Читать книгу Лунь - Марина Зенина - Страница 9

Да, сама того еще не понимая, Лена уже начинала строить какой-то план относительно Ильи Алексеевича. Не вполне осознанные размышления все больше укоренялись на благодатной почве только что рожденного чувства. Что за план, какие размышления – сформулировать было трудно. И если бы девушку прямо спросили, не собирается ли она добиваться Ильи Алексеевича всеми возможными методами, не планирует ли она увести его из семьи, Лена бы испугалась этих вопросов и запротестовала, оскорбленная до глубины души.

Она понимала, что в ней зреет что-то нехорошее, но этот замысел был так смутен и расплывчат, что не вызывал серьезных опасений или угрызений совести. В то же время Лена говорила себе: «Да ведь я люблю его, я – люблю, и это совершенно точно! Разве любить – это плохо? Разве влюбленное сердце способно желать кому-то зла?..» Да, она, наконец, нашла мужество признаться себе самой в тех чувствах, которые уже вторую неделю душили ее своими вездесущими щупальцами. Трудно было не понять, что с ней происходит, ведь куда бы она ни взглянула и о чем бы ни подумала, она вспоминала о высоком стройном брюнете с детскими глазами.

Лена стала рассеянной и часто улыбалась сама себе, о чем-то задумавшись. Во взгляде ее поселилась робкая мечтательность, тень улыбки не сходила с очаровательно полных губ. Девушка смотрелась в зеркало и не узнавала себя – там не было прежней Лены, не было и в помине. Легкий румянец, мерцающие глаза, непривычно лежащие волосы. Она вдруг казалась себе красивой и была удивлена преображению. Неужели она была такой всегда?..

«А что, если я ему нравлюсь? – думала девушка, и ей становилось жарко. – Что, если мы с ним могли бы…»

Закончить мысль ей было стыдно и страшно.

«Я влюблена! – писала Лена в тетради перед сном. – Как это волнительно! Словно мне снова пятнадцать лет, и я… совершенно себя не контролирую. Но как же он хорош! Как необыкновенно в нем сочетается все самое мужественное и – добродушие, приветливость, порою даже робость, смущение…»

Лена вновь принялась за поиск работы по профессии, но отовсюду сыпались лишь отказы – нет опыта, нет законченного высшего, вы нам не подходите… К неудачам девушка теперь относилась оптимистично. Прошло стороной, значит, так необходимо. Невозможно быть недовольным жизнью, когда влюблен, и весь мир кажется тебе созданным в твоем цветущем сердце. Лена не могла расстраиваться, пока помнила об Илье Алексеевиче и о предстоящей в скором будущем встрече с ним наедине, а она помнила об этом каждое мгновение.

Удивительно, как преобразилась ее жизнь. На самом деле, жизнь осталась прежней, преобразилось лишь восприятие жизни. Известно, что мир таков, каким мы его видим, и не более того. Действительность определяется нашим восприятием. Постигая ее, мы же ее и формируем.

Лена так часто думала об Илье Алексеевиче, что почти забывала обо всем ином. Поэтому, когда за день до назначенной встречи дома появилась мать, девушка удивилась так, словно видела ее первый раз в жизни. Она действительно успела забыть об ее существовании и тем более не предполагала, что та явится так скоро.

Лунь была необыкновенно похожа на мать, похожа до такой степени, что кроме внешнего сходства иногда замечала за собой аналогичные черты характера: вспыльчивость, гневливость, нервозность, недовольство жизнью, склонность к депрессии… и это пугало ее. Если бы мать, Валентина, не выглядела так плохо из-за алкоголя, сигарет и беспутной жизни в пьяном угаре, ее с дочерью могли бы принимать за сестер.

Степы как раз не было дома, ушел на тренировку по баскетболу, поэтому, услышав открывшуюся дверь, Лена сначала подумала, что вернулся брат, и с улыбкой выбежала в коридор. Там, держась за стену одной рукой, стояла мать. Маска радости застыла на лице Лунь, стягивая кожу как засохшая глина.

– Чего уставилась? – страшным голосом спросила Валентина, делая неуверенный шаг. – Подошла бы, помогла матери, отр-родье…

Лена стиснула зубы и нахмурилась. Ей стало не по себе, будто кто-то неизвестный вот-вот должен был нанести ей несколько ножевых ранений.

– Зачем ты пришла? – голос сорвался от страха и брезгливости.

Она готова была вытолкать мать из дома и закрыться изнутри, но ни за что бы не сделала этого. Она боялась и ненавидела ее, и одно чувство проистекало из другого.

– Тебе какое дело вообще? Это мой дом, ясно тебе, иждивенка?

У Лены непроизвольно сжались кулаки. Валентина тем временем стала осматривать коридор, слегка пошатываясь. Глаза у нее были мутные, страшные, волосы кое-где свалялись, так давно их не расчесывали.

– Ну что, – сказала она надменно-пьяным тоном, – сколько успела сюда привести, пока родная мать пропадала?

– О чем ты говоришь?

Мать засмеялась тем смехом, когда человек знает, что его обманывают.

– Ну вот только не надо всего этого, да?

– Чего – всего? Мама, говори прямо.

У девушки уже дергалось веко. Она ожидала чего-то самого мерзкого. И предчувствие ее не подвело. Валентина скривилась и приложила руку к сердцу.

– Мужиков, говорю, много успела поприводить?

Лунь так растерялась, что даже забыла, как говорить. Каждый раз, когда она общалась с матерью, ее не оставляло мерзкое ощущение, будто ее пачкают гнилыми рыбьими потрохами… Женщина приняла молчание как признание безоговорочной вины.

– А мне все-е про тебя рассказали… Вот мало я тебя в детстве лупила!

Она проговорила это таким развязным голосом, какой бывает лишь у пьяниц, и при этом самодовольно улыбалась. Лена обледенела от этих слов.

– Ты била меня достаточно, – кое-как выдавила она. – Кто сказал тебе такое обо мне?..

– Райка. Она все видела. Своими глазами, да. А ты не промах, доча. Пользуешься ситуацией. Молоде-ец!

Райкой была соседка, живущая в самом начале улицы. Зачем ей вздумалось выдумывать о Лене такие вещи, известно было только богу.

– Тебе солгали.

– Рассказывай больше! Кому я, по-твоему, поверю? Тебе, что ли? Да мне на самом деле плевать, хоть СПИДом заразись. Я за деньгами пришла.

– Какими деньгами?

– Не прикидывайся дурой. В прошлый раз я тут оставила деньги, сейчас они мне нужны!

– Но я их потратила.

– Потратила? Потратила! Нет, вы на нее посмотрите. Как ты посмела их потратить? На что ты вообще могла их потратить? – мать трезвела прямо на глазах.

– Я купила Степе кроссовки… Старые уже давно протерлись… и…

– Что ты там мямлишь? Степе? Кроссовки? На кой черт ему кроссовки? Врешь! На что деньги спустила, говори!

– Я Степе купила кроссовки, клянусь!

– Клянется она, сволочь неблагодарная… Ну и где они? Где кроссовки? Что-то я их не вижу.

– Он ушел в них на тренировку.

– Ты, конечно, ври-ври, да не завирайся. Я что, должна поверить в это?

– Я тебя не заставляю. Но денег нет.

– Нет денег? – взвыла мать. – Хорошо! А если денег нет, я тогда вот это заберу, да? Продам – и деньги появятся!

С этими словами Валентина нагнулась и подняла тяжелые зимние ботинки на меху, что стояли у стены. Это были ботинки Стены, в холодные дни он все еще обувал их, потому что другого не было. Лена бросилась к матери и вцепилась в ботинки, чтобы воспрепятствовать ей. Мать тянула обувь на себя.

– Поставь их на место! Поставь!

– Отпусти, зар-раза!

Они принялись бороться, но силы были равны, и получалась толкотня на одном месте с перетягиванием на несколько сантиметров.

– Я тебе не позволю и это унести!

– А ну отцепись, говорю! – рявкнула мать и резко дернула ботинки на себя и вверх.

Раздался глухой удар. Лена вскрикнула и схватилась за лицо обеими руками. Толстая ребристая подошва со всего маха угодила ей прямо под глаз. Лена быстро ощупала место удара и посмотрела на пальцы – слезы, грязь, немного крови. Валентина была уже в дверях, воспользовавшись замешательством дочери, и смеялась.

– На кого ты похожа! Дура! – крикнула она и вышла из дома нетвердой походкой, прижимая отвоеванные ботинки к груди.

Лену трясло от боли, обиды и унижения. Конечно, она не стала догонять мать. В тот момент она была уже неспособна на решительные действия и не смогла бы отнять у матери ботинки. Лена села на пол и беззвучно зарыдала. Нужно было как можно скорее промыть и обработать пульсирующую рану под глазом, но только по прошествии нескольких минут девушка смогла подняться и здраво оценить ситуацию.

Лена боялась посмотреть в зеркало, но ей пришлось это сделать. В висках стучала боль, сводя зубы. Девушка подошла к зеркалу и взглянула на себя. Кровь уже успела свернуться, смешавшись с мокрой землей с подошвы. Лена бережно омыла место удара холодной водой. На коже остался крупный кровоподтек. Прикасаться к нему было очень больно, но Лена уверенно смочила ватку в спирте…

В последнее время ее лицо получало слишком много травм. Такими темпами оно скоро могло покрыться шрамами. Симпатичной девушке такая перспектива совершенно ни к чему. Однако обстоятельства складывались вне зависимости от желаний Лены. Ей снова стало невыносимо жаль себя. «За что же все это мне, господи? Что я делаю не так? Почему именно я? Когда это кончится? Почему она ненавидит меня?» Но ответов не было и не могло быть.

Постепенно глаз начал заплывать, а кожа под ним – стремительно синеть. Даже моргать было больно. Лена позвонила на работу и отпросилась на сегодняшний вечер, сказав, что отравилась. Тетя Тома посоветовала ей выпить активированного угля.

Девушке хотелось плакать, но даже это делать было больно, поэтому она не стала. Снова пошла к холодильнику, достала лёд, привычно уже завернула в платок и приложила к лицу, села в кресло, в каком-то оцепенении уставившись в стену. И только потом осознала всю катастрофу, которую нанес ей этот удар ботинком по лицу.

«Да ведь я же не смогу в таком виде пойти к Илье Алексеевичу!» – поняла она и подскочила на ноги. И в следующий миг – вновь затряслась всем телом, схватившись за лицо.

Боль души и боль тела перемешались, слились воедино, и нельзя было разграничить их. В отчаянии Лена несколько раз пнула кресло, ушибла ногу, смахнула со стола лампу и книги, ударила по нему кулаками.

– За что?! – требовательно закричала она, непонятно к кому обращаясь. – Почему Я?! Мне был дан ТАКОЙ шанс! И теперь я не могу им воспользоваться! Не могу! Будь ты проклята! Будь проклята! Спейся и умри, наконец!! Господи… – опомнившись, она испугалась своих же слов и бессильно рухнула в кресло. – Господи… зачем ты оставил меня?..

Слезы иссякли быстрее, чем обычно. Остался только гнев, обращенный, как энергия взрыва, сразу во все стороны от источника. Через время Лена поднялась и как раненый зверь заметалась по дому, раздумывая.

«Может быть, все еще пройдет за сегодня-завтра? Нет, не пройдет, станет только хуже. Но что же делать, что мне делать? Я не могу не пойти! Он позвал меня, побыть наедине, поговорить… А я – не приду? Я не могу не прийти. Ведь он будет ждать… Илья будет ждать меня! Прийти с синяком на лице? К мужчине, которого любишь, которому хочешь понравиться? Чтобы он увидел этот кошмар, начал жалеть меня и расспрашивать? Лучше умереть! А что, если попытаться замаскировать?.. боюсь, не выйдет… ах, господи, почему это случается именно со мной?.. Милый Илья Алексеевич! Если бы Вы только знали… как же мне быть? Не идти – решено. Что он подумает? Решит, что я пренебрегаю им специально или… или вообще забыла о нем! Он решит, что я его игнорирую. Это оттолкнет его… какая нелепость… Если бы он только знал, как я мечтаю об этой встрече! Об этом разговоре наедине!»

На следующий день действительно стало хуже. Лицо опухло даже сильнее, чем в прошлый раз, и область вокруг глаза посинела. Лена не могла смотреть на себя в зеркало, не могла спать на боку, только на спине. Ей вновь пришлось пропустить занятия. Несколько раз ей звонила Полина, но Лена не брала трубку. Она не хотела ни врать подруге, ни говорить ей правду, поэтому избегала разговора, оставаясь наедине со своими мыслями, которые пожирали ее рассудок. Во всем она винила мать. Ей представлялось, словно та специально ударила ее по лицу, чтобы на дочь никто не посмотрел. И попала прямо в точку.

Но Полина забеспокоилась не на шутку. Лена не пришла в университет, не предупредив ее, а теперь еще и не выходила на связь в течение всего дня. «Значит, у нее что-то случилось», – рассудительно решила Поля и после занятий отправилась прямиком к подруге домой, чтобы все разузнать и предложить свою помощь, если нужно. Девушка из благополучной семьи ожидала увидеть что угодно, но только не то, что ей пришлось увидеть. Опухшая, синяя половина лица, подплывший глаз…

– Боже, Лунь, кто это сделал с тобой? – воскликнула она с порога.

Лена поняла, что врать не имеет смысла.

– Вчера приходила мать. Унесла ботинки Степы, чтобы пропить.

– Это она тебя? Ударила?

– Можно и так сказать. По крайней мере, она не пожалела.

– Как же так, Лунь, ведь это твоя родная мать!!!

Полина пребывала в ужасе, застыв на месте с расширенными глазами. То, что происходило, никак не укладывалось в ее системе мировидения. Такого просто не могло происходить в том мире, в котором она привыкла жить.

Лена взглянула почти с ненавистью.

– Спасибо, что напомнила, – процедила она сквозь зубы. – Я ей об этом обязательно скажу при встрече!

– Господи, но так не должно быть! Это же просто… просто кошмар какой-то! Чтобы мать била своих детей, уносила вещи из дома… Бедная, бедная моя Лунь! – в голосе Поли было столько искреннего сострадания, что Лена разозлилась.

– Хватит! Не надо меня жалеть! Мне тут не нужна вся ваша жалость! Она ни в чем мне не поможет! Она не исправит мою жизнь!

– Что с тобой, Лунь?

– Что со мной? Не видно, что ли?!

– Не кричи ты так.

– А не надо меня жалеть, словно я калека!

– Лунь, успокойся…

– Нет! Зачем ты пришла? Уходи отсюда! Ты не должна была этого видеть! Разве неясно, что я специально избегала разговора с тобой, чтобы ты ничего не знала! Моя жизнь убога, я ЗНАЮ это, спасибо, что напомнила! Любая жалость оскорбляет меня.

– Лунь, я… я не заслуживаю такого отношения, – ошеломленно проговорила Поля.

– А я?! – закричала Лена, не сдерживаясь. – Я! Я заслуживаю ТАКОГО отношения, а? – и она указала пальцем на свой отекший глаз, затем отошла к окну и демонстративно повернулась к подруге спиной.

«Она расскажет Илье Алексеевичу!» – подумалось ей, и эта мысль испугала ее.

– Мне уйти? – тихо спросили позади.

– Да, – сухо ответила Лена.

И стало тихо.

Несколько минут девушка возвращалась в свое обычное состояние. «Да что же она мне сделала? За что я с ней так жестоко? Я не должна вымещать свою обиду на ней! Она и правда не заслуживает этого!»

Лена накинула куртку, выскочила на улицу и побежала в ту сторону, куда могла уйти Полина. Она быстро догнала ее.

– Поли!

Рыжеволосая испуганно оглянулась. Лена подбежала к ней и обняла. Полина не сопротивлялась, но и не обнимала в ответ, расставив руки в стороны.

– Прости меня! Прости, прости…

– И ты меня прости.

– Ох, Поля, что ты говоришь, за что тебя прощать? Только я виновата. Я иногда себя в руках не держу… Ты уж не обижайся на это сильно. Жизнь у меня такая – нервная.

– Прости за то, что лезу, куда не надо. Делаю тебе больно тем, что не могу этого до конца воспринять, поверить не могу…

– Полина… никому не рассказывай, умоляю тебя! Твоя семья…

– Не скажу. Не переживай.

– Идем ко мне, – Лена потянула подругу за рукав. – Вернемся. Поговорим.

– Хорошо. Лунь, ты должна сделать ради меня одну вещь. Сделаешь? Это несложно.

– Все, что угодно.

– Завтра же иди в больницу и покажись хирургу. Это выглядит ужасно и нуждается в помощи специалиста. Ты пообещала, и ты пойдешь.

– Ладно, – без энтузиазма согласилась Лена.

В самом деле, она сходила в больницу на следующее утро. Врач прочитал ей целую лекцию о вреде самолечения и пользе своевременной медицинской помощи. Размеренно и дидактично поучая пациентку, он одновременно накладывал ей шов в том месте, где кожа разошлась, чтобы не осталось рубца. Разумеется, предварительно был сделан укол местной анестезии. Шов получился совсем маленький, и хирург заклеил его заживляющим пластырем. Затем сел за стол и начеркал что-то на бумажке.

– Вот этой мазью, – сказал он, – каждый день – на ночь. С утра – снова пластырь. Только ночью можно без него. Спать на спине.

– Шрам останется? – осведомилась Лена.

– Будешь мазать – не останется. Свободна.

Чтобы купить мазь, Лене пришлось залезть в отложенные деньги. Стоила она, впрочем, не так дорого по нынешним меркам, но и это уже было ударом по их с братом скромному бюджету. И удар этот нанесла им родная мать.

Девушка решила позвонить Владимиру Александровичу, поговорить и оправдаться в прогулах, количество которых уже начинало беспокоить наверняка не ее одну.

– Что там у тебя случилось, Леночка? Опять мать? – догадался директор, хорошо знакомый с семейным положением своей любимой студентки.

Выслушав историю целиком, он сказал:

– Ты, главное, не переживай. Я с преподавателями поговорю. Мажь этой своей мазью – до свадьбы авось заживет! Колоссально заживет! Будешь еще красивее, чем прежде!

Слушая эти его «колоссально» и «исключительно» на каждом шагу, Лена смеялась и даже немного плакала, но совсем чуть-чуть, чтобы Владимир Александрович не услышал и не поругал ее за слезы, пусть это и были слезы радости. Затем девушка позвонила тете Томе и пообещала завтра быть – кровь из носу. Не скрывая недовольства, женщина засопела и предупредила, что если Лена завтра не появится на рабочем месте, то замену ей найдут быстро.

Это был тот самый день, на который Илья Алексеевич назначил Лене визит. «Лунь, приходите одна», – попросил он почти шепотом, доверчиво глядя ей в глаза.

«Может быть, не поздно одуматься? Может, пойти прямо так? С пластырем на лице! Смешно! Нет, нет, я должна остаться дома. Он не увидит меня такой… ни за что на свете».

Ближе к вечеру с Леной начало происходить нечто страшное. Она не могла думать ни о чем другом, кроме упущенной возможности побыть с Ильей Алексеевичем вдвоем, и это сводило ее с ума. Девушка то бродила по дому, словно тень неупокоенной души, то стремительно металась, как загнанный зверь. У нее начался жар, и нервная лихорадка била все тело.

«Вот сейчас, сейчас, – размышляла она, поглядывая на настенные часы, и ей хотелось смеяться от безысходности, – я сейчас могла бы прийти к нему. Да, сейчас я могла бы одна стоять у ворот его дома. У открытых для меня ворот. И он был бы в доме – один. Он ждал бы меня. Точнее, он и так ждет сейчас. Но я не пришла. Не пришла! И почему? Он не знает. Зато я знаю. Как это мучительно!» – чуть не вскрикивала она и опрокидывала какую-нибудь вещь, не замечая ее на своем пути.

«А сейчас я бы открыла ворота и вошла во двор. И мне стало бы волнительно и страшно. Ведь впереди – время наедине с ним. Час? Несколько часов? Все равно! Я бы не заметила, как пролетело это время. Я бы очень переживала о том, что буду говорить ему, что будет говорить мне он, и чем мы будем заниматься. Я бы думала о том, как я выгляжу. И мне бы обязательно казалось, что выгляжу я ужасно. Да! Я бы посмотрела на окно – нет ли его там, не выглядывает ли он меня? Возможно, я бы увидела его лицо за стеклом. Его лицо… Почему-то мне кажется, он был бы небрит. Обязательно небрит. Почему? Не знаю! Писал бы свою статью и забыл побриться, как обычно… Он так рассеян и так мил… Он вышел бы мне навстречу, весь в черном, как в тот раз. Какая восхитительная фигура! Я бы подошла к нему и подняла голову, чтобы заглянуть в его добрые детские глаза… И он бы сказал мне: „Здравствуйте, Лунь. Я ждал Вас. Проходите“. И подал мне руку. О, эти руки! Эти длинные идеальные пальцы!»

«Она все время портит мне жизнь. Как я могу любить ее, за что? Это грешно? Грешно не любить свою мать? Но она меня тоже не любит. Она никого не любит, кроме себя. Мы даже не нужны ей!»

«Сейчас мы могли бы сидеть на кухне за чаем. Или в гостиной на диване. Рядом. Наедине. О, я бы неотрывно смотрела в его глаза! Пусть думает и делает, что хочет, но я бы смотрела на него так, как не могла смотреть в присутствии Полины! Я бы ничего не смущалась, я бы…»

«Это она, она лишила меня такого шанса, она специально это сделала, она знала… Откуда она могла знать? Она чувствовала. И ударила меня, чтобы мне насолить, конечно! Ведьма. Сволочь».

«… он бы тоже сидел и смотрел на меня. Возможно, некоторое время мы бы не говорили ни о чем, а может, и наоборот, разговор завязался бы живой и быстрый.

– Лунь, я пригласил Вас затем, чтобы… – сказал бы он, слегка смущаясь.

Я бы смотрела в это мужественное лицо и умилялась, слушая каждое слово.

– Зачем же? – спросила бы я тихо.

– Есть кое-что, что я скрываю ото всех, – признался бы он.

– Почему Вы хотите рассказать мне об этом?

О, я знаю, что на этот вопрос он ответил бы такое, что перевернуло мою жизнь! Почему я не там? Почему же я не там, не рядом с ним?»

Лене казалось, что она сходит с ума. Ее бил озноб, непрерывно хотелось смеяться, и невозможно было сидеть на одном месте. В голове у нее прокручивались сцены не случившегося события – события, которое стало бы переломным. Слова, взгляды, фразы, прикосновения… Ничего этого нет на самом деле – все только в ее голове! Лена бредила в какой-то лихорадке. Такое было с ней впервые в жизни.

«Я не могу, не могу! – говорила она себе, бросалась к зеркалу, видела пластырь на лице и сразу отходила, чтобы не видеть себя. – Может, еще не поздно пойти к нему? Что изменит этот крошечный пластырь?»

«Нет, нельзя! Нужно остаться дома!»

«Но это мой единственный шанс! Я должна крепко ухватиться за него. Все и так держится на мне одной, и у меня уже нет сил справляться с этим… Мы питаемся кое-как, живем – кое-как! Бедный Степка… Убогая жизнь! И вдруг – Илья Алексеевич. Одно его существование – уже счастье для меня. А возможность увидеться – роскошь, которой я, видимо, недостойна. Нет, достойна! Если кто и заслужил дружбу и внимание такого человека, так это я! Я! Я могла бы попытать свое счастье, стать ему на миллиметр ближе… Теперь он будет относиться ко мне иначе, теперь я потеряю его доверие!»

– Лен, что с тобой происходит? – решился спросить Степа, напуганный странным поведением сестры.

– Ничего, ничего, Степка, ничего, – будто в забытии шептала Лена. – Иди, ложись спать.

Мальчик глянул на нее подозрительно, но ушел.

Лунь испытывала глубокую душевную травму. Ее лихорадило на протяжении всего времени, которое она потенциально могла провести в компании с Ильей Алексеевичем. Лишь к ночи девушка успокоилась и смогла уснуть, размышляя о том, как будет просить прощения у мужчины, которого любит, за поступок, в котором она не виновата.