Читать книгу Смертельный эликсир - Марион Пьери - Страница 3

Поездка в Понтабери была запланирована заранее и поэтому Франсуа никак не мог ее отменить… После обильного завтрака, на второй день пребывания в этом оазисе уюта и сытости, он вместе с тетушкой уселся в старинный рессорный шарабан, запряженный аккуратной гнедой лошадью местной породы коб-норман. Франсуа помог тетушке взгромоздиться на высокое шершавое сиденье и уселся сам. «Высоковато», – подумал он.

Никогда еще ему не случалось сидеть на месте кучера и править лошадью. В детстве он пользовался почетным правом быть только пассажиром, а в Париже передвигался пешком. «А вот кучером-то я и не был! – усмехнувшись, опять подумал он. – Так что с почином».

– Ну, дорогой племянник, теперь это твоя привилегия, – сказала тетушка, передавая в руки Франсуа старые потертые вожжи. – На этом месте сидел только твой почтенный дядя. Он никому не доверял править, когда мы выезжали на этом шарабане. А помнишь, как ты называл его в детстве? Ласточкой!

Франсуа улыбнулся. Действительно, он так называл эту старинную колымагу.

Дорога шла берегом пролива. Из-за высокого обрывистого берега не было видно, как волны плескались о кромку гальки.

О Нормандия! Эти изрезанные прибоем суровые берега, обрушенные края вертикальных утесов, ветры, срывающие шляпу даже в погожий день… И маяки на горизонте… Маяки, берегущие моряков от беды в непроглядных нормандских туманах…

Но вот и Понтабери, где на муниципальные деньги был обустроен пляж для отдыхающих и любителей спа-процедур. Широкая прибрежная полоса была свободна от купающихся, поскольку дул прохладный соленый ветерок, пропитанный запахом моря. Такого воздуха не может быть в Париже, где полно туристов и не протолкнешься в кафе и магазинах. Здесь же купальные кабинки почти все были свободны, да и ряды шезлонгов для загорания пустовали.

Несмотря на хороший денек и приятные воспоминания, Франсуа был мрачен. Ему не понравилось начало его пребывания в этом захолустье. Сначала эта девица повисла на нем, а он не сдержался. Затем поездка в Понтабери, которую полностью спланировала тетушка: с многочисленными провинциальными поклонами и реверансами. Да и сама тетушка со своими слезливыми восторгами и чрезмерным вниманием поднадоела ему за день.

Франсуа видел в Париже многое. Он любил брать на ночь проституток в силу того, что, кроме денег, ты им ничего не должен. Но вчерашнее приключение с Дениз – это совсем другое. Плюс ко всему ему второй день жужжали на ухо о причинах смерти того или иного дальнего родственника или знакомого. Рассказывали о жизни людей, которых Франсуа забыл уже лет двадцать назад. Он не боялся покойников: чтобы сдать патанатомию, не один день провел в анатомичке, изучая трупы. Но там он был вне причин смерти и жизненной ситуации покойника. А здесь как будто побывал сразу на двадцати погребальных церемониях!

Как легко было в Париже! Ты никому не нужен, но и тебе никто не нужен! Здесь же все как-то сложно, запутано, связано с давнишними историями, которые Франсуа раздражали и мешали думать о деле. Сегодня Франсуа только один раз в мыслях вернулся к устройству лаборатории и начал продумывать серию экспериментов. Все остальное время он занимался посторонними вещами.

Все.

Конец.

Нужно сосредоточиться на своей основной цели. Сейчас едем в магазин купить обувь, закажем костюм, а затем остается заехать к столяру и электрику, обсудить оборудование лаборатории. Все это Франсуа обдумывал, не произнося ни слова. Он шевелил вожжами, и лошадка медленно брела по дороге.

Тетушка тоже молчала. Однако в ее молчании вызрел план, которому должен был подчиниться Франсуа. Нужно было, во-первых, заехать в мясную лавку, обменяться новостями с мадам Эммой Додар, во-вторых, обязательно познакомить Франсуа с мадемуазель Ани Барабёф, в-третьих, купить ему лучшую пару обуви и заказать костюм у портного – мсье Пуля.

В этих раздумьях они не заметили, как проехали предместье Понтабери и центральный бульвар.

– Здесь, – сказала тетушка, придержав за руку Франсуа.

Он кивнул, давая понять, что помнит это место, и слегка натянул вожжи. Послушная его воле лошадка остановилась у милого домика. Франсуа поддержал тетушку, когда та сходила по шатким ступенькам их старенькой повозки.

Это была знаменитая мясная лавка мадам Додар. За вымытыми до блеска стеклами витрины Франсуа увидел мясные паштеты, выложенные на фарфоровых блюдах, куски запеченной свинины и окорока, художественно оформленные на деревянных досках, судки с закусками, расставленные по периметру витрины. После плотного завтрака Франсуа не хотелось смотреть на снедь. И общаться с провинциальными кумушками.

– Тетушка, – сказал он, – я, пожалуй, останусь на свежем воздухе, не могу почему-то сегодня смотреть на мясо.

К его удивлению, мадам Лаке, не сказав ни слова, вошла в лавку неспешным шагом.

Франсуа вздохнул. Как ему не хотелось объезжать весь городок, представляться этой провинциальной публике, соответствовать своему статусу средней состоятельности!

Вдруг, уже второй раз за день, он поймал себя на мысли, что из разряда парижских бедных ученых он перешел в другой, обрядился в эдакую «шкурку» провинциала-буржуа средней руки. Однако не это его волновало. Ему необходимо было найти способ вскрыть банковскую кубышку тетушки и получить деньги на свои исследования. Он уже прикинул: денег потребуется немало. Только одни пробирки и реторты обойдутся в кругленькую сумму. А что делать? Это был один из пунктов негласного договора между ним и фабрикантом мсье Дюлоком: исследование он проводит за свой счет, а Дюлок покупает только результаты. О, эти результаты…

У Франсуа портилось настроение, когда он думал о своей работе. Он любил науку, любил биологию и химию, увлекался психоанализом, даже вел переписку с Фрейдом. Кстати, Дениз – просто шикарный вариант для психоаналитических исследований. Надо будет описать ее в письмах к Фрейду и его друзьям. Франсуа так захотелось сейчас же сесть за письменный стол, раскрыть свои записи и поработать с препаратами, что он даже застонал от бессилия. Вместо этого он торчит возле лавки, ожидая, пока его скучная тетка наговорится со своими товарками. У него сделалось злое лицо.

Именно в это время дверь под перезвон колокольчика отворилась и на пороге показались тетушка и хозяйка лавки Эмма Додар, которую Франсуа не видел уже лет десять.

На удивление, она совсем не изменилась, что и не преминул отметить Франсуа, поскольку эта тема его волновала – ведь ему предстояло углубиться в изучение молодости и долголетия.

– Мадам, – сказал Франсуа, пожимая протянутую пухлую руку, – я изумлен. Вы ни капли не изменились. Позвольте выразить вам свое восхищение.

Мадам Додар расплылась в улыбке. Она и сама это знала. Все лавочники Додары были такими же моложавыми, как и она. Этот эффект продленной молодости все связывали с особенностями работы семьи и видом семейного бизнеса, что она и отметила.

– О, Франсуа, – она тут же поправила себя: – мсье Тарпи, я рада вас видеть. Могу сказать, что вы возмужали и похорошели. А что касается моей молодости… Да ведь это свежая кровь и мясо, с которыми я каждый день работаю.

И она сладко улыбнулась.

Что ей пришло на ум в тот момент, Франсуа так и не понял. То ли его мужественность, то ли картинка с окровавленными тушами животных, которые каждый день сваливали на задворках лавки.

«Это белок и его действие… – подумал Франсуа. – А может, еще что-то. Необходимо проверить эту версию». И его ум естествоиспытателя погрузился в анализ проблемы.

Тетушка со своей подругой о чем-то чирикали, стоя перед ним на ступенях крыльца, а его мысль унеслась к записям в заветной тетради, ждавшей его в одном из нераспакованных чемоданов, который он никому не разрешил трогать.

– Франсуа, Франсуа! – Тетушка дергала его за рукав пиджака. – Нам повезло, через месяц у мадам Додар небольшой званый обед в честь ее именин. Народу будет немного, только определенного круга, свои люди из Понтабери. Нас приглашают.

– Но, тетушка, – эмоционально возразил Франсуа, – у меня совсем другие планы! Я хотел здесь только работать.

Мадам Додар звонко рассмеялась, показав прекрасные белые зубы. Франсуа обратил на это внимание, моментально переключившись от эмоций к наблюдению. Он отметил прекрасную кожу без морщин, блестящие глаза и выбившиеся из-под чепчика волосы – практически без седины. Он подумал, что стоит исследовать нормандский женский морфотип в своей работе.

– Мсье Тарпи, – сказала Эмма Додар, – уверяю вас, что в придачу к вкусной еде вы найдете на кого посмотреть и с кем поговорить за этим обедом. Поэтому я жду вас в оговоренное время у себя дома. А дом мой, если вы помните, рядом с лавкой.

Поцеловав мадам Лаке в щеку и еще о чем-то пошептавшись с приятельницей, эта служительница культа чревоугодия легко поднялась по ступеням в свой «храм» мяса и помахала им рукой перед тем, как скрыться за высокой и крепкой дверью.

И уже традиционно у Франсуа в душе поднялось мутное и неприятное чувство ярости, направленное на тетку. Что за глупые провинциальные тайны и интриги! Ему захотелось сейчас же оказаться в большом городе. Захотелось идти по большой оживленной улице, не боясь поднять на чужих людей глаза. И не делать вид, что всех знаешь, помнишь и рад видеть.

Мгновенно память высветила картинку из его детства: он в матросском костюмчике прогуливается со своими тетей и дядей по набережной Понтабери и кланяется каждому встречному. И перед каждым поклоном в его детской душе растет чувство страха и неуверенности. Бедный маленький сирота! Наверное, именно поэтому он и выбрал свой путь: бедствовал в Париже, пересдавал экзамены, бегал по урокам, чтобы заработать денег на свои скромные удовольствия, недоедал, но был свободен от этого всевидящего ока провинции, от этих обременительных формальностей и связывающих по рукам и ногам пут общественного мнения и порицания.

«Ненавижу», – подумал Франсуа.

Что именно он ненавидел, прояснить не удалось, поскольку тетушка, взяв племянника под руку и что-то тараторя, вела его по дорожке к небольшому аккуратному дому с выкрашенными светлой краской стенами, над дверями которого красовалась вывеска «Atelier».

– А-а… – вспомнил Франсуа. – Пошив костюма!

Действительно, мадам Женевьева Лаке привела своего племянника приодеться к местной знаменитости – портному мсье Пулю. В нем текла южная кровь, но это не мешало жителям городка относиться к нему и его семье с уважением, поскольку всю одежду для местных щеголей и солидных мужчин шили именно в его мастерской.

Не успели мадам Лаке и Франсуа переступить порог ателье, как из-за бархатной зеленой портьеры им навстречу вприпрыжку выбежал маленький человечек с большим носом и прекрасными грустными глазами.

– О, мадам Лаке, здравствуйте, рад вас видеть, проходите и присаживайтесь, – пришепетывая, быстро говорил он. – О, а это что за прекрасный господин? – И его взгляд быстро метнулся на Франсуа, на его фигуру и парижский костюм. – Желаете заказать пару? На выход? Для свадьбы? Или?..

– Мсье Пуль, – величаво начала тетушка, – позвольте вам представить моего племянника, мсье Тарпи.

– О, мадам, мсье… – портной почтительно склонил голову в сторону Франсуа. – Имел честь одевать вашего батюшку, шил ему мундир, а вашему дядюшке, мсье Лаке, шил фрак для посещения местных ассамблей… Да и вас знавал ранее. Вы изменились, возмужали…

Франсуа бывал когда-то в этом доме и в этой комнате, только воспоминания как бы стерлись, потеряли четкость. Нельзя было с уверенностью сказать, что это был он, тот маленький мальчик, который смотрел, как примеряет костюм его дядюшка. Он не помнил лица мсье Пуля, но вспомнил его голос.

– Приятно быть узнанным. – Франсуа включил всю свою величавость, поскольку считал, что обслуга на нее реагирует лучше всего. – Я помню ваше ателье, рад, что оказался в ваших заботливых руках.

– О да! – согласился мсье Пуль с тезисом по поводу заботливых рук. – Желаете заказать пару? – повторил вопрос портной.

– Да, мы бы хотели сшить два костюма, – взяла инициативу в свои руки тетушка. Франсуа с удивлением взглянул на нее. – Да-да, два костюма, – повторила она. – На выход и летний.

– О, мадам, у меня как раз есть легкий полотняный костюм для пеших прогулок или морских на яхте, он вполне подойдет мсье. Отказался заказчик.

– Мы не хотим товар, от которого отказались, – с возмущением произнесла мадам Лаке. – Мой племянник носит все самое лучшее.

– Ну конечно, мадам, – склонился к ней портной. – Однако и цена хороша, и размер подойдет. А если нужно будет подогнать по фигуре, я это сделаю бесплатно.

Франсуа понял, что ведется тонкая провинциальная игра в «купи-продай». Он понял также, что старый лис мсье Пуль мгновенно оценил его поношенный костюм и сообразил, зная скупость тетушки, что, раз куш на сделке он не сорвет, так хоть продаст отказной товар. Франсуа это было неприятно, однако он вспомнил о предстоящих тратах на лабораторию и решил поторговаться за предложенную вещь.

Тетушка запротестовала, услышав о согласии племянника примерить костюм, который шился на другого мужчину. По ее мнению, это было неприлично. Но Франсуа настоял на своем, и через десять минут уже вертел головой перед зеркалом, пытаясь лучше рассмотреть свою фигуру в белой полотняной паре. На его вкус, выглядело неплохо. Правда, пиджак слегка жал в плечах. Мсье Пуль суетился, подскакивал рядом с клиентом, аккуратно одергивая и разглаживая ладонями ткань по линии швов. Он чувствовал, что предложение нравится покупателю.

– Я бы взял этот костюм за сто франков, – сказал Франсуа, обращаясь к отражению портного в зеркале.

– Что вы, мсье! – возмутился тот. – Это только стоимость материала. А работа?

– Но вам же нужно это продать? – нагло глядя собеседнику в глаза, спросил Франсуа. – А мне нужен костюм. Я думаю, что эта цена устроит нас обоих, мы выручим друг друга. А второй костюм мы закажем из самой дорогой шотландской шерсти. Идет?

И тетушка, и сам мсье Пуль пришли в замешательство от напора Франсуа.

Мадам Лаке даже призналась себе, что не узнает своего племянника: сделку совершал чужой расчетливый мужчина, а не ее Франсуа.

Быстро покончив с делами в лавке, Франсуа не стал переодеваться, а остался в новой светлой полотняной паре. Он рассовал по карманам портсигар, носовой платок и портмоне, а его старый костюм слуга мсье Пуля завернул в бумагу, перевязал бечевкой и отнес в коляску тетушки.

Так же быстро они купили две пары недорогой, но прочной кожаной обуви, причем Франсуа торговался неистово, требовал скидок и уступок и в конце концов добился их у местного сапожника. Старую пару обуви постигла участь костюма – она, аккуратно упакованная, была также отправлена в коляску.

Мадам Лаке понравилось, как ее племянник торговался в лавках за каждый франк. «Что ж, – подумала она, – бережливость никогда не бывает лишней, особенно в наши дни. Он очень похож на своего дядю, моего мужа». Ей и в голову не могло прийти, что Франсуа делал это из побуждения меньше расходовать денег на досуг здесь, в этой дыре, а больше – на работу. Тетушка даже не представляла, какие траты ждали ее впереди.

Теперь же она гордо вела по центральной улице Понтабери своего любимого племянника, мсье Франсуа Тарпи. Она кланялась всем встречным, знакомила их с Франсуа, давала ему лестные характеристики, хвалила его самого и превозносила его успехи. Вскоре у Франсуа уже кружилась голова от имен, лиц, дат, регалий и прочей хвастливой провинциальной мишуры.

– Куда же мы пойдем теперь? – спросил он.

– А теперь мы возвращаемся к мадам Додар, она пригласила нас на чай, – ответила тетушка.

– Насколько я помню, ее именины через месяц, – заметил, усмехнувшись, Франсуа.

– Ну да, а сегодня чаепитие, – почти весело сказала тетушка. – Посмотришь, как она живет. Она весьма умная и практичная женщина, к тому же имеет вкус к жизни. Тебе будет полезна эта встреча. И ссориться с ней нельзя, запомни это, – торопливо добавила мадам Лаке, многозначительно посмотрев на племянника.

Зашли они в дом не через центральный вход в шаркьютери, где на витрине изящно были выставлены приготовленные блюда, колбасы и консервы, а со стороны переулка. Однако и здесь впечатляла помпезность витых колонн на входе и дубовой двери, которую с поклоном открыл слуга, как водится, знакомый тетушки.

Мадам Лаке защебетала, расспрашивая его, как и любого встречного в Понтабери, о состоянии здоровья многочисленных родственников и знакомых. Пока они болтали, Франсуа оглядел прихожую. Сразу бросался в глаза шик лавочников, которые на протяжении нескольких веков добывали свое благосостояние трудом возле бочонков с салом, солониной и кишками. Свидетельством тому были картины в позолоченных витых рамах с изображением кровавых натюрмортов, кресла и стулья в плюше, тяжелые занавеси на окнах и прочая статусная провинциальная мишура, говорящая о чванливости хозяев-нуворишей. Франсуа понял, что попал в гнездо сытых нормандских буржуа, которыми десятилетиями руководила умеренность и осмотрительность, причем как при ведении бизнеса, так и при выборе личных предпочтений. Как раз тот тип домов, которые он, Франсуа, благодаря своему свободолюбивому характеру и закалке настоящего европейского ученого эпохи революционных научных прорывов и ярого материализма, больше всего не любил. Он иногда спрашивал себя: может быть, это просто зависть? И чистосердечно отвечал: нет. Никогда не хотел он променять свою свободу, полет научной фантазии, общение с думающими людьми своего круга на этот тесный и пыльный от бархата и бронзы мирок, который был практически вечен, а в действительности еще больше, чем нематериальность умозаключений, напоминал о земной бренности.

Пока Франсуа осматривался в прихожей, появилась мадам Додар в домашнем платье. Франсуа еще раз отметил мысленно, что эта дама подчеркивает свою женственность с помощью одежды и весьма ловко скрывает истинный возраст – свободное темное платье с длинной бахромой скрадывало формы, а бисерное шитье отвлекало взор от проблемных мест. Еще он отметил, что у лавочницы модная короткая стрижка, которую не было видно под чепцом утром, когда они беседовали на крыльце ее заведения. Очевидно, мадам Додар затратила немало усилий, чтобы уложить в гладкую стрижку каре вьющиеся от природы волосы, которые выдавала непослушная волнообразная челка, прирученная вышитой лентой. Франсуа перевел взгляд на ее ноги и был приятно удивлен их формой и необычным, кроваво-красным цветом туфель. «Мадам буквально источает сексуальность», – подумал он и почему-то пошло ухмыльнулся.

Тем временем мадам Додар, подхватив тетушку под руку, повела ее в гостиную, где уже был накрыт стол для чая. Выражение «для чая» было символическим, поскольку кроме прекрасного фарфорового сервиза на столе стояла еще уйма всякой снеди, включая блюда с мясными закусками и сыры. Тетушка все ахала, вертясь вокруг накрытого стола, приговаривая, что уж какая она хозяйка, но мадам Додар – это нечто!

Мадам Додар милостиво улыбнулась в ответ на эту неприкрытую лесть и обвела рукой стол, как бы приглашая гостей отведать все эти гастрономические изыски. Когда Франсуа с тетушкой расположились на отведенных им местах, мадам Додар хлопнула в ладоши, и служанка внесла огромный чайник, прикрытый холщовой вышитой салфеткой. Когда в тончайшие белоснежные чашки был налит душистый напиток, хозяйка жестом дала понять Франсуа, что у нее в доме гости угощаются сами, выбирая лакомства на свой вкус. В центре стола стояло огромное блюдо с мясными закусками, которые, истекая янтарными каплями жира, так и просились в рот. Здесь были и колбаски из потрохов на гриле, и куски отменного паштета, и окорок, порезанный так тонко, что прозрачностью мог соперничать с фарфоровыми чашками. Мадам Лаке, особо не скрывая желания как следует поесть, специальной серебряной вилочкой переместила с блюда на свою тарелку столько всякой снеди, что Франсуа удивился. Тетушка сказала:

– У нас принято хорошо угощаться в гостях, это знак уважения к хозяевам.

Мадам Додар при этом склонила голову в знак согласия со словами своей приятельницы и протянула блюдо Франсуа. Увидев его замешательство, хозяйка поставила блюдо рядом с ним и придвинула поближе тарелку, на которой изящно были разложены местные сыры камамбер, ливаро и пон-л’эвек.

– Надеюсь, мы с вами выпьем по рюмочке моего любимого ликера, – нараспев произнесла она, указав на бутылку с надписью «D.О.М». Франсуа вспомнил, что не пил местного ликера от бенедиктинских монахов со времен своей юности. И когда мадам Додар взглядом указала ему на бутылку, аккуратно налил темной тягучей жидкости в маленькие пузатенькие рюмки. После того как хозяйка произнесла тост за гостей, Франсуа приложился губами к краю рюмки и с удовольствием ощутил насыщенный вкус ликера. Можжевельник, шафран, апельсиновая цедра, мед, корица и еще что-то очень знакомое заставили мозг воспроизвести картины детства. Он не помнил мать и не знал отца, поэтому его воспоминания о семье базировались на тактильно-обонятельно-вкусовых ощущениях. Конечно, он не мог пить в детстве «Бенедиктин», но он точно знал, что этот ликер пили его родственники и их гости, помнил запах ликера и под воздействием этих смутных воспоминаний унесся к поселившимся в подсознании образам людей из своего детства. Слезы подступили к глазам Франсуа, и ему пришлось прикрыть их, чтобы этого не заметили мадам Додар и тетушка. Меньше всего ему хотелось, чтобы эти женщины поняли, что он расчувствовался от вкуса старого ликера. Но мадам Додар своим зорким взглядом уловила в мимике своего гостя нечто такое, что заставило ее перестать болтать с тетушкой.

– Вам нехорошо, мсье? – спросила она слегка ироничным тоном, пристально вглядываясь в лицо Франсуа.

– Нет, все замечательно, мадам Додар, – ответил он, сумев взять себя в руки, и постарался перевести разговор в другое русло. – А скажите, правда ли, что секрет ликера до сих пор никто не знает, кроме монахов?

– Ах, да что вы! – удивилась мадам Додар. – Уже пятьдесят лет его официально производит на своем предприятии мсье Легран, который добился от ордена монахов-бенедиктинцев права производить ликер. Вы разве этого не знали?

Франсуа отрицательно покачал головой. Как много он не знал о жизни своей родной провинции!

– Да у Леграна ко всему еще и целое производство по заготовке трав! – продолжала хозяйка, поняв, что тема интересует Франсуа. – На него работает сонмище мальчишек, которые шныряют по полям и лесам с корзинами и приносят на переработку всякое сырье. Да вот, сын моей кухарки тоже там работает, хоть так пополняет семейный бюджет, ведь отец-рыбак утонул в море несколько лет назад. Это мне приходится покупать дорогое мясо для изготовления колбас, а там все ингредиенты даны самой природой!

– Да, природа – великая сила! – сказала тетушка. – В ней нужно искать суть самой жизни.

Франсуа краем уха слушал жужжание голосов, казалось бы, не вникая в тему разговора. Но как только была произнесена фраза про суть жизни, он перестал жевать колбаску и, отложив вилку и нож, попросил у мадам Додар позволения уединиться. При этом он особо подчеркнул, что ему необходимы будут письменные принадлежности. Ему в голову вдруг пришла схема эксперимента, навеянная болтовней этих провинциальных кумушек о природе и ее силе.

Мадам Додар проводила Франсуа в свой кабинет и, проходя по узкому коридору, как бы невзначай дотронулась рукой до бедра мужчины. В кабинете, где из-за толстых штор было полутемно, мадам включила настольную лампу и любезно предложила удобные стол и стул, перо, чернила и бумагу.

– Ну, не буду мешать, творите, – медовым тоном произнесла она, прикрывая дверь.

Франсуа остался один на один со своими мыслями. Как же подойти к решению проблемы? Научная гипотеза, которая вдруг прорисовалась в его сознании, вытекала из теории гуморальной регуляции[1] и действия различных природных экстрактов на эндокринную систему человека, а через нее – на внешность и, самое главное, продолжительность жизни. Мсье Дюлок, по-видимому, хотел жить вечно.

Вскоре родилась схема, ведь недаром в научном обществе Парижа славился быстрый и деятельный ум Франсуа. Он знал это свойство своего мыслительного аппарата обдумывать, не прибегая к мозговому штурму. Обычно он, ставя перед собой научную задачу, специально переключался на другие виды деятельности, а его живой, активный мозг искал тем временем решение проблемы. Перед тем как мозг выдавал решение, Франсуа всегда охватывало чувство, подобное тому, что испытывают эпилептики перед припадком. Какие-то мушки перед глазами, нехватка воздуха и еще что-то, что описать невозможно. И он всегда знал, что за этим последует. Вот и сейчас мозг буквально взорвался идеей в самый неподходящий момент, когда Франсуа в гостях у прекрасной дамы жевал острую колбаску. Кому расскажи, как к нему приходит озарение, – не поверят.

В это самое время приятельницы продолжали свою задушевную беседу. Мадам Додар живо интересовалась научной карьерой Франсуа, но не с точки зрения значимости его открытий, а с точки зрения выгоды. Она долго расспрашивала, сколько платят в Париже за чтение лекций, за научную степень. Мадам Лаке отвечала на ее вопросы, как могла. Знала она об этой стороне жизни племянника немного, но даже на основании этого мадам Додар сделала неутешительные для Франсуа выводы. Особенно ее поразило, что он не подписал никаких бумаг со своим заказчиком и при этом уволился из университета, оставшись без средств к существованию. Мадам Лаке неосторожно заметила, что средств у ее племянника достаточно.

– Ах, бросьте, голубушка! – небрежно прервала ее мадам Додар. – Какие это средства, боже мой! То, что осталось от вашей покойной сестры и вашего мужа? В наше время это не называется средствами, поверьте. Особенно если на них претендует молодой мужчина с аппетитами парижской полубогемы.

Мадам Лаке промолчала бы, если бы лавочница ограничилась оскорблением их семьи такой оценкой средств Франсуа, но снести то, что ее племянника обозвали полубогемой, она не могла.

– Но позвольте, почему вы назвали Франсуа полубогемой? – вопросила она визгливым голосом. – Это какое-то унизительное парижское прозвище! А мой племянник ученый, и притом со средствами. Никто не может подозревать в чем-то предосудительном такого милого и воспитанного молодого человека!

Она была в курсе, что мадам Додар способна сформировать такое мнение о человеке, которое в обществе Понтабери приклеивалось намертво и на многие годы. Мадам Лаке не могла позволить, чтобы Франсуа был измазан словами, исходящими из уст самой мадам Додар, поскольку очень хотела, чтобы Франсуа прижился в Понтабери. Видимо, и мадам Додар смекнула, что сказала что-то не для ушей престарелой ханжи Лаке. К тому же она имела виды на Франсуа, поэтому его репутация пока была для нее важна.

– Ну что вы, милочка! – самым льстивым тоном начала она успокаивать покрасневшую от негодования мадам Лаке. – Я вовсе не хотела обидеть ни вас, ни многоуважаемого мсье Тарпи! Полубогема – это признак респектабельной жизни, всего-то! Я процитировала нашего классика… Как там бишь его… Э-э… Лучше выпейте еще ликеру, закусите этим паштетом. А вот еще, смотрите, ваши любимые миндальные пирожные. Боже, какая прелесть! Миндаль специально для вас и мсье Тарпи я заказала на ярмарке в Руане, затем его долго варили в молоке, затем в медовом сиропе, а затем…

Тут вошел Франсуа, и тирада о том, как варили миндаль, оборвалась. Тетушка расплылась в улыбке, увидев своего племянника с бумагами в руках, и, уже не слушая мадам Додар, поплыла к нему, обняла и припала к его широкой груди.

– Дорогой мой мальчик… – только и сказала она.

Когда Франсуа вышел к дамам, он сразу понял, что между ними случилась размолвка. Выдали их лица, расстроенное – у его тетушки и злое – у мадам Додар. Не желая вмешиваться, Франсуа, довольный завершенным делом, сложил с десяток листков и небрежно сунул их во внутренний карман пиджака.

Мадам Лаке не отходила от своего племянника ни на шаг. Она посадила его, налила чаю, вместо хозяйки приказала прислуге заменить тарелку, положила сыру и печенья. Хлопотала возле него так, что мадам Додар оттаяла и прикинулась, что забыла о размолвке.

– Ах, мсье Тарпи, как же любит вас ваша тетушка! – восклицала она, закуривая пахитоску в длинном янтарном мундштуке. – Я всегда восхищалась такой преданной женской любовью. Какая прелесть!

Франсуа понял, что эти слова были сказаны потому, что нужно было что-нибудь сказать. Прощание было недолгим. Мадам Лаке хоть и старалась скрыть обиду, все же была куда сдержанней, чем в начале обеда. Франсуа было все равно. Он был уже мысленно в своей лаборатории, за рабочим столом, рядом с ретортами и препаратами.

Возвращались они домой уже поздним летним вечером, поскольку Франсуа после обеда у мадам Додар пришлось еще пройтись по бульвару вдоль моря, где совершало променад все местное общество. Мадам Лаке представляла его дальним родственникам и знакомым, его приглашали на обеды и пикники. Франсуа был мил и покорен воле тетушки. А все потому, что рядом с его сердцем в кармане лежали заветные листы бумаги, которые обещали ему нескучную мыслительную деятельность в ближайшие несколько месяцев.