступил сентябрь, в институте появились студенты-первокурсники и среди них Катя. Коротко стриженая вертлявая стервочка, запросто предложившая ему себя в пустой аудитории. Мгновенно стянула майку, оголив острые груди девочки-подростка. Спустила узкие брюки, демонстрируя безволосый лобок с черно-красной татуировкой. И сразу отдалась так, как не соглашалась Варя.

Начали встречаться, и Егор уже не понимал, почему он должен развлекаться с Катей в гостинице или на даче коллеги, если в собственной квартире ждала широкая кровать? Тут-то Варя и призналась, что беременна, да ещё и на большом сроке. Он даже заподозрил некое коварство – сообщила новость, когда аборт делать поздно. Но потом решил, что если бы обращал на неё больше внимания, всё прояснилось раньше. Дальше началось ужасное. Варя, поняв, что Егор не намерен бежать с ней под венец, стала болезненно ревнивой, она буквально выслеживала его возле института и плелась следом, словно живой укор совести. Катя заметила соперницу и стала высмеивать, что радости Егору не прибавляло.

– Оставь меня в покое, кошёлка! – Кричал он на Варю вечерами. – Да, мы распишемся! Ты мне выбора не оставила, я теперь как собака на цепи…

Он надеялся, что Варвара хотя бы из самолюбия соберёт свои шмотки и хлопнет дверью. Но та только забивалась в уголок и тихо плакала. А потом он пришёл с корпоратива пьяным, и когда Варя спросила, почему так поздно, просто ударил её. Падая, Варя ударилась о тумбочку. Скорчилась от боли. Егор смутно помнил, как вызвал «скорую». Наутро, позвонил в больницу и узнал, что у неё был выкидыш, не останавливается кровотечение, умирает. Он ощутил ужас: посадят. Если рассказала кому-то, что в произошедшем виноват он… Помчался в больницу, представляя, как где-то в полиции уже заводят дело и летит к чертям всё – начиная с любимой работы.

Он стремительно миновал пропахшие лекарствами коридоры, хмурый врач «только на минуту» пустил в палату, где под синим одеялом лежала бледная Варя. Тусклые пряди волос, воспаленные веки, серые губы. Где та свежая крестьяночка, несколько месяцев назад привезенная им в город?

– Когда помру, отвези меня домой. – Прошептала она, глядя умоляюще.

Он поморщился, вечно что-то деревенское слышалось в её говоре. Почему бы не сказать: «Когда умру». Так нет же – «помру». А куда ещё везти её? Но ответил насколько мог ласково.

– О чём ты, девочка? Рано нам о смерти думать. А ребёнок… что ребёнок, дело наживное, мы же молодые совсем, и сын будет, и дочь… – Убеждал, думая, что не дай Бог выкарабкается дурища, не отвяжешься. Но правильные слова продолжали звучать. – Прости меня, Варя. Сама довела, я погорячился. Не стоило, конечно, так. Хочешь, я на колени стану? Чувствую себя последней сволочью.

Егор холодел, вспоминая о том, что уехала она в больницу с мобильным телефоном в кармане плаща.

– Ты не казни себя. Батя рассудит. Он всё поймёт. – Слабо улыбнулась Варя.

Это она о Боге так? И ведь придется тащиться с гробом в деревню.

Так и получилось. Несколько часов в автобусе наедине с жутким ящиком. Гроб отвезли прямо в деревенскую церковь, а ему пришлось заночевать у Вариного деда, который, к удивлению Егора, скорби не проявлял, всё так же занимаясь по хозяйству. Утром дед ушел куда-то с двоюродными братьями Вари. Вот те косились на Егора с откровенной злобой.

Оставшись один, нежеланный гость побродил по двору. Там было чисто и пусто. Егор вспомнил, что раньше и куры в пыли копошились, и овцы блеяли в хлеву, но, видимо, без Вари старик всё перевёл.

В доме Егор подсел к столу, за которым любила вышивать Варя. Тут стояла шкатулка с нитками, цветным бисером, бусинками. Под ней лежало свернутое полотенце, он расправил его и с удивлением всматривался в узор алыми и черными крестиками, складывающийся в странное изображение, до которого сама Варя вряд ли додумалась бы. Наверное, взяла за образец старинную вышивку. Он хотел сунуть полотенце в карман, чтобы потом проиллюстрировать очередную статью о народном творчестве, но стало неловко красть у старика память о покойной внучке. Вернул рукоделье на место. На полке лежал семейный альбом, и Егор открыл его. Подруга почему-то никогда не показывала ему этих фотографий, потускневших от времени. На одной из них с датой – 1940-й год – заметил урода – плоский нос, слишком широко расставленные глаза, большой тонкогубый рот. Существо, ссутулившись, сидело у ног прочей Вариной родни – мужиков и баб с постными строгими лицами. В отличие от них, уродец занимался делом – его неестественно маленькие ручонки распутывали сеть. Егор захлопнул альбом, чихнув от пыли. За открытым окном местные дети – все светловолосые, рыжие, играли. Среди лужайки сидел мальчишка, вокруг него кружилась хороводом прочая ребятня, потом он с рычанием бросался на друзей, и те с визгом разбегались.

Старик, оказывается, уже вернулся, сидел на пороге и подшивал валенок, прилаживал к нему подошву, вырезанную из резины, толстой цыганской иглой протаскивал дратву в дырочки, проколотые шилом.

– Видишь, как ноги застудил, болят. Теперь и летом валенки ношу. – Пояснил он, не глядя на Егора.

– Наверное, на рыбалке простудились? – Вежливо поинтересовался Егор.

– Да. Такая уж наша доля. Испокон веку рыбной ловлей живём.

– Вашему селу много лет?

– Бог знает. Говорят, старее Архангельска. Остался сказ о том, кто мы есть. Слушай. Пришла откуда-то молодая жонка. То ли родичи её выгнали, то ли перемёрли. Построила землянку, стала жить. Рыбу ловить. Как-то сидела она на камне у моря. И поднялся из воды хозяин придонный.

Старик посмотрел поверх очков на Егора.

– Ну и? – Спросил Егор.

– Согрешил он с ней… – Лаконично сообщил старик. Егор криво улыбнулся.

– Понятно. Местное предание.

– Родила она потом девчонку и мальчишку. Придонный хозяин ей рыбу приносил. Поймает и тащит – огромную, в зубищах. Она спервоначалу боялась, а потом обвыкла…

– Как это – в зубищах? Это что, не человек был? – Изумился Егор.

– Я пойду. – Внезапно объявил старик. – Пора поесть, что Бог послал. Ешь, пока живот свеж. – Он обул подшитый валенок, положил в карман шило и иглу, обмотав их дратвой, и побрёл в избу. Егор сел на его место и тупо смотрел на серые громоздкие избы, в окнах которых алела герань. Потом вернулся старик в чёрном костюме и неизменных валенках. Поманил его рукой:

– Пойдём.

Варя лежала в церкви, и он даже побрезговал поцеловать её на прощание, когда деревенские, молча, расступились. Что за ужасное лицо, ещё и опухло. И почему она лежит с распущенными волосами, словно утопленница, только что вынутая из воды? Он никогда не бывал на похоронах, но сегодня избежать не мог. О Варе почти не плакали, порой всхлипывала какая-нибудь женщина и тут же утирала слезы, что-то шептала соседке. Одна из них читала молитвы, стоя в головах у Вари.

– Послушайте, а священник где? – Поинтересовался Егор, выйдя на церковный порог.

– Старый в Архангельск уехал, а нового не назначили. Не приживаются они у нас. Батю не любят. – Охотно пояснили ему, с любопытством разглядывая профессора. Он стоял против земляков Вари – коренастых, загорелых, в полинявших, словно пропыленных пиджаках и брюках, в допотопных кепках неопределенного цвета. Среди них заметил двоюродных братьев покойницы – пара веснушчатых крепышей лет двадцати бросала на него неприветливые взгляды. И снова какой-то Батя… может быть, глава местной общины?

Варвару вынесли из церкви на открытых носилках. Её дед зачем-то попросил Егора подождать и тот смотрел вслед процессии, раздраженный сковывающей глупостью местных обычаев. Заметил детей, которые сейчас не играли, а собрались в кучку возле церкви. Мальчик лет шести просеменил поближе к Егору и, подняв круглую мордочку с зеленовато-серыми глазами, серьёзно спросил:

– Дядя, тебе страшно?

Егор с досадой рассматривал навязчивого детёныша, думая, что такого веснушчатого, видимо, родила бы ему ирландочка. Неожиданно пожалел о своей жестокости. Но, в конце концов, как говорила Варя, что Бог не делает, всё к лучшему. Каково ей было бы вернуться обратно в село беременной, словно в пошлом сериале? Конечно, Егор помогал бы материально, но связывать себя по рукам и ногам браком с нелюбимой, чуждой ему ментально женщиной, было неблагоразумно. Их отношения исчерпаны, словно колодец, где воды не осталось, только сухое дно.

Тем временем похоронная процессия удалилась в сторону моря, и почти сразу же люди стали возвращаться, весело переговариваясь, словно горе оставили там, где сейчас лежит покойница.

– А теперь пойдём! – Сказал Варин дед. Егор покорно побрел за ним, навстречу сельчанам, те сторонились, одна женщина перекрестила Егора и как будто хотела что-то сказать, но спутница схватила её за руку, и обе ускорили шаг. Егор хотел поинтересоваться, где Варя, но решил, что вопрос прозвучит нелепо – разумеется, она на кладбище и, наверное, они идут закапывать могилу. Недаром к ним присоединились двоюродные братья Варвары.

– Что за унылая дрянь вокруг, – думал он. – Даже ночевать не останусь, сегодня же уеду из этой дыры.

Дорога обогнула каменный выступ, и открылся берег – справа сбегающая вниз лужайка с лабиринтом, потом полоса гальки и лежащая прямо на ней Варя, прикрытая белым покрывалом. Её коричневые волосы рассыпались по камням, лицо было желтоватым, закрытые глаза глубоко запали. Виднелись босые ступни.

– Что же она без туфелек? – Тусклым голосом поинтересовался Егор, хотя следовало спросить, какого чёрта несчастная валяется на берегу, без гроба? Но непонятное почему-то не пробуждало интерес, а смиряло и туманило сознание. Старик указал на столб, врытый неподалеку от изголовья, и потянул к нему Егора, тот послушно двинулся следом. Вдруг Варины братья молча схватили его и, прижав к столбу, стали привязывать. Егор рванулся, пытаясь освободиться, но трое мужчин быстро скрутили профессора, он и опомниться не успел, как оказался опутанным верёвками.

– Это как понимать? Это что значит? – Растерянно и зло поинтересовался Егор. Старик прокашлялся:

– Ты не рвись, так верёвки ещё туже затягиваются. Всё одно, никуда не денешься. Постоишь тут ночку, а утром придём за тобой. Может, всё будет ладно. Он милостив. Варя просила рассудить.

– Так и заявите в суд, к чему меня оставлять здесь? – Истерически крикнул он. – Она всё-таки позвонила вам, да? Бате?

– Я тебе не судья. А батя её утоп давно. – Старик подошел к Егору и застегнул молнию на его куртке. Подумал и нахлобучил на голову профессора капюшон. Поклонился Варе, перекрестился и споро зашагал к деревне, парни топали рядом. Егор смотрел вслед им, пока не исчезли из виду. На живот Вари грузно села чайка. Егор стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ночь продержаться… наверняка схватишь грипп, а то и воспаление лёгких, вон ветер какой. Он стал дергать руками, надеясь перетереть веревку о дерево, немного согрелся.

В кармане внезапно зазвонил мобильник. Первые ноты популярной песни диссонировали с первобытной обстановкой. Наверное, напоминает о себе Катя. Вспомнилась последняя встреча – спальня, загорелая девичья спина, упругие ягодицы. Стоны, смех. Потом она лежит рядом– и он любуется нежным профилем… А потом отвратительно-рябое лицо Вари, которая упрекает его, напоминает о ребёнке. Но он уже не хочет ребёнка от этой уродины, их связь – ошибка. Удивительно, как быстро начинает вызывать отторжение то, что раньше привлекало. И милые веснушки кажутся грубыми пятнами, делающими кожу нечистой. Словно пелена падает с глаз, бросаются в глаза недостатки человека – раньше они не имели значения для тебя, но теперь невыносимы.

Ветер подул сильнее, и простыня сползла с покойницы. Оказалось, Варя не только босая, на ней не было ни клочка одежды, кроме нитки жемчуга.

Вдруг со стороны моря послышался глухой утробный звук. Егор посмотрел влево и похолодел – из воды поднималось тёмной грудой неведомое существо, двигалось к берегу, вырастая всё выше. Егор разглядел массивную голову с широкой пастью, набитой частыми длинными зубами. Передние лапы, молитвенно прижатые к широкой чешуйчатой груди, казались отвратительно слабыми, как ручки карлика. Монстр брел на задних лапах, мощных, жилистых. Высотой он был около трёх метров. Шкура облеплена водорослями, ракушками, из загривка торчал трухлявый обломок то ли остроги, то ли копья. Егор хотел позвать на помощь, но боялся привлечь внимание. Зверь приблизился к голой беззащитной Варе. Наклонился. Присматриваясь? Принюхиваясь? Егору вдруг вспомнился рассказ старика о том, как придонный хозяин овладел одинокой рыбачкой. Но хищник деловито ухватил зубами Варю возле предплечья, раздался хруст. Ящер вскинул голову, проглатывая белую руку. Егор зажмурился. Послышалось чавканье, треск костей.

– Батя. – Обморочно думалось. – Так вот кого здешние считают своим предком. А морской берег – вместо кладбища. Покойников просто оставляют живому тотему, а тот их жрёт ничтоже сумняшеся. К утру ветер утащит простыню в воду. Нитка бус порвётся, оставив россыпь жемчужин среди гальки. Остатки мяса склюют птицы…

Проклятый мобильник в кармане снова разразился заливистой трелью. Вдруг настала тишина. Егор открыл глаза. Ящер смотрел на него, вывернув корявую шею, полусогнувшись над кучкой окровавленных костей. Повернулся и сделал несколько дёрганых шагов, словно сомневаясь. Егор истошно закричал, надеясь, что услышат в деревне, но там, над невидимым в сумерках лабиринтом, не было ни огонька, даже собаки молчали. Массивные бревенчатые избы горбились в тумане, как стадо дремлющих динозавров.

Теперь ящер стоял перед ним, хрипло дыша сквозь частокол зубов. Смрад старой гнили и свежей крови смешался в тошнотворное амбре. Егор продолжал ожесточенно перетирать о столб веревку, стянувшую руки. Ящер наклонил морду. Только сейчас среди буро-зеленых выростов Егор заметил его глаза – золотистые, с вертикальным зрачком. Холодно-внимательные, словно у птицы, заметившей жука. Егору вдруг почудилось – из какой это былины – «и будто в сон заснул он», в любой миг может проснуться, а раз так, чего бояться?

– Я её не нарочно убил. – Произнёс он. – Я и не думал убивать, толкнул сгоряча. Она сказала: Батя рассудит. Это ты? Постой… я вспомнил о Садко: «Не пошлины придонный царь требует – а требует он голову человеческую», студентам цитировал несколько дней назад…

Пращур-ящер высился перед профессором в застывшей позе, словно превратился в экспонат Палеонтологического музея.

– Он слушает, – подумал Егор. – Пока я говорю, возможно, не тронет.

И бедный профессор объяснял, втолковывал придонному хозяину, как до жизни такой докатился. Когда кончились осмысленные предложения, стал городить чепуху, вздор, припевать, смеяться. Но нужно было говорить ещё и ещё. Тут, кстати, вспомнились мерзости, которые скрывал даже от близких, Егор поведал безмолвному существу и эти стыдные скользкие тайны, мутные липкие мечты, спрятанные в недрах его компьютера видеофайлами, где извиваются голые детские тела. В Кате было что-то такое, незрелое, словно у тех острогрудых двенадцатилетних… Он выговаривал, выворачивал наизнанку свою душу. Потрошил, как рыбу, вытягивая и выдергивая бесконечные перламутровые внутренности. Батя слушал.

…Празднично-розовым утром из деревни на пустынный берег прибрёл Варин дед с ножом. Перепилил на запястьях Егора верёвку, и тот упал ничком, не в силах удержаться на онемевших ногах. Старик постоял над ним, дымя самокруткой. Потом помог подняться, повёл к деревне, приговаривая:

– Вот, видишь, парень, всё хорошо. Батя милостив. Глядишь, и рыбки косяк пригонит, ребятам далеко не плавать.

Егор смотрел равнодушно и ничего не отвечал. Поселили его во времянке, научили чинить сети. По вечерам бывшего профессора видят на берегу, он собирает в карманы засаленного ватника разноцветные камешки. Теперь Егор ни о чём не тревожится, никому не мстит, ничего не стыдится. В его душе царит тихая бессмысленная радость.

2014 год.