Читать книгу Сицилиец - Марио Пьюзо - Страница 8

С выступающей скалы близ вершины Монте-д’Ора Гильяно и Пишотта смотрели на городок Монтелепре. В нескольких милях ниже в домах зажигались огоньки, отгоняя наступающую ночь. Гильяно показалось даже, что он слышит музыку из громкоговорителей на площади, которые транслировали римские радиостанции, развлекая горожан, вышедших прогуляться перед ужином.

Однако впечатление это было обманчивым. До городка внизу два часа хода; четыре потребуется, чтобы забраться назад. Гильяно с Пишоттой играли тут детьми; они знали каждый уступ на этой горе, каждую пещеру, каждый туннель. За скалой находилась пещера, Гротта Бьянка, их любимое укрытие в детстве, – больше любого дома в Монтелепре.

Аспану отлично выполнил приказ, думал Тури Гильяно. В пещере имелись спальные мешки, сковородки, ящики с патронами, мешки с хлебом и другими продуктами. Там стояла коробка с фонариками, светильниками и ножами, несколько канистр керосина. Он рассмеялся:

– Аспану, мы могли бы тут жить целую вечность!

– Только несколько дней, – ответил тот. – Когда карабинери бросились тебя искать, они первым делом нагрянули сюда.

– Эти трусы рыщут по горам только днем, – сказал Тури. – Ночью мы в безопасности.

Темнота набросила на горы свое покрывало, но в небе было столько звезд, что они отчетливо видели друг друга. Пишотта развязал вещмешок и начал доставать оттуда оружие и одежду. Медленно, словно совершая особый ритуал, Тури вооружался. Он снял монашескую рясу и натянул кожаные брюки и теплую куртку из овчины с многочисленными карманами. Сунул за пояс два пистолета, а автомат повесил под куртку, чтобы тот не был на виду, но его можно было легко привести в действие. Застегнул вокруг талии патронташ, а запасные коробки с патронами рассовал по карманам. Пишотта протянул ему нож, который Тури засунул за голенище армейского ботинка. Еще один пистолет, поменьше, он спрятал в перевязи за полой куртки. Все оружие тщательно проверялось.

Винтовку Тури прятать не стал и надел, перебросив ремень через плечо. Теперь он был готов. Улыбнулся Пишотте, у которого при себе были только лупара да нож в чехле за спиной.

– Чувствую себя голым, – сказал Пишотта. – И как ты собираешься идти с таким количеством железа? Если упадешь, мне ни за что тебя не поднять.

Гильяно по-прежнему улыбался – загадочной улыбкой ребенка, который верит, что весь мир в его власти. Огромный шрам у него на боку болел от тяжести амуниции, но Тури рад был этой боли, воспринимая ее как отпущение грехов.

– Я готов к встрече: и с семьей, и с врагами, – сказал он Пишотте. И двое юношей начали спуск по длинной извилистой тропке от вершины Монте-д’Ора к Монтелепре.

Они шли под звездным небом. Вооруженный, чтобы дать отпор смерти и другим людям, наслаждаясь ароматами далеких лимонных садов и диких цветов, Тури Гильяно ощущал безмятежность, какой не знал ранее. Он больше не будет беспомощен перед лицом случайно встреченного врага. Не будет бороться и с внутренним врагом – тем, что сомневался в его храбрости. Силой воли он заставил себя выжить, заставил свое тело зарастить раны – и теперь считал, что сможет делать это снова и снова. Он больше не сомневался, что его ждет великая судьба. На него распространяется та же магия, что и на средневековых героев, которые не могли погибнуть, не достигнув конца своей длинной истории, не одержав своих славных побед.

Он никогда не расстанется с этими горами, с этими оливами, со своей Сицилией. Тури лишь смутно представлял, какой будет его грядущая слава, но знал, что она его ждет. Нет, он больше не бедный крестьянский юноша, боящийся карабинери, судей, коррумпированные власти.

Они уже спустились с гор на одну из дорог, что вели к Монтелепре. Прошли запертую на висячий замок придорожную часовенку Девы Марии с младенцем; выкрашенное в голубой цвет гипсовое одеяние святой сияло в лунном свете, словно море. От сладкого духа цветущих садов у Гильяно кружилась голова. Он видел, как Пишотта остановился понюхать ветвь дикой груши, источавшей в ночном воздухе одуряющий аромат, и ощутил прилив любви к другу, который спас ему жизнь, – любви, коренившейся в их детстве, проведенном вместе. Тури хотел разделить с ним свое бессмертие. Нет, они не умрут двумя безвестными крестьянами в сицилийских горах. В приступе воодушевления Гильяно воскликнул: «Аспану, Аспану, я верю, я верю», – и бегом помчался вниз по склону, удаляясь от призрачных белых скал, мимо статуй Христа и святых мучеников, поставленных сверху запертых на засов деревянных часовен. Пишотта бежал следом, хохоча, а месяц освещал им путь к Монтелепре.

* * *

Предгорья перешли в зеленое пастбище, через сотню метров заканчивавшееся черной стеной домов на виа Белла. За этой стеной у каждого домика имелся огород с помидорами, а кое-где с одинокой оливой или лимонным деревцем. Калитка в огород Гильяно была не заперта, и двое юношей тихонько нырнули внутрь. Мать Гильяно уже ждала их там. Она бросилась к сыну в объятия; по щекам у нее лились слезы. Женщина целовала его, шепча: «Сынок мой любимый, мой сынок», – и Тури Гильяно вдруг понял, что сейчас, стоя под луной, впервые в жизни не может со всей полнотой чувства откликнуться на ее любовь.

Приближалась полночь, луна светила ярко, и они поспешили в дом, чтобы не попасться на глаза шпионам. Окна были закрыты ставнями, родственники со стороны обеих семей, Гильяно и Пишотта, караулили на улицах, чтобы предупредить о приближении патруля. В доме друзья и семья Гильяно собрались, чтобы отметить его возвращение. На столе дожидался ужин, достойный праздника Святой Пасхи. У них была всего одна, последняя ночь, прежде чем Тури уйдет жить в горы.

Отец Гильяно обнял его и похлопал по спине в знак одобрения. Две сестры Тури тоже были там, как и Гектор Адонис. А еще мать пригласила соседку по имени Ла Венера – вдову лет тридцати пяти. Ее муж был знаменитым бандитом – его звали Канделерия, – которого выдали полиции и схватили год назад. Они с матерью Гильяно крепко сдружились, но Тури был удивлен, что ее пригласили на эту встречу. На мгновение он задумался, как это вышло.

Они ели и пили, обращаясь к Тури Гильяно так, будто тот вернулся из путешествия в дальние страны. Потом отец захотел посмотреть на его рану. Гильяно задрал рубашку и показал большой багровый шрам от винтовочного выстрела, окруженный черно-сизым синяком. Мать запричитала. Гильяно сказал ей с улыбкой:

– Ты предпочла бы видеть меня в тюрьме, с побоями после бастинадо?

Хотя нынешняя сцена повторяла счастливые дни его детства, он не ощущал прежней близости с этими людьми. На столе стояли любимые блюда Тури: соус из чернил каракатицы, макароны с томатом и пряными травами, жареная баранина, большая миска оливок, зеленые и красные листья салата, политые свежеотжатым оливковым маслом, и бутылки местного вина в бамбуковой оплетке – благословенные дары Сицилии. Мать с отцом рассказывали об их жизни в Америке. Гектор Адонис, вторя им, напоминал о славной сицилийской истории. Гарибальди и его знаменитые краснорубашечники. Сицилийская Вечерня – когда народ Сицилии поднялся против французских оккупантов сотни лет назад. Обо всех, кто пытался подмять Сицилию под себя, – начиная с Рима, потом о маврах и норманнах, вплоть до французов, немцев и испанцев. Печальна судьба Сицилии! Никогда она не была свободна, народ ее голодал, труд его продавался задешево, а кровь проливалась без всякого повода.

Вот почему сицилийцы не верят в правительство, в законы, в общественный порядок – ведь с ними всегда обращались как со скотом. Гильяно, годами слушавший эти истории, помнил их все наизусть. Но только сейчас вдруг понял, что может это изменить.

Он поглядел на Аспану, который курил, попивая кофе. Даже при этой радостной встрече с губ у него не сходила язвительная улыбка. Гильяно знал, что он думает и что скажет позже: надо было просто свалять дурака, подвернуться полицейскому под пулю, совершить убийство, заделаться преступником – и вот уже родные превозносят тебя и обращаются с тобой так, будто ты святой, сошедший с небес. Тем не менее Аспану был единственным, с которым Тури по-прежнему чувствовал связь.

А еще это женщина, Ла Венера… Зачем мать пригласила ее и зачем та пришла? Тури видел, что лицо ее до сих пор красиво – яркое, выразительное, с угольно-черными бровями и губами такой красноты, что они казались багровыми в приглушенном дымном свете. Он ничего не мог сказать про ее фигуру, поскольку женщина была одета в бесформенное черное одеяние сицилийской вдовы.

Тури Гильяно пришлось рассказать им весь ход перестрелки на перекрестке. Отец, слегка захмелевший от вина, одобрительно фыркнул, когда дошло до смерти полицейского. Мать хранила молчание. Отец рассказал, как фермер приходил за своим ослом и как он ответил ему: «Радуйтесь, что лишились только осла. Я лишился сына».